«Критерий истинного и ложного не уместен для идеи,
если та — интенсивно запущенная юла»

Лиотар

«Если какая-нибудь книга заслуживает быть забытой или смело осужденной в качестве образца злоупотребления философией, то это “Либидинальная экономика”» [1], резюмирует критический консенсус, сложившийся вокруг данной работы Жан-Франсуа Лиотара исследователь его мысли Джеймс Уильямс. И уже на первых страницах этой «проклятой книги» её автор сразу же предостерегает читателя от напрасных ожиданий от текста «философа»: «Не мыслить же нам, мы же не мыслители» [2]. А много позже, в форме автокомментария Лиотар напишет: «Эта книга принадлежит скорее искусству слова, чем философскому и в том числе диалектическому письму» (450). Здесь, в этой «распре» Лиотара с философским дискурсом в сжатом виде обнаруживается парадокс, оголившийся в связи с одним из самых спорных и радикальных образцов «французской теории» 70-х годов и представляющий из себя существенное препятствие даже для взыскательного читателя. С одной стороны, текст Лиотара упорствует в том, чтобы не быть еще одной философией и в первую очередь критикой. В частности, «возобновляемая нами критика религии — уже вовсе не критика» (18), спешит предупредить читателей автор. Но контекст и (довольно скромная) рецепция «Либидинальной экономики» настойчиво возвращают её в лоно традиции мысли, восходящей, по меньшей мере, к младогегельянцам. Все тот же анти-капитализм, идущий рука об руку с анти-христианством (принимая во внимание, что у ницшеанца Лиотара «анти-» играет утвердительную роль). Так, например, уже упомянутый Уильямс настойчиво пытается помочь читателю не упустить «продуктивное дополнение к мысли», (якобы) присутствующее в тексте «Либидинальной экономики». В результате возникает целая череда вопросов. Что это, скрытый проект новой политической философии? Или перверсивной критической теории? Или анти-марксистской революционной экономики? Но разве сам (молодой) Маркс в «Немецкой идеологии» не задал отчасти такую модель, утверждая, что его подход нельзя свести к критике критики и он представляет собой нечто принципиально иное?

Тем интереснее выглядит издательское решение (или случай?) — «спрятать» книгу от о (б)суждающих взоров философского сообщества под видом текста, вышедшего в серии «Новое экономическое мышление». Этот жест одновременно комичен и точен. Комичен, так как в среде экономистов Лиотара не только не осуждают, но для этого сообщества такого «мыслителя» попросту не существует. Точен же потому, что «Либидинальной экономикой» Лиотар предлагает отважному читателю опыт экспликации особенностей экономики самого мышления, в первую очередь философского. «Нужно показать, какие интенсивности обретаются в теоретических знаках, какие аффекты в серьезном дискурсе» (177), ставит задачу Лиотар. Другими словами, подходя к вопросу «что есть мысль?», французский «философ» занимает позицию-позу патологоанатома-экономиста, извлекающего её «исток»/«причину» из тела, пронизанного токами аффектов, «интенсивностей». В результате мысль понимается как форма эскапизма, в частности от ужаса боли, ведь, как утверждает Лиотар, «чаще всего мыслью зовут то, что от этой боли ускользает, что создано, дабы создать от нее лазейку» (32). Здесь уместно вспомнить, что тремя годами ранее, в своей первой «большой книге» — «Дискурс, фигура» (1971) — Лиотар не только уделил существенное внимание малой, но важной статье З. Фрейда «Отрицание» (1925), но и предложил свой перевод этого текста на французский. А, как хорошо известно в том числе по комментариям Ж. Ипполита и Ж. Лакана, текст этот решал не тривиальную задачу и предлагал в целом скандальное для философии определение мышления в качестве сублимации аффекта. Потому подобное внимание к этой работе немецкого психоаналитика должно бы подсказать читателю тематический горизонт интенции Лиотара: экономика мышления, понятая в качестве либидинального процесса, который коренным образом искажается, попадая в поле зрения политической теории. Но корректно ли будет «распрямить» «Либидинальную экономику» до подобного в целом прямолинейного теоретического маршрута?

«Либидинальная экономика», несмотря на всю аффективность интонации, чрезмерность стиля и жесткость суждений — не истерика сорвавшегося на крик от беспомощности философа, а (порой ставящий в тупик) гимн силе витальности в условиях, когда жизнь окончательно оказалась подчинена образу жизни

Следует сразу уточнить, что в XXI веке, в универсуме победившего менеджерского разума текст «Либидинальной экономики», будучи адресован экономистам (комично-точное «новое экономическое мышление»), по сути обращается ко всем и каждому и претендует (помимо «своей воли») на предельную актуальность. Но сразу же необходимо добавить и ницшеанское — «то есть адресован ни к кому в отдельности» и с современностью связан весьма неуловимым образом. Если не считать локальных попыток акселерационистов «присвоить» «Либидинальную экономику» себе, то из 2018 года на этот текст отрывается, по меньшей мере, странная перспектива. И велика вероятность, что немногочисленный читатель, осиливший первую пару страниц, в гневе возмущения отшатнется от книги, восклицая «не так учила считать нас наша культура». На что Лиотар парирует: «ваша культура нехватки». И провокационно добавит, закрывая последнюю лазейку для еще теплящейся надежды на понимание: «В либидинальной экономике внутри и снаружи нет ничего кроме кожи, ничего кроме поверхности» (268). Что остается читателю — биться об эту поверхность? Или возможный диалог уже закрыт? Или он и не предполагался с самого начала, а текст книги — не более чем (псевдо) интеллектуальная провокация?

Обратной стороной двусмысленного статуса данного текста является возможность при желании эту работу Лиотара довольно легко поместить в однозначный контекст и предложить настроенную оптику для её прочтения. Эпоха пост-майского разочарования в событиях 68-го, которые стали лишь пиком, кульминацией кризиса «левой идеи» и проекта революционного преобразования общества во Франции (и за её пределами), все это, как хорошо известно, стало точкой отсчета для радикальных поисков в среде философов той поры. И во многих работах эта тенденция нашла интересное теоретическое преломление. Вопрос, витавший тогда в воздухе — как так случилось, что освободительный импульс обернулся новой реакцией и (безоговорочной) победой со стороны Капитала? — побудил иначе формулировать проблему, с которой столкнулся освободительный порыв. Уже в 1972 году две разных версии осмысления этого кризиса были предложены почти одновременно Ж. Бодрийяром («К критике политической экономии знака») и Ж. Делёзом и Ф. Гваттари («Анти-Эдип»). Двумя годами спустя с «Либидинальной экономикой» Лиотар, на первый взгляд, лишь пристраивается вслед к последнему дуэту, продолжая (порой почти дословно) их апологию утвердительной природы желания и «критику» неспособности последовательно помыслить причины неудач «левых» сил. Когда Лиотар на последних страницах пишет, что «проблема капитала состоит в том, чтобы разобраться, как желание, будучи утверждающей силой, превращается в запас и институцию» (375), он практически буквально повторяет основные положения работы Делёза/Гваттари, в которой сила реакции объясняется способностью репрессивного аппарата перекодировать анархистское желание на желание к подчинению.

В итоге напрашивается вывод, что «Либидинальная экономика» — это «Анти-Эдип — вид сбоку». Или, перефразируя название книги современного писателя, идеологически близкого этому кругу философов, перед читателем, своего рода, «Анти-Эдип — вид на оссуарий». Безусловно, к 1974 году костей в урнах побежденных в неравном бою с капитализмом стало значительно больше. И особенно этих костей прибавилось в среде интеллектуалов. А потому гораздо более злобная интонация текста Лиотара по сравнению с упомянутыми выше работами 1972 года вполне логична и объяснима. Однако «Либидинальная экономика», несмотря на всю аффективность интонации, чрезмерность стиля и жесткость суждений — не истерика сорвавшегося на крик от беспомощности философа, а (порой ставящий в тупик) гимн силе витальности в условиях, когда жизнь окончательно оказалась подчинена образу жизни, то есть такой понятийно-медийной рамке, где, как на сеансе психоанализа, «сон обменивается на пересказ сна» (53). В подобной ситуации отказаться от теории, которая и оказывается «пересказом», — логичный шаг. Однако такой вывод не сильно облегчает читательской задачи. Не следует ли тогда согласиться с эпитетом-характеристикой от переводчика «Либидинальной экономики» на английский язык Иана Гамильтона Гранта, что перед читателем разворачивается, своего рода, «философское выражение политического ситуационизма» [3]? Так, вся вычурная, экспрессивная и радикальная речь может сойти за гордо поднятую голову в условиях поражения на всех фронтах. Другими словами, о какой борьбе может идти речь, когда Лиотар прямо заявляет: «Наша политика — политика прежде всего бегства, как и наш стиль» (42)?

«Либидинальная экономика» — чистая поверхность из слов и аффектов, ими порожденных и порождаемы

Из этого саморазоблачительного вывода впоследствии особенно популярным оказался сюжет «бегства» (нашедший, например, свое воплощение в «Империи» А. Негри и М. Хардта). Однако куда реже современные читатели Лиотара, окончательно поглощенные старым новым форматом академического письма, обращают внимание на вопрос о «стиле», который в случае с «Либидинальной экономикой» играет далеко не просто инструментальную роль: прагматика и политика этого текста неразрывно связаны с его риторическим строем, который подменяет собой концептуальную работу. В отличие от «Анти-Эдипа», который предлагает военный камуфляж для философских концептов, которые необходимо протащить в логово врага, Лиотар работает в пределе одного лишь камуфляжа, за которым бесполезно искать теоретическую основу. Или точнее — она вся развернута на плоскости «великой эфемерной пленки». «Либидинальная экономика» — чистая поверхность из слов и аффектов, ими порожденных и порождаемых. А множество вопросов, от утверждения, что теория «это наслаждение по поводу обездвиживания» (408) до восклицания, «что в Марксе от либидо?» (164), которые артикулируются по ходу текста, могут быть весьма условно резюмированы так: это текст-поток тотально утвердительной силы, отказывающийся от утверждения. Как это работает, хорошо видно на примере критики религии.

«От либидинальной ленты мы желаем атеизма, и, если он не может быть критическим, то есть религиозным, нужно чтобы он был языческим, то есть утвердительным. Нам, таким образом, нужно перескочить через две границы, не только через ту, что отделяет политику от а-политичности, но вдобавок и через ту, что отделяет религиозное от светского» (19).

На уровне концептуального утверждения, аналитической части приведенного текста, «Либидинальную экономику» легко заподозрить в переворачивании ценностей и (ли) их нигилистическом отвержении. Например, из данной цитаты вполне может последовать вывод об апологии языческого культа силы в противовес христианско-капиталистической морали смирения. И Лиотар несомненно заигрывает с подобным ожидаемым эффектом читательской реакции, когда бросается утверждениями, что, например, народная религия позднего Рима «куда атеистичнее, нежели дискурс, науки, политики и критики» (20). Однако «стиль» становится той уловкой, которая постоянно сбивает читателя с ритма подобной уверенности, а апология «языческой театрики» оказывается лишь одним из элементов оппозиции, в пределах которой главную роль играет само движение между полярностями, а не заданные координаты. Такое движение-напряжение получает у Лиотара получает двусмысленное имя «интенсивности», на проблематичность использования которого в политико-философских проектах давно и неоднократно обращали внимание [4]. Однако «интенсивность» у Лиотара по преимуществу означает, что вполне очевидное ницшеанство здесь дополняется латентным бергсонизмом. Аналогично тому, как для автора «Творческой эволюции» было важно подвесить, указать на проблематичность самой возможности рациональных различений, проведения четких границ, так же и Лиотар доводит логику интенсивности до утверждения невозможности проведения главного политического различия — между капиталом и его противоположностью.

«Нет никакой внешней точки отсчета, пусть даже и имманентной, отправляясь от которой всегда можно было бы четко разграничить, что относится к капиталу (к политической экономии), а что — к подрыву (к либидинальной экономике)» (186).

Причем если тень Бергсона заметна не сразу, то бергсонисты и их понятия появляются в «Либидинальной экономике» вполне открыто. Так, появляющаяся в конце текста оппозиция «власти» и «силы» («Власть принадлежит я, инстнации; сила — никому. И именно со свойственным ей насилием сила принимается искоренять любую субъективность» (439)) представляет собой вариацию на оппозицию «силы» и «насилия» у Жоржа Сореля. Соответственно, фигура «атеизма» для Лиотара — не место в пространстве, противопоставленное религиозному и свободное от его эффектов, а тот самый момент перескакивания «через две границы». Такой момент прекрасно улавливается литературным дискурсом, но это весьма проблематично для философского — что и возвращает к вопросу о «стиле».

В конечно итоге, Лиотар ставит читателя, который требует от него критического суждения (=различения), перед лицом нерешаемой (философскими средствами) задачи — добраться до того аффекта, который взывает к борьбе, сопротивлению и прочим шаблонным ходам мысли ангажированного интеллектуала. В результате, «Либидинальная экономика» — не метод, но опыт прохождения через кризис, некоторого рода, экспликация политического безумия. Но чего еще стоит ждать от автора, который заклинает: «ни в коем случае нельзя идти на поводу у требования ясности» (434)?

*** *** ***

«Либидинальная экономика» — это модернистский роман? Вполне. Причем, образцовый. Но так же как и тексты Пруста или Беккета пронизаны не только потоками аффектов, борющихся со словами самими словами, но и удерживают на дистанции изысканную концептологию, так и книга Лиотара дарит, при желании может подарить нечто большее, чем «удовольствие от текста». Стать чем-то вроде путеводителя по желанию, имя которому «философия». Ведь «мысль сама не без либидо» и «в счет идет ее сила (ее интенсивность) и именно это-то и нужно пропустить в слова: это нескончаемое беспокойство, эту раскаленную двусмысленность» (58).

Примечания

[1] James Williams Lyotard & the Political. London, 2000. P. 35.

[2] Жан-Франсуа Лиотар Либидинальная экономика. Пер. с фр. В.Е. Лапицкого; науч. ред. перевода С.Л. Фокин. М.; СПб: Изд-во института Гайдара; Факультет свободных искусств и наук СпбГУ, 2018. С. 36. Далее, когда цитируется это издание, номера страниц указываются в скобках.

[3] Ian Hamilton Grant Introduction. In: Jean-François Lyotard Libidinal Economy. Bloomington: Indiana University Press, 1993. P. xvii.

[4] См., например: Дмитрий Кралечкин Платон дает сдачи // Логос. 2017, № 4. С. 88-92.