Два ворона. Разбор текста
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
Ворон, где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?
Ворон ворону в ответ:
Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая.
Сокол в рощу улетел,
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет мило́го,
Не убитого, живого.
(«Шотландская песня», А.С. Пушкин, 1829 г., вольный перевод шотландской баллады «Два ворона» с французского сборника переводов Вальтера Скотта).
Отрешимся пока от истории этого текста, которая сама по себе очень любопытная. Поработаем с самим текстом, осознаем его смысловой каркас, структуру.
Два ворона. Кто они? Что они делают [в границах этого текста]?
Эмиссары [представители] смерти? Падальщики? Да. И что это означает? Что они — одновременно, и проводники в царство мертвых. Они помогают [умершему] уйти, оставить этот мир. Вороны также зачищают следы [умершего]. Освобождают — мир от следов [смерти], а умершего от пут мира. В этом смысле, они — освободители.
Что делают вороны [в тексте]? Они обсуждают свой обед. Поскольку их способ давать свободу — через поглощение. [Поглощая]они отпускают умершего, пропуская его останки, растворяя следы, через свое тело. В этом смысле они — своего рода мобильные порталы в инобытие. При этом, сами себя они проводить в мир мертвых не могут — ворон ворону глаз не [выклюет].
В некоторых версиях английского варианты этой баллады воронов не два, а три. Позднее, третий ворон был утрачен, поскольку древний смысл присутствия третьего стал неясен. Непонятна функция третьего в разговоре о судьбе умершего. Третий ворон редуцировался. Вполне возможно, что он выполнил некую скрытую функцию. В середине шотландского текста есть упоминание о соколе, который «в рощу улетел» вслед за некой птицей. Очевидно, что именно третий ворон, редуцированный из текста и названия, выполнил эту функцию проводника.
Разговор начинается с вопроса: «где б нам отобедать? Как бы нам о том проведать?» Второй начинает рассказывать о «богатыре убитом». В источнике [перевода] речь о рыцаре, человеке благородного происхождения. Пушкин при трансформации текста переводит «рыцаря» в «богатыря». Таким образом, погибший герой кое-что теряет, и
Богатырь — слово тюркского происхождения, «багатур» (багхатур, багадур, батур, батыр, батор). В других славянских языках это слово не известно, кроме польского, в котором оно является заимствованием из русского. В летописи (Ипатьевской) слово «богатырь» встречается впервые в рассказе о татарских воеводах под 1240, 1243 и 1263 годами. Для обозначения того понятия, которое теперь обозначается словом «богатырь», в древнерусском языке употреблялось слово «хоробр» или, с
Но возвращаемся [к смыслам]. Итак, второй ворон рассказывает об убитом богатыре, лежащем под ракитой. Весьма интригующим является обстоятельство отсутствия интереса к причине убийства. Мы можем догадываться, фантазировать, — [жена, любовник, враг, заговор], но эмиссары смерти, игнорируют причину [смерти] ! Разыгравшаяся драма убийства завершилась финалом, убийца или убийцы покинули место. Игра закончилась. В [новую] игру вступают игроки с нулевым счетом. Для них причина, мотив убийства — неважны, они принимают обстоятельства такими, какие [те] есть. Поэтому драма убийства остается неопределенной. Хотя, [до тех пор] пока тело убитого не утратило узнаваемость, не смешалось с землей, энергия неопределенного случившегося продолжает влиять на порядок событий [в тексте]. Усиливается эта неопределенность причины описанием того, что все, кто знал, кто ведал причину — рассеялись, оставили. Сокол воина — «в рощу улетел». На его коня — «недруг сел», то есть взял враг[?]. А «хозяйка», жена — ждет «неубитого». Убитый — утрачивает свою функцию «мужа» и оказывается излишним, ненужным. То есть, «ждет живого», а «убитого» — не ждет. Трое знают и хранят тайну, и расходятся на три стороны, каждый в своем направлении.
Можно сказать и так — неопределенность убила богатыря. И это верно не только для богатыря — неопределенность убивает.
Пушкин пытался перевести (и об этом свидетельствуют его черновики) исходный смысл шотландской баллады, но, в итоге, смягчает смысл с «измены» на «ненужность» или «несовпадение». В отличие от английской версии, где жена, благородная леди оплакивает убитого рыцаря и, омывая слезами, сопровождает его в мир мертвых, в шотландской версии той же баллады «хозяйка» предается утехам с любовником.
Вороны обсуждают между собой то, что их касается — уровень готовности убитого «богатыря» или «рыцарь» к переходу в мир мертвых.
Давайте подумаем, кто такие эти — сокол, конь, жена, в качестве «вертикальных», не бытовых метафор. Куда отправляют нас эти метафоры в качестве трамплинов для мышления?
«Сокол» — его душа [несомненно]. Душа покинула тело, оставила его и «улетела в рощу», туда, откуда пришла. Душа забыла тело, забыла свой путь в качестве «ручной», то есть привязанной к телу. Отвязалась, освободилась и — вернулась в исходное, природное состояние. Третий ворон, мог редуцироваться только в этой части [текста].
«Конь» — его мощь, его сила, его оружие. Его «предмет силы». Враг или недруг забрал все, что мог использовать. Присвоено все, что могло быть присвоено. Собственность, которая могла принадлежать живому, не может принадлежать мертвому, и поэтому живые наследуют ее. Таким образом, собственность присвоена, стала частью миропорядка живых. Важной деталью является то, что эти живые — это «недруг». Не брат, не сын, не друг. Здесь есть некая завязка конфликта, который нигде не находит решения. В шотландском оригинале, с которого переводил Пушкин, конь [или кобыла] отсутствовал. Была овчарка, которая убежала охотиться. Что, в общем, не меняет смысла структуры — оружие утрачено, сила ушла, как душа, в первобытное, исходное состояние.
«Хозяйка» — связь его с семьей, с домом, с людьми. Его матрица. Связь оказывается утраченной, прерванной. Дому он не нужен в статусе «убитого».
Рассуждая о статусе [убитого], эмиссары приходят к выводу, что тот готов к переходу. К тому, чтобы стать пищей. Интересно, что Пушкин избежал переводить вторую часть шотландской баллады, где упоминаются неопределенный круг лиц, утративших и горюющих по нему, возможно, по некоторым версиям — мать. В некоторых вариациях , мать, породившая «богатыря» или «рыцаря» горюет, любит и ждет его, в отличие от жены. Но мать — это же и земля. Поэтому любя и ожидая порожденного, рожденного из женского лона, земля ожидает его в своем лоне. В этом смысле, мать — это эмиссар земли, порождающей, любящей и погребающей, прячущей. Функция лона, матки — прятать, удерживать, хранить, накапливать внутри, а затем порождать (когда не в силах удержать), и снова — терпеливо ожидать обратно, когда по-рожденный потеряет силу жить, его сокол улетит, а его предметность будет пере-присвоена [переназначена]. Всеприемлющее материнское лоно примет [его] обратно.
Есть еще одно интересное напряжение смысла между пушкинской версией и шотландским или английским источником. В исходной балладе ясно обозначено место смерти. Это не просто абстрактное — «под ракитою». Но — за стеной старого или разрушенного дома, некое тайное место. То есть, убитый спрятан, скрыт от живых. Он для них недоступен, они не могут его найти или увидеть. В пушкинском переводе это не очевидно, хотя [тоже] присутствует. Поскольку ракита — это обволакивающая опущенными ветвями, покрывающая место ива.
В исходном тексте, вороны, убедившись и обсудив готовность мертвеца к переходу, начинают делить между собой тело. Один говорит о том, что использует золотые локоны, волосы богатыря для гнезда. Один другому предлагает выклевать его красивые голубые глаза. И так далее. Здесь понятно удовольствие, последнее восхищение красотой распадающегося тела.
Конструкция сюжета «Двух воронов» — вечна. Это книга мертвых, изложенная максимально кратко. Что делать, когда вы умерли: летите за вороном, возвращайтесь туда, откуда пришли.
