Философы и писатели веками пытаются разгадать тайны памяти, а ученые — с переменным успехом — разобраться в особенностях ее функционирования. С первой половины 19 века, оставшейся в истории идеалистическими гипотезами Франца Галля о мозге как лоскутном одеяле с множеством точечных задач, человечество пытается взломать его черный ящик и узнать, где и как формируются и капсулируются воспоминания — самая ценная оболочка нашего «я», сердцевина личности и движущая сила индивидуальных и коллективных решений и поступков. Однако, ни амбициозный Галль, ни Лурия — советский невролог, автор популярного труда об особенностях ума мнемониста, — ни романтический Пруст с рефлексиями о связи запахов и памяти, не могли предположить, что на пороге 21 века мир столкнется с необходимостью переосмысления самого места и качества накапливаемой информации. Черный ящик все еще лишь приоткрыт, но то, что должно было там храниться, выпорхнуло наружу.

Пост-цифровая эпоха наглядно демонстрирует: память — уже не священный дворец с золотым ключом, куда время от времени можно совершать ностальгические путешествия по драмам, победам и любовям прошлого. Сегодня она гораздо больше напоминает заброшенный дом с настежь распахнутыми окнами и постоянно гуляющим сквозняком. В эпицентре бессмысленных войн, игнорирования экологической повестки и стремительной коммодификации и обесценивания жизни, воспоминания превратились в товар для купли-продажи, ностальгия — в стратегию политических манипуляций, запоминание — в редкий (ненужный?) навык, делегируемый софту.

Память же о себе, семье, роде и нации превратились в атавизм; забота о воспоминаниях и осознанный критический фокус внимания — в трудозатратные занятия с неочевидным бенефитом.

«Культура обрела способность экстернализации воспоминаний, — пишет, анализируя технические обстоятельства амнезии Джошуа Фоер. — Со всеми нашими блогами, твиттами, цифровыми камерами и нелимитированными гигабайтами архива онлайн переписок, участие в интернет-культуре сегодня означает создание следа постоянно присутствующих, доступных и не подверженных забвению внешних воспоминаний. И их объем с течением времени будет лишь расти».

Естественно, гигантский прыжок из запоминания как обязательной дисциплины в классическом образовании древней Греции к экономике внимания и лозунгам «можем повторить» в устах амнезированного народа случился не в одночасье. Во времена лекций Аристотеля, Сократа и Платона память была важнейшим навыком и признаком интеллектуально богатого человека. Ни конспектов, ни книг как таковых в широком употреблении не имелось, а воспоминания об увиденном и прочитанном в буквальном смысле жили в людях и передавались как бесценный дар из поколения в поколения через устные традиции воспроизводства. До 13 века рукописи служили для закрепления информации в памяти, чтение же как доступное досуговое занятие не рассматривались вообще: сам глагол «читать» (ἀναγιγνώσκω) дословно переводился как «повторно узнавать».

Пробелы между словами, нумерация, расположенное на отдельном листе содержание — вещи, о чьем вкладе в историю трансформации памяти, мы задумываемся мало. Тем не менее, если бы не трактат «Opus Majus» английского философа Роджера Бэкона, отличавшийся от других произведений эпохи указателем, предваряющим текст, и пронумерованными листами, призванными облегчить ориентацию в произведении, или не популяризировавшая пробел «Библия» Гутенберга, чтение и столетия спустя оставалось бы престижным тренажером для мозга. И мы бы помнили больше.

Сегодня же большая часть индивидуальной и коллективной памяти живет вне биологической оболочки человека. Стены библиотек и кремниевые начинки онлайн хранилищ способны удержать гораздо больше, чем ленивый расфокусированный мозг современных беззаботных юзеров. Или… почти способны — пока хватает батареи заряда и пространства архива цифровых носителей.

Нежелание использовать потенциал мозга и культивирование амнезии сопровождается еще одним важным изменением. Это трансформация восприятия времени. Чтобы выучить наизусть Библию или философский трактат менее внушительных размеров требовались железные нервы, мотивация и сотни часов зубрежки — роскошь по нынешним временам немыслимая. Особенно когда узнаешь актуальные показатели устойчивости внимания: переключение фокуса между разными типами онлайн контента происходит каждые 19 секунд, а примерно час мы ежедневно тратим на то, чтобы вернуться к работе после отвлечения на телефон, почту или социальные медиа.

Время больше не воспринимается как ленивое течение реки рефлексий, а перипатетические беседы заменил бег на месте на тренажере в спортзале. «Прошлое отделилось от настоящего, и, в обстоятельствах неуверенности в будущем, формирует ощущение зацикленности на вечном «здесь и сейчас,» — пишет французский философ Жиль Липовецкий. И это «здесь и сейчас» — совсем не то, что советуют тренировать гуру осознанности, напоминая о важности «живых» контактов и прогулок по лесу без телефона и инстаграма. «Здесь и сейчас» 21 века — сформировавшаяся на химическом уровне зависимость от скролла, мерцающий доли секунды фокус внимания, память, способная оперировать все меньшими объемами.

Согласно исследованиям дублинского Тринити-колледжа (2007), треть молодых британцев не способны вспомнить номер своего домашнего телефона, а 30% взрослых знают дни рождения лишь трех членов семьи. Однако, такие показатели чреваты неприятными последствиями скорее индивидуального характера. Гораздо более опасные процессы может запустить коллективная амнезия — беспамятство, нежелание разбираться с историей на уровне народа. Цифры опросов Вольного исторического общества и «Левада-центра» — повод для страха как за настоящее, так и за будущее.

Статистику обоих исследований приводит в «Неудобного прошлом» Николай Эппле: «В опросах, выясняющих отношение к Сталину и репрессиям, поразительнее всего даже не масштабы сочувствия тирану, а доля респондентов, считающих, что «массовых репрессий не было. В 2014 году, по данным ФОМ, таких было 16%, а еще 18% затруднилось с ответом. […] По данным опроса «Левада-центра», в марте 2019 года доля россиян, положительно относящихся к Сталину, достигла 51%, а доля положительно оценивающих его роль в истории страны — 70%. Это максимальные показатели с 2001 года.»

«Такая неопределенность прошлого, в свою очередь, формирует настоящее. Замороженная и «непредсказуемая» история страны с двоящейся памятью оборачивается двоящейся реальностью в настоящем. Это чревато в лучшем случае невозможностью двигаться вперед, а в худшем — открытым конфликтом,» — написанные в 2020, за два года до начала открытой атаки России на суверенное соседнее государство, слова Эппле выглядят пророческими.

Значит ли это, что завтрашний день если не всей мировой культуры, то отдельных регионов планеты предопределен легкомысленным скольжением по поверхности бессмысленного скролла по лабиринтам метаданных, замещающих биологическую начинку опустевшего черного ящика ленивого мозга? Лишенные логики речи пропагандистов и псевдоразумные шоу, транслируемые на многомиллионную аудиторию, кризис экспертности и упорное нежелание помнить — будущее, которое уже здесь.

Умные красивые безэмоциональные роботы, тщетно пытающиеся научиться «человеческому», о чьей социализации мечтали в «Искусственном разуме» Спилберг и в «Приключениях Электроника» Велтистов, сейчас кажутся недостойным нас интеллектуальным раем. Но на фабрике амнезии, на которой мы сегодня оказались, они выглядят гораздо более уместными. Они помнят.

Читать больше The Art of (Not) Forgetting, Телеграм-канал о памяти и искусстве — «Декамерон», контакт — FB.