Говоря о многочисленных и масштабнейших военных преступлениях второй мировой войны, невольно задаёшься следующими вопросами: Интересно, а какой сейчас смысл в том, чтобы с такой тщательностью, но притом столь ненаучной, необъективной однобокостью описывать, казалось бы, очевидные для того времени вещи? И нет ли здесь умысла в том, чтобы поддерживать определённый градус ненависти к тем, кто до сих пор обязан, по мнению сторонников и устроителей современной истории, испытывать чувство вины за «дела давно минувших дней»? Ведь как известно, сын за отца не отвечает. Тем более, что рамки исторического рассмотрения любой жертвенности можно как перенести на другие территории, времена и народы, так и вовсе замкнуть их на всё бытие полностью, представив его огромным концентрационным лагерем, в котором каждый вновь рождающийся с самого начала обречен на смерть.

Кроме того, я полагаю, что например средневековье и всё то, что происходило ранее, было страшней в разы, но из–за обыденности происходящих тогда событий им не придавали первостепенных, основополагающих значений. Да и религия, как основной способ удержания массового бессознательного в узде этому как никогда способствовала, возведя страдание во главу угла. Далее система насилия трансформировалась и перераспределилась от хард- к софт-варианту (проще говоря — от военного к экономическому), но при этом не исчезла полностью. Да и по сути, возвышение одних страданий над другими — есть куда больший цинизм, чем даже их полное отрицание.

Получается, иными словами, что воспеваемая ныне «иерархия страданий» как новое «мерило ценностей», является скорее способом продвижения определённой политики, нежели собственно тем изначальным смыслом, каким оно, будучи априори научным и беспристрастно-объективным, задумывалось — в качестве своеобразного исторического предостережения, кровавой летописи «ошибок трудных». Но в таком случае, почему бы не начать рассматривать каждый отдельный их эпизод с разных точек зрения, а не исключительно транслировать в качестве некоей очередной «непреложной святыни»? В противном случае всё быстро превратится в гипертрофированный религиозный культ, даже малейшее сомнение в котором будет являться (и уже является) поводом как к масштабному политическому цензурированию, так и к точечному уголовному преследованию.

Резюмируя, готово ли современное общество пожертвовать свободой слова и выражения, равно как и следующими из этого политическими и социальными свободами, в обмен на, скажем так, вероятностно-относительную картину навязываемых ему ценностей иерархии страданий? Готово ли оно принять их как единственно верную, безальтернативную концепцию, утверждаемую в качестве основания для устойчивого развития всего человеческого общества в целом? Какова реальная цена подобной картины мира в глазах её убеждённых сторонников и устроителей, равно как и всех прочих непосредственных участников жизни как процесса реализации, воплощения вышеуказанных ценностных ориентиров? Эти и другие вопросы уже назрели достаточно давно, настало время их задавать и получать на них конкретные ответы.