Мишель Онфре — человек контрастов. Он умудряется быть одновременно самым читаемым французским философом и скандальной, даже маргинальной фигурой. Его бескомпромиссная критика западной цивилизации, централизованного государства, рыночной экономики, капитализма, коммунизма, национализма, политкорректности, христианства, ислама и войны против терроризма обеспечила ему множество недоброжелателей в самых разных лагерях. Коммунисты не любят его за разоблачение марксизма, капиталисты — за неприятие рынка; церковь — за поддержку абортов и однополых браков, либералы — за критику глобализации и космополитизма; мусульмане — за исламофобию, националисты — за осуждение войн на Ближнем Востоке. Но Онфре не унывает. Он часто появляется на телевидении, где спорит с другими интеллектуалами, общественными и политическими деятелями. Основанный им на средства от продажи своих книг Народный университет Кана, где он преподает альтернативную историю философии, пользуется большим успехом и вдохновляет создание аналогичных учреждений в других французских городах. Оставаясь верным своим принципам, Онфре не перестает создавать микрореволюции в повседневной жизни и способствовать трансформации общества «снизу».

О детстве в приюте:

Когда мне было десять лет, мать отдала меня в католический приют отцов-салезианцев. Меня поразило несоответствие между христианскими добродетелями, которые проповедовали эти люди, и их жизнью. Они были озлобленными и склонными к насилию людьми, а некоторые к тому же были педофилами. Время от времени они практиковали телесные наказания, посреди ночи выгоняя детей, одетых в пижамы и домашние туфли, на заснеженный двор. Неспособность этих людей следовать тому, чему они учили, и жить в соответствии с христианскими принципами убедила меня, что их религия устанавливает недостижимый для человека идеал. Орден салезианцев был основан Иоанном Боско, приверженцем физического труда. Некоторые из отцов, которых я знал, презирали интеллектуалов и превозносили спортсменов. Они злились, когда заставали меня читающим в углу. Я в то время мечтал быть биологом, потому что читал Жана Ростана, которого высоко ценил как моралиста и мыслителя. Они же хотели, чтобы я учился на токаря-фрезеровщика.

Об атеизме:

Атеизм не так уж распространён в нашей цивилизации. Очень немногие действительно отрицают Бога или, по крайней мере, считают его вымыслом человека, придуманным, чтобы помочь людям смириться с неизбежностью смерти. В действительности, большинство исповедует некое подобие религии, основанной на вере в жизнь после смерти. Люди испытывают непередаваемый ужас перед жизнью, в которой нет Бога. Паскаль очень точно выразил положение человека, когда сравнил его с участью осуждённых на смерть, запертых в темнице, дверь которой открывается и пропускает свет лишь тогда, когда палач приходит за своей очередной жертвой. Религия питается этим страхом. Она стремится убедить людей в том, что реальность — это иллюзия, а свои фикции выдать за реальность; например, она отрицает смерть и утверждает бессмертие. В этом вся суть религии.

Об анархизме:

Слово «анархизм» имеет негативные коннотации и обычно ассоциируется либо с террористами XIX века, совершавшими покушения и бросавшими в толпу бомбы, либо с нарушителям порядка, которые стремятся свергнуть государственный строй насильственным путём. У этой традиции до сих пор есть сторонники, но я — не один из них. Я не раз подчёркивал, что не поддерживаю революции. Анархизм, который я исповедую, не имеет ничего общего с радикальной трансформацией общества или ликвидацией государства, частной собственности и классов. Я призываю людей практиковать либертарианский подход в общественной жизни. Мой рецепт одинаков дла мира, где правят бал глобализация и либерализм, феодального французского общества образца до 1789 года, греческого полиса и империи фараонов: оставаться деятельным индивидуумом даже когда всё подталкивает к тому, чтобы бездействовать. Анархизм прошлого века, отличавшийся от марксизма своими методами, но отнюдь не целью, канул в небытие. Необходимо привести индивидуальное сопротивление в соответствие с духом временем.

О революции:

К счастью, прошло то время, когда нужно было следовать бинарной логике — например, выбирать между Ароном (то есть, Америкой) и Сартром (то есть, Советским Союзом). Я не верю в то, что революция может решить все проблемы. Мы живем в делёзовский век, в том смысле, что существуют лишь «молекулярные революции». Большая революция сегодня невозможна. Однако микрореволюции не менее эффективны. Один из примеров революции такого рода — Народный университет Кана. Пусть это и не Бог весть что, но я делаю то, что в моих силах. Я использую любую возможность в своей повседневной жизни, чтобы бороться за то, во что верю.

О Народном университете:

Я создал Народный университет Кана в 2002 году, чтобы противостоять идеям «Национального фронта» после того, как Марин Ле Пен вышла во второй тур президентских выборов. Я не хотел вести себя как типичный интеллектуал, поэтому вместо пустых разговоров я решил действовать. Народный университет не занимается предоставлением знаний, которые можно конвертировать в деньги. Здесь нет ни контроля приобретённых знаний, ни дипломов, ни привычного авторитаризма: преподаватель не проверяет работы, не ставит оценок, не принимает решений о переводе на следующий курс. Народный университет не производит винтики для социального механизма, а предоставляет людям возможность для саморазвития. Прийти может каждый. Никакого контроля, никакой платы. Это место, где альтернативные знания преподаются альтернативным путем. Мы преподаём то, что не преподаётся в обычных университетах: философию «побеждённых», а также психоанализ, современное искусство, джаз, кино… Народный университет представляет собой микро-сопротивление. Если бы каждый делал всё, что в его силах, у нас была бы эффективная революционная ячейка. Я верю в объединение потребителей. Меня часто упрекают за то, что я лишь критикую, не предлагая решений. Но это неправда! Все мои книги содержат конкретные предложения, которые сводятся к одному: создавайте микро-сопротивления, ваши собственные альтернативные ячейки неповиновения. Создавайте их в своём браке, в своей семье, в своих повседневных отношениях с людьми, на работе… Покажите, что вы либертарианец, а не либерал.

О контр-истории философии:

Все знают официальную историю философии: Платон, Декарт, Кант… У меня не было желания писать энную историю этой философии — их и так уже достаточно, причём очень хороших, и мне нечего к ним добавить. А вот альтернативная история философии казалась мне необходимой. Я убеждён, что гедонизм стар как мир и может выполнять роль этики. Чтобы доказать это, я задался целью найти в истории философии мыслителей-гедонистов. Оказалось, что они часто отодвигались на задний план, хотя были намного более значимыми, чем я предполагал. Я также обнаружил, что они предлагали видение, противостоящее господствующей философии — идеалистической, платоновской, христианской, дуалистической. Контр-история философии — это история материалистической, сенсуалистской, эмпирической, киренской, киникской, демокритовский, гностической, утилитаристской философии. Эта философия никогда прежде не исследовалась. Я назвал свою историю философии контр-историей так как понимаю, что большинство людей находят философию невыносимо скучной, сложной и бесполезной, когда она рассчитана лишь на профессиональных философов, когда от них требуют читать «Диалоги» Платона, «Метафизику» Аристотеля и «Эннеады» Плотина. Я хотел показать, что существует и другая философия, которая может помочь людям в жизни — в первую очередь, англо-саксонские и французские утилитаристы, киренцы и киники. Философия полезна лишь тогда, когда она конкретна.

О философской жизни:

Мной движет стремление писать, облекать мысли в форму. Я придерживаюсь экзистенциальной философии и практической мудрости, а не концептуального подхода к философии. Я не сторонник Делёза, который видит в философе создателя концептов; я предпочитаю античный подход, согласно которому философ — это тот, кто ведёт философскую жизнь. Я не ставлю себе цель стать самым популярным философом во Франции. К тому же, быть самым продаваемым философом не обязательно означает быть самым читаемым или лучше всего читаемым. Я считаю, что после определённого количества читателей, успех — это недоразумение. Взять, к примеру, таких знаменитых философов, как Делёз и Деррида. Сколько книг они продали? Книга имеет успех, когда выражает дух эпохи. Атеизм — часть духа нашей эпохи; людям надоело, что им скармливают христианство, иудаизм, ислам, буддизм и иррациональность под всеми возможными соусами. Вот почему «Трактат атеологии» был таким популярным. Но для меня это второстепенная книга. Меня не интересует успех. Я счастлив, зная, что мой отец считает мою жизнь достойной. Для меня это намного важнее, чем продать двести тысяч экземпляров своей книги. В определённом смысле, я стремлюсь к святости.

О «левых» ценностях:

Я верю не идеям, а жизням, которые люди ведут на основании своих идей. Вести либертарианскую жизнь означает воплощать на практике «левые» идеи: свободу, равенство, братство, светскость, феминизм. Не собираясь время от времени на улицах, как католики, которые считают себя католиками просто потому что ходят на мессу по воскресеньям, а по остальным дням ненавидят людей, но делая всё возможное в своем положении, чтобы способствовать реализации принципов свободы и равенства. Что касается меня, то я стараюсь строить свою жизнь, не беспокоясь о деньгах, почестях и репутации, а добровольно и бесплатно занимаясь тем, что я умею: созданием народных университетов, чтением лекций, написанием книг и статей, выступлениями, преподаванием, а также присутствием на телевидении, чтобы не отдавать медиапространство на откуп господствующему дискурсу и политкорректности.

Прудон издавал свой журнал и писал во многие другие, тридцать недель дискутировал с Бастиа о дармовом кредите, создал народный банк, опубликовал множество книг, жил в бедности и работал на нескольких работах, чтобы прокормить себя, отсидел в тюрьме за свои убеждения и был оклеветан за свои идеи — он жил жизнью настоящего «левого». Маркс же жил на пенсию от своего друга Энгельса, владельца фабрики, и писал в библиотеке, готовя революцию скорее с Гегелем, чем с народом. Он был махинатором, который клеветал на своих политических оппонентов и подтасовал бюллетени в ходе голосования Интернационала, чтобы возглавить европейское левое движение. Эти двое олицетворяют собой две разновидности «левых».

Об отказе от университетской карьеры:

Я отказался от университетской карьеры из принципа, ведь в университете нельзя стать философом — лишь преподавателем философии, комментатором, толкователем или исследователем чужих текстов. Нет более противоречащих друг другу вещей, чем институт и свобода мысли. После защиты диссертации я сознательно выбрал либертарианский путь, возможность писать свободно и без ограничений. Пожалуй, именно защита окончательно убедила меня, что я не создан для конформизма, академизма, феодализма и борьбы за власть. Мне не нравится этот инкубатор по производству профессоров, которые в свою очередь производят других профессоров и институционализируют философию, тогда как я хочу, чтобы она вышла на улицы и начала производить перемены в повседневной жизни. Мне нравятся только философы-экзистенциалисты, которые обращаются к субъективности, телу, жизни. Мне не интересны бесплодные интеллектуальные спекуляции. Инфаркт, который я пережил в возрасте 28 лет, лишь укрепил меня в мысли о правильности выбранного пути.

Об индивидуализме:

Не стоит путать индивидуализм с эгоизмом. Индивидуалист считает, что существуют лишь отдельные люди, и что отдельный человек — это мера всех вещей. Эгоист думает, что существует лишь он один. Я стараюсь быть индивидуалистом, а не эгоистом. Для меня важно удовольствие другого человека, потому что я не смог бы получать удовольствие в ущерб или вопреки другому. Его удовольствие является частью моего. Любая этика стремится к реализации принципа «относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе». Доставлять удовольствие — это тоже удовольствие. Необходимо доставлять и получать удовольствие поочерёдно. Удовольствие в ущерб другому открыло бы путь ко всеобщей аморальности. Моя этическая максима очень проста, и я обязан ей Шамфору: «Наслаждайся и дари наслаждение, не причиняя зла ни себе, ни другим,— в этом заключается суть нравственности». В каждой своей книге я пытаюсь показать, как практиковать эту максиму.

О простоте и сложности:

Нет философии, которая была бы настолько сложной, чтобы её суть нельзя было объяснить простыми словами. Если философия непонятна, значит понимать в ней нечего. Как правило, оправдание неясности глубиной — это аргумент власти. Когда я был молод, то тоже делал вид, будто восхищаюсь текстами, которые никто не понимает, не осмеливаясь сказать правду из страха быть высмеянным. Обычно, когда я с глазу на глаз расспрашиваю своих собеседников о каком-нибудь непонятном философе, чей гений они прославляют, они в конце-концов сдаются и признают, что толком не понимают того, что, по их словам, они так любят. Я стремлюсь не властвовать над своими слушателями, а обучать их. Обскурантизм — это одна из форм порабощения. Я не хочу, чтобы меня превращали в великого гуру, чьи неологизмы беспрестанно повторяют как мантры. Можно передать все тонкости идеи, оставаясь при этом понятным.

О двух типах философов:

Философ власти выступает против определённой формы власти (в основном, против капитализма), но за другую (в основном, за марксизм-ленинизм). Сартр, например, называл де Голля фашистом, но при этом превозносил любого другого диктатора при условии, что тот был марксистом. Камю, с другой стороны, был критичен по отношению к любой власти — он был воинствущим философом. Он знал, что плох не тот или этот конкретный режим, а любая власть.

Об оптимизме, пессимизме и трагизме:

Пессимист видит только худшее, а оптимист — только лучшее. Это два разных способа не видеть мир. В реальном мире есть достаточно поводов как для радости, так и для печали. При этом человек не становится оптимистом просто потому что радуется (из–за открытия молекулы, способной вылечить рак или СПИД) или пессимистом потому что печалится (из–за того, что большинство детей заканчивают школу, не умея читать, писать и считать). Говорить, что однажды мы все умрём — значит ли это быть пессимистом? Я считаю, что это значит быть реалистом. Пессимист — это тот, кто каждую секунду своей жизни говорит себе, что умрёт, и поэтому не может нормально жить. Оптимист — это тот, кто думает, что со смертью жизнь не заканчивается… Я отвергаю и пессимизм, и оптимизм в пользу трагизма. Трагик стремится видеть реальность такой, какая она есть: мы умрём потому что так должно быть, и это неизбежно; мы не продолжим жить после смерти ни в раю, ни в аду, ни в чистилище, ни в красочном мире нью-эйджа. Поэтому каждое мгновение должно проживаться как можно полнее, пока не наступит смерть. Трагизм — это этика и дисциплина, а оптимизм и пессимизм — две стороны одной и той же слабости. Понимание механизмов, которые движут нами, делает нас мудрее.

О конце западной цивилизации:

Я считаю, что уже слишком поздно спасать нашу цивилизацию. Мой прогноз ни оптимистичен, ни пессимистичен; ни консервативен, ни реакционен. Я не верю ни в лучшее — бесконечный прогресс, ни в худшее — казни и апокалипсисы. Я не верю, что нам удастся сохранить то, что ещё уцелело, и тем более возродить прежний порядок. Наше общество напоминает потерпевший крушение корабль, который несёт навстречу бурным водам. В корпусе корабля есть пробоина, через которую вода вовсю хлещет внутрь, и не остается ничего иного, кроме как встретить смерть с достоинством. Пессимистичные правые интеллектуалы призывают вернуться к прошлому. Оптимистичные левые интеллектуалы верят в бесконечный прогресс и светлое будущее. Я же — трагик, поэтому я стараюсь смотреть правде в глаза и трезво оценивать положение вещей. Я убеждён, что ничто не может спасти умирающую цивилизацию. «Не плакать, не смеяться, но понимать» — говорил Спиноза.

О СМИ:

СМИ существуют на чьи-то деньги, а это значит, что они руководствуются не правдой и справедливостью, а интересами рекламодателей и вкусами публики. Они повинуются тем, кто их финансирует; а финансируют их богатые люди, которые пропагандируют одни и те же идеи: либерализм, европеизм, глобализм, космополитизм, консьюмеризм, гедонизм, нигилизм и чуждый морали и духовности диктат рынка. СМИ нуждаются не в избранной и просвещенной публике, а в наибольшем возможном количестве потенциальных потребителей для своих рекламодателей. Поэтому материал не должен быть познавательным — нужно всего лишь зрелище. А для этого вполне достаточно секса, насилия, спорта и развлечений.

О войне с терроризмом:

Почему под предлогом борьбы с терроризмом правительство бомбардирует афганские деревни, которые не представляют для нас никакой угрозы, но при этом щадит такие страны, как Катар и Саудовская Аравия, хотя достоверно известно, что они финансируют международный терроризм? Совершенно очевидно, что речь идёт не о борьбе с терроризмом, а о нападении на маленькие, беззащитные страны, война с которыми идёт на руку производителям оружия, диктующим правила в США, а значит, и во всём мире. Невозможно производить и продавать оружие, но при этом никогда его не использовать. Эти войны против маленьких, безоружных стран бесчестны и достойны презрения. Что предприняли все эти воинственные правительства против Пакистана, который годами укрывал Усаму бен Ладена? Ничего. А всё потому, что у Пакистана есть ядерное оружие.