Мастер коллажа, ассамбляжа, энвайронмента и хеппенинга Аллан Капроу — университетский профессор с амбициями самого радикального художника всех времен. Он затеял в искусстве революцию, благодаря которой была прибита к брусчатке Красной площади мошонка Павленского, состоялась панк-месса Pussy Riot, регулярно случаются голые вторжения Femen, проводятся перформансы, монстрации и флешмобы.

О детстве вдали от дома:

«В детстве я страдал астмой, и врачи, за неимением лучшего решения, дали обычный для того времени совет — сменить климат. Так я оказался на ранчо в Аризоне. Там я сразу же начал мечтать о том, чтобы стать рестлером или — поскольку я понимал, что в моем положении это было практически невозможно — хотя бы ковбоем. Занятия я поначалу посещал прямо на ранчо, а позже ездил на лошади в настоящую школу, но атмосфера не слишком располагала к учебе, поэтому у меня было предостаточно времени, чтобы фантазировать и создавать — как я теперь понимаю — прототипы моих будущих энвайронментов: подземные тоннели, башни, замки, лабиринты, аэропорты и даже целые города. Расслабленная обстановка на ранчо во многом поспособствовала тому, что я позже стал профессиональным мечтателем».

О карьере в коммерческом искусстве:

«После школы я решил податься в коммерческое искусство и устроился подмастерьем в студию иллюстраторов в самом сердце Мэдисон Авеню. В те дни иллюстрация была авангардом коммерческого искусства, но сегодня она, конечно, уже никому не интересна. Довольно скоро я попал под сокращение, так как шла война и, хотя студия нуждалась в иллюстраторах, на содержание большого штата не было денег. Был самый разгар лета. Чтобы не терять даром времени, я начал подрабатывать, рисуя рекламу для журналов. Однако почти сразу у меня случился конфликт с арт-директором одного из них. Я должен был нарисовать мужчину и одетую в шубу женщину, наблюдающих за футбольным матчем. Но уже после того, как иллюстрация была завершена, арт-директор вдруг захотел добавить кошку на поводке. Я отказался, аргументируя тем, что это нарушит композицию. Я отчетливо помню, как театральным жестом сломал плакат об колено, швырнул его в мусорное ведро и ушел. Так закончилась моя карьера в коммерческом искусстве».

О рекламе:

«Я считаю рекламу лучшим, что есть на телевидении. Но я смотрю её по-своему: отключаю звук и просто наслаждаюсь кадрами. Как правило, я могу рассказать о конкретной рекламе почти всё — за исключением того, какой продукт в ней рекламируется. Другими словами, я не лучший кандидат для исследования общественного мнения. Если бы меня спросили, насколько эффективна та или реклама, я бы сказал, что она чрезвычайно эффективна; но я вижу в ней совсем не то, что хотела донести компания».

О раннем опыте в живописи:

«В студенческие годы я часто ходил в Метрополитен-музей копировать работы старых мастеров. Моей целью было научиться рисовать как Тициан и Рембрандт. Достигнув в этом определенных успехов, я начал экспериментировать с созданием огромных полотен, современных версий Тициана, для которых я самостоятельно толок краски, плёл холсты, делал подрамники, готовил чернила и даже собирал голубиные перья. Я потратил на это целое лето, а результат оказался нелепым — что-то вроде смеси Тициана с Оскаром Шлеммером. Смех да и только. Но замысел был очень амбициозным. Уже тогда я хотел быть самым радикальным художником всех времён».

О традиции и новации:

«В искусстве традиция существует бок о бок с новизной. И вот однажды я спросил себя: что важнее? Большинство людей отдают предпочтение традиции по той простой причине, что они боятся смерти и считают, что если им удастся выразить духовные ценности культуры, это позволит им приобщиться к вечности. Мне же было все равно. Я и так был близок к смерти. И хотя перспектива смерти меня не радовала, я не видел в этом большой трагедии — все мы рано или поздно умрём. Рассудив, что от традиции все равно никуда не деться, я сделал выбор в пользу новизны. Традиция, как невроз, дает о себе знать вопреки нашей воле. Инновации же не возникнут без нашей помощи».

О новом формате искусства:

«Со временем я пришел к выводу, что живопись не может продолжать существовать в прежнем виде и от самого формата картины необходимо отказаться. Что бы ни изображала картина — обнажённую женщину или внутренний мир художника, живопись — это слишком абстрактная форма. Я же искал что-то настолько же простое и эффективное, как кувалда. Художников постоянно преследует страх стать частью мейнстрима, и не зря: из–за СМИ это происходит в одно мгновение; то, что еще утром было революцией, к вечеру уже становится истеблишментом. Вот почему лучший способ создать квазиискусство — это действовать на периферии последних тенденций. А поскольку представлять найденный на улице мусор как скульптуру, зашивание одежды как танец, а грохот поездов как музыку уже стало нормой, я должен был пойти дальше и устранить сам контекст искусства: книгу, концертный зал, сцену, галерею и прочее».

Об искусстве и социальных изменениях:

«Художникам не стоит вмешиваться в политику или общественные дела. Каждый раз, когда они используют своё искусство в качестве политического инструмента, это выглядит жалко и сентиментально, совершенно ничего не меняет, а опытные политики только смеются. Возможно, я наивен, но я убеждён, что мир можно изменить только при помощи образования. Я не вижу смысла в революциях и стычках с полицией. Только кто станет ждать пятнадцать лет, пока новое поколение закончит учёбу? Наверное, я идеалист. Но только так я могу оставаться честным с самим собой. Вставлять цветы в дула винтовок я считаю не только дурным вкусом, но и лицемерием, ведь подобные вещи делаются напоказ, а значит не могут породить глубоких перемен».

О дзен:

«По сравнению с индийским буддизмом, который в большей степени ориентирован на уединение и аскезу, дзен сразу привлёк меня своей простотой и акцентом на повседневных делах. Для меня было крайне важным продолжать мыть посуду, читать книги, гулять и заниматься преподаванием. Кроме того, мне понравилось, что дзенские тексты написаны с юмором. В течение пяти лет я читал о дзен, но мне никак не хватало решимости, чтобы начать практиковать. Затем однажды вечером, вернувшись домой, моя жена с порога объявила: «Мне сегодня показали, как медитировать в дзен». «Ух ты! — ответил я. — Научишь меня?» С тех пор я не пропустил ни одного дня. Признаюсь, неподвижно сидеть, сосредоточив всё внимание на дыхании — это чертовски сложно».

О правилах хеппенинга:

«Грань между искусством и жизнью должна быть максимально размытой. Соответственно, темы, материалы и действия должны заимствоваться отовсюду, но только не из искусства. Исполняться хеппенинг должен в нескольких удаленных друг от друга или подвижных локациях. Единое пространство ведёт к статичности и, что более важно, напоминает традиционное театральное представление. Разные части хеппенинга не должны быть скоординированы, если только того не требует само действие. И самое главное: хеппенинги должны исполняться непрофессионалами, без репетиции и только один раз. События, составляющие хеппенинг, зачастую не только не нужно, но и невозможно репетировать. Более того, поскольку для участия не требуются никакие особые навыки, нет нужды что-либо совершенствовать. Да и, учитывая элемент случайности, недолговечность материалов и изменчивость обстоятельств, крайне маловероятно, что хеппенинг можно будет повторить. Хеппенинги, сопровождающиеся детальными инструкциями, требуют постоянного присутствия автора, ведь непосвящённый человек не всегда будет знать, что делать. Из этого следует, что зрителей быть не должно — только участники. Изобразительное искусство нуждается в пассивных наблюдателях; хеппенинг же — активный вид искусства, требующий единства события и наблюдателя, творчества и жизни».

О Джексоне Поллоке:

«Поллок создавал прекрасные картины, но в то же время он уничтожил живопись. С точки зрения формы, его картины не имеют начала, середины или конца: они как будто бесконечны. Поллок игнорирует границы полотна, заставляя наше воображение дорисовывать изображение, обрываемое краями холста. Что касается масштаба, то благодаря своему огромному размеру, полотна Поллока как будто обволакивают зрителя, то есть напоминают скорее не картины, а среду. После Поллока у художника есть два пути: либо создавать живопись в схожей манере, либо вовсе отказаться от создания картин, какими мы их знали до сих пор, и обратить своё внимание на окружающее пространство и бытовые предметы. Искусство будущего будет создаваться из самых разных материалов: стульев, еды, неоновых ламп, дыма, воды, старых носков, собак, фильмов и еще тысячи других вещей, которые предстоит открыть новому поколению художников».