Направление в американской поэзии Language School получило название по журналу L=A=N=G=U=A=G=E, который издавали с 1978 по 1981 Charles Bernstein и Bruce Andrews1. «Корни Language School — это Витгенштейн, французский постструктурализм, русский формализм, франкфуртская школа» 2. К группе принадлежало много весьма различных авторов, но в качестве общего для всех них можно выделить прежде всего акцент на содержательность формы, установку на неоднозначность восприятия, на создание значения слова через его контекст и ассоциативные механизмы, стремление к расширению границ языка, отказ от повествовательности, отказ от самовыражения, убежденность в том, что «поэтика — это интеллектуальное предприятие»3. Эти принципы разделял и ряд поэтов, в частности Clayton Eshleman, Rosmarie Waldrop, Susan Howe, Ann Lauterbach, Rachel Blau DuPlessis, которые не упоминаются непосредственно как участники Language School, но, несомненно, внесли вклад в ее формирование (например, очень масштабная переводческая и издательская деятельность Waldrop познакомила американского читателя с французской и германской поэзией середины ХХ века, от Жабеса и Целана, а об издаваемом Eshleman в течении более чем 20 лет журнале Sulfur А. Драгомощенко пишет, что одно упоминание его «ввергало сторонников “академии”, обозревателей известных изданий, радетелей “нового формализма” или “сосновой иглы и родного крыльца” в пароксизмы идиосинкразии»4.

Вспомним еще, что в Америке практически не было явлений, сходных с футуризмом. То, что в России было работой многих чрезвычайно интересных авторов, в Америке в то же самое время развивал только Эдвард Эстлин Каммингс, также заметная и замеченная фигура, но — одиночка. В имажизме доля американских поэтов велика (Паунд, Хильда Дулитл, Т.С. Элиот), но сформировался имажизм все–таки в Англии и по первоначальной инициативе английских поэтов. Поэзия битников, при всей ее эмоциональности и протестности, воспроизводила язык определенных социальных групп. Разумеется, нельзя говорить, что в США к 1970-м годам не было поэтов, понимавших, какие возможности содержит язык при отходе от стандартных норм. Были поэты, группировавшиеся вокруг колледжа Black Mountain, — Charles Olson, Robert Creeley, Robert Duncan. Был John Ashbery, учитывавший опыт сюрреализма, с которым он соприкасался непосредственно при своей долгой жизни во Франции. Но, тем не менее, футуризм и русский формализм в Америке 1970-х были новостью, и полезной.

Их влияние отмечают едва ли не все, пишущие о Language School. Статья Marjorie Perloff так и называется «Word as Such»5 («Слово как таковое»), и, разумеется, в ней упоминаются и Крученых, и Хлебников. В России о связи Language School с футуризмом говорит Ян Пробштейн6. За L=A=N=G=U=A=G=E, типично самиздатовским, сделанным на пишущей машинке, журналом, чей объем не превышал 52 страниц, последовал редактируемый участниками Language School Lyn Hejinian и Barrett Watten типографский, за полторы (а порой и за две) сотни страниц, Poetics Journal. Характерно, что его первый номер (1982 год) открывается переводом статьи Виктора Шкловского о бессюжетной литературе. А в восьмом номере (1989) появляются переводы текстов А. Драгомощенко, А. Парщикова, Д.А. Пригова и Л. Рубинштейна. Драгомощенко присутствует и в девятом номере, и в (увы, последнем) десятом.

Хеджинян говорит об открытом тексте, предполагающем «не столько директивное, сколько порождающее письмо», где «определенные фразы встречаются вновь и вновь, но в ином контексте и с новыми акцентами, <…> смысл вовлекается в движение, изменяясь и расширяясь, и переписывание, которым является повторение, откладывает завершение мысли на неопределенный срок», где необходимо «появление заметных брешей между единицами» текста7. Эти слова вполне могут быть отнесены к стихам Драгомощенко и Парщикова с их проблематизацией языка, интенсивной рефлексией, наличием альтернативных логик, сталкивающихся в тексте. По переписке Драгомощенко и Hejinian был даже снят фильм, показанный в 2000 году в Нью-Йорке на конференции «A New Language: Russian and American Poetry Today». Большой и представительный сборник Michael Palmer — избранные стихи 1972–1995 годов — называется «The Lion Bridge», несет на обложке фотографию Львиного мостика в Петербурге и посвящен, кроме Kit (скорее всего, имеется в виду американский поэт Kit Robinson), Clark (Coolidge) и Lyn (Hejinian) — Илье (Кутику), Аркадию (Драгомощенко), Надежде (скорее всего, Кондаковой — поэтессе, связанной с метареалистами), Алексею (Парщикову) и Ивану (Жданову).

Так же, как и для поэтов Language School, для взаимодействовавших с ней русских авторов характерно большое количество эссе и прозы, что связано и с необходимостью рефлексии, и с общим размыванием границы прозы и поэзии, когда основным в тексте оказывается не его метризация, а движение образов. Взаимодействие было интенсивным и плодотворным, хотя следует говорить не о влиянии, а о встрече сходных поэтик. К моменту этой встречи (есть датированная 1985 годом фотография смеющихся Драгомощенко и Hejinian на крыше дома основателя «Митиного журнала» Дмитрия Волчека) Парщиков, Жданов, Драгомощенко были вполне сложившимися авторами. Драгомощенко еще в 1978 году стал лауреатом премии Андрея Белого, и о французском постструктурализме тоже узнал не от американцев.

Однако диапазон авторов Language School значительно шире круга тех русских поэтов, которые с ней взаимодействовали. Роберт Крили говорил о Charles Bernstein: «Он не только блестяще показал шаткость современных общественных и политических установок, но и замечательно воссоздал их характерные способы выражения, которые не столько пародийны сами по себе, сколько являются своего рода переработкой отходов, вторсырья и прочего отработанного материала»8. Задача, в России выполнявшаяся скорее концептуализмом (в перекличках с которым русский читатель может убедиться по опубликованным в 110 номере «Нового литературного обозрения» переводам стихов Bernstein). Показательна и публикация Д.А. Пригова и Л. Рубинштейна в Poetics Journal. Но русские концептуалисты с Language School близко не общались.

Поэтому можно говорить и о непроизошедшей встрече. Видимо, характерны для среднего умонастроения российского читателя интересы не Драгомощенко, а, скорее, Григория Кружкова. Он прекрасно знает (и переводит) англоязычную литературу со времен барокко — и склонен считать Россию последним оплотом поэзии, присоединяясь к мнению другого известного переводчика, А. Гелескула, о том, что «в России сейчас рождаются стихи, может быть, лучшие на всем европейском — простите, евразийском — пространстве»9. Странно слышать такие слова, напоминающие идею Третьего Рима, единственной православной страны во всем Божьем мире. Вероятно, в основном русский читатель поэзии так и не смог отойти от привычного представления о поэзии как о тексте, привязанном к нормативному языку, с большой долей повествовательности и связности, чья сложность заключена скорее в однозначно обнаруживаемых отсылках к другим текстам, чем в многозначности ассоциаций. Современная поэзия США для Кружкова — это Марк Стрэнд и Энтони Хехт («кто помнит поэтов Льюиса Симпсона или Энтони Хехта?» — словно отвечает Кружкову Ричард Костелянец10). При этом Кружков знает, что англичане — современники Китса — предпочитали ему Барри Корнуолла, Боулса, Уилсона (вторичность которых сейчас более чем заметна), а Китса и через сорок лет причисляли к поэтам для поэтов. Но не это ли делает и сам Кружков? Майкл Молнар писал о Драгомощенко, что ожидать в его произведениях «возникновения цельного образа с точки зрения дескриптивного либо интеллектуального содержания означает постоянно подвергаться обескураживающему разочарованию. А поскольку большая часть читателей ожидает дескриптивной и психологической континуальности, сам этот фактор вполне способен объяснить неприятие подобной поэзии и непонимание ее природы. И это неизбежно: произведение предстает как интеллектуальное требование»11. Судя по малой известности Language School в России, русские читатели действительно в своем большинстве оказались не готовы к этому требованию.

Публикаций авторов Language School в России чрезвычайно мало. Несколько в «Митином журнале» (Coolidge и Carla Harryman в № 31, Hejinian и Watten в № 41, Watten в № 44, Ron Silliman в № 55, Coolidge в № 58). Несколько в «Комментариях» (Hejinian и Palmer в № 3, Coolidge в № 10, Bernstein в № 26). Palmer в «Звезде Востока» в 1991 и в 1995, во времена, когда в журнале работал Шамшад Абдуллаев. Подготовленные усилиями Александра Скидана блоки по Bernstein в 110 и по Hejinian в 113 номерах «Нового литературного обозрения». Есть Palmer в #5 [Транслит]. Hejinian, Palmer и Leslie Scalapino в антологии «Современная американская поэзия в русских переводах»12. Palmer и Coolidge в сборнике переводов «Разница во времени»13. Книги — очень маленькие — только у Palmer14 и Bernstein15. Это за 28 лет. Притом, что в Америке только у Драгомощенко вышло четыре книги в переводе, есть книги переводов Жданова, Парщикова, не говоря уже о большом количестве отдельных публикаций русских авторов, взаимодействовавших с Language School.

Language School изменила американскую поэзию. В 2007 Hejinian была избрана канцлером Американской академии поэтов. Сейчас надо быть принципиальным ретроградом (вроде группы «новых формалистов»), чтобы продолжать в прежнем духе прямого высказывания. Есть много более молодых авторов, не образующих групп, но плодотворно развивающих возможности, на которые указали поэты Language School (Jena Osman, Leonard Schwartz, Karen Volkman, Michelle Murphy, Noah Eli Gordon, Thalia Field, Kristin Prevallet, Sally van Doren, Michael Ives и т. д.). Автор этих строк получил немало от общения с Schwartz и Murphy, насколько они повлияли на его собственную поэзию — не ему судить. Можно обнаружить стилистические сходства между текстами Галины Ермошиной и Murphy, которую она в больших количествах переводила.

В России авторов, ориентирующихся на поэтики Драгомощенко и Парщикова, гораздо меньше. В среднем поколении это Александр Скидан (причем более в эссе, чем в стихах), Шамшад Абдуллаев, Галина Ермошина, Андрей Тавров (когда его стихи выходят за стандартный религиозный опыт). Автор этих строк тоже рад был бы фигурировать в этом перечне. В более молодом поколении — Никита Сафонов, Евгения Суслова, Денис Ларионов (автор этих строк был бы рад, если бы ему указали еще и другие имена).

Следует отметить также широту интересов многих авторов Language School. Palmer — хореограф. Bernstein пишет либретто для опер. Собственно, и А. Скидан пишет о современном искусстве, Ш. Абдуллаев — о кинематографе. Но вообще для российского литератора это не характерно. Например, сценарии В. Сорокина не выходят за рамки массовой культуры.

И футуризм, и формализм — только небольшая доля фундамента Language School, который во многом связан с современной философией, наконец-то переставшей упрощать мир логическими схемами.

Авторы Language School всегда подчеркивали, что сосредоточены не только на литературных проблемах. В частности, Hejinian пишет, что «одной из главных характеристик Школы языка является пересечение эстетического и этического. <…> В экспериментальной поэзии эстетические поиски изоморфны поискам социальным». И далее в ее перечислении предпосылок Language School, кроме «сравнение яблока с апельсином не является сюрреализмом» и «интеллект — это любовь», появляются и «институциализированная глупость и укоренившееся лицемерие чудовищны, их надлежит беспощадно критиковать», «расизм, сексизм и классизм отвратительны»16. Соответственно, М. Молнар говорит, что поэзия Драгомощенко «в своей деятельности полагает новую модель Я или, по крайней мере, новые предпосылки субъективного, не согласующегося с общепринятыми предубеждениями. В этой связи роль такого вида поэзии видится сегодня подобно той, которую играли в свое время романтизм и сюрреализм, выражавшие желание разомкнуть различные идеологические системы ограничений, предлагая более объемные и сущностные модели индивида»17.

Поэзия — неплохой индикатор состояния общества. Если судить по читаемости авторов Language School и их широкому влиянию в Америке, можно предположить, что американское общество в определенной степени ответило на вызов времени интеллектуализацией. Если судить по малой известности Драгомощенко в России (и отношению к нему как к нелепой зауми многих из тех, кто о нем все–таки слышал), российское общество двинулось в противоположном направлении.

Примечания:

1. Журнал в настоящее время доступен по следующему адресу

2. Парщиков А. Предисловие. В кн.: Чарльз Бернштейн. Изощренность поглощения. Пер. П. Генри, А. Парщикова,

М. Шатуновского. М.: Издательство Икар, 2008, с. 4.

3. Perloff M. After Language Poetry: Innovation and its Theoretical Discontents. http://epc.buffalo.edu/authors/perloff/after_langpo.html. Русский перевод см. в этом выпуске на с. 24.

4. Драгомощенко А. Слепок движения. Новое литературное обозрение, 2012, № 113, с. 250.

5. American Poetry Review, May-June 1984, 13(3), 15–22. http://writingiupenn.edu/library/Perloff-Marjorie_Word_as_Such.html

6. Пробштейн Я. Испытание знака. Новое литературное обозрение, 2011, № 110, с. 238.

7. Хеджинян Л. Определение замкнутости. Пер. А.Драгомощенко //Современная американская поэзия в русских переводах. Екатеринбург, Уральское отделение РАН, 1996, с. 262–270.

8. Цит. по: Пробштейн Я. Испытание знака. Новое литературное обозрение, 2011, № 110, с. 239.

9. Кружков Г. Ностальгия обелисков. М.: НЛО,2001, с. 658–660.

10. Костелянец Р. Иосиф Бродский и привилегия биографического мифа. Пер. О.Бараш//Американские поэты в Москве. М.: АВМ, 1998, с. 82.

11. Молнар М. Странности описания. Митин журнал, № 21. См. http://kolonna.mitin.com/archive/mj21/molnar.shtml

12. Современная американская поэзия в русских переводах. Екатеринбург, Уральское отделение РАН, 1996. — 306 с.

13. Разница во времени. Самара, 2010. — 138 с.

14. Палмер М. Sun. Стихотворения, поэма и эссе. Пер. А. Парщикова. М.: «Комментарии», 2000. — 92 с.

15. Бернштейн Ч. Изощренность поглощения. Пер. П. Генри, А. Парщикова, М. Шатуновского. М.: Икар, 2008. — 108 с.

16. Хеджинян Л. Варварство. Пер. А. Драгомощенко. Новое литературное обозрение, 2012, № 113, с. 255–256.

17. Молнар М. Странности описания. Митин журнал, № 21. См. http://kolonna.mitin.com/archive/mj21/molnar.shtml

Публикация из #13 [Транслит]: Школа языка