Зачем мы странствуем? Мы странствуем к свету.

Земля — наша Фата Моргана!

Тот, кто странствует, становится богатым. Наша жизнь — путешествие. Мы рождаемся глупцами, чтобы умереть мудрыми. Viator et comprehensor: мы обладаем всем, потому что мы есть. У нас нет ничего, но есть мы.

Тот, кто странствует, становится князем земли. Горы — это стены его дома, а занавески — облака. Из неба и земли построен мой замок.

идти = найти. Каждый путь — это след от неизвестного, которое встречается нам, происходит с нами. Ноги ходят, глаза находят.

Странствуют ради любви, а все влюбленные хотят на волю.

«Тот, кто хочет странствовать далеко, должен идти со своей возлюбленной» в даль.

В странствии Я становится Всем.

Странствия — это идеальная дружба.

К странствиям относится «откровенная любовь», внутренний восторг.

Порыв обогащённого сердца. Нужно уметь влюбиться в пейзаж, со всеми его печалями и муками; я был убийственно ревнив, когда, поднимаясь на гору Монте Невосо в Истрии, нашёл там подмастерье, который присоединился ко мне. Я отказался от этой горы.

Там, где маленькие люди трудолюбиво и неторопливо бродят по своему воскресенью, всё становится аллеей для всех. Тяжело. Аллея требует усилий и достижений. Она растягивается. «Это затягивает». Туда идут только чтобы идти, добраться, приложить усилия и, таким образом, добиться успеха, чтобы это «совершить».

Странствие — это богослужение. Те, кто наслаждается святыней земли в спешке из вагона, теряют её. Неистовые становятся добычей дьявола.

Прелесть странствий заключается в приближении к мелочам. В то время как для едущих в вагоне всё становится поверхностным, оно «оседает».

Пейзаж — это образ, в который я вхожу

Таким образом, каждое странствие становится волшебным. С каждым шагом я создаю новый. Я штампую землю раз за разом, и она становится другой!

Ходьба как волшебный танец. Вся земля, когда я иду, повинуется моим ногам. Она принадлежит им.

Каждый мой шаг толкает всю Землю на один шаг назад/вперед. Я читаю про себя этот мир, пока иду по нему. От образа к образу: вот моё шествие.

Расстояние — как наш внутренний долг. Поэтому странствия — это что-то немецкое. У французов и англичан нет для этого слова.

Больше того: странствия — наше внутреннее величие, которому мы присягнули. Всё наше существование в этой клятве.

Странствие как представление. Каждое странствие — жизненный путь.

Странствие никогда не находит цели. Когда высота достигнута, и мы отдыхаем, глаза снова блуждают.

Путь никогда не заканчивается, только в самом себе. Путь — это звёздная орбита. Он опоясывает весь мир. Наша жизнь завершается, ибо у неё нет цели.

Ощущая горизонт, мы ходим по земному шару. Он улетает назад, даруя нам землю, которая с каждым шагом завоёвывает нас — но горизонт позади нас тут же забирает обратно то, что подарил нам тот, что перед нами. Это приобретение и потеря, отдача и обретение. Сколько я завоевал, столько же и потерял.

Горизонт как колесо: его равномерный подъём и спуск.

Опасность: природа выкорчёвывает нас.

Чем ближе мы подходим к дали, тем сильней она меняется. Мы достигаем своей цели, а она превращается в свою противоположность. Найдя истину, мы не узнаём ее… Поэтому мы должны тщательно держать всё на определенном расстоянии от себя, чтобы оно не стало для нас слишком ясным — подобно тому, как странник предпочитает держать линию на полпути вверх, где дали сближаются и горы растут ровно настолько, чтобы приобрести видимость величия и равновесия наполненности красотой, которая обрывается ниже этой линии, накапливается на ней и снова свёртывается над ней… В этом далёком центре, где все вещи — уже не просто мечты, но ещё и не реальность, только там мы находим своё право.

Ноги = мощность странствия.

Удивительно, сколь мало людей наделено способностью к наблюдению во время движения… Большинство из них, когда странствуют, смотрят только перед собой; то, что они видят с «удовольствием», им приходится фиксировать, — они приостанавливаются и, стоя неподвижно, наблюдают за ним, как в трубу.

Изображение, на которое я смотрю, распределяется по роговицам моей сетчатки, как мозаика. Если пойти дальше, то эта расстановка становится безумной, разделение труда роговиц постоянно пересматривается и меняется — одна группа, которая отвечала за пограничные цвета, теперь получает тени — другая средние цвета; весь процесс очень утомителен… Поэтому удовольствие для глаз будет находиться в их прочном упокоении. Но когда я смотрю во время странствия, глаза, перевозбуждённые пегостью, становятся сонливыми.

Вот что я имею в виду: истина в том, что глаза блуждают. Моя константа, мой тенор в каноне «Наше желание в сердце», в caccia моих странствий — это всегда небо, в которое я бросаю и погружаю свои глаза, спокойный плоский берег серого или голубого цвета, где я купаюсь, освящая и укрепляя его… Глядя на путь, я наполовину закрываю их… вдруг я позволяю им прыгнуть вдаль, они как два солнца; где они встречаются, они поражают, притягивают, как свет; они охотятся, грабят, тянут, они возвращаются домой, нагруженные добычей, которую укрывают во мне и снова взлетают в сферы, в грунт, и только так, из всеобщего я даю им доспехи и силу! Мои глаза — это ястребы, которые мне покорны. Когда я странствую и наблюдаю, то нахожусь на охоте. Мир — это моя территория.

Писать стихи — значит вести вещи домой. Когда я странствую, высоты и дали — мои жёны. Правь, молодость! В странствиях важна радость: мы останавливаемся и слышим, как бьется наше сердце — мы живём! Без забот. Оглянитесь вокруг себя: центр земного круга — это вы сами! Каждое странствие ведёт на небеса…

Во время странствий, часто сталкиваешься по отношению к пейзажу с теми же ситуациями, что и при общении с людьми.

— Внимательно наблюдая за ними и внезапно удивляясь, когда кто-то обращается к нам, мы сохраняем то же обескураженное, замкнутое, почти грубое спокойствие, как когда неожиданно прибывший вежливыми фразами разрывает наш только что угасший разговор.

— или ещё: её взгляд призывал меня, но её замкнутость не позволяла мне подойти к ней.

— Местности, которые обманули нас, предали нас в своей невинности, в своей искренности… Бывают ночи, когда лежишь без сна и можешь обезуметь по отношению к природе, как к другу…

— Пейзаж кажется знакомым. «Я жил здесь раньше. Он принадлежит мне.»

— В жизни как с пейзажем: обычно невозможно идти прямо на объект.

— Приевшийся мне пейзаж вдруг может оказаться совершенно новым и значительным. Точно так же, люди, которые всегда находятся рядом с нами, однажды встречаются нам совершенно незнакомыми, удивляя глубиной, которая внезапно в них открывается.

— Теперь с природой взаимодействуют на автомобилях. Но те, кто странствует, обращаются к ней.

Наши великие странники: Зойме, Вайблингер, который ещё в 1824 году, будучи послушником аббатства, прошёл от Триеста до Тюбингена за 14 дней.

На каждом великом страннике лежит отпечаток: Зойме, Хайнзе. Кристус, Кунг Дзи

30 км, которые я прошел, солнце пролетело за секунду.

Странствия — это жизнь. Потому что жизнь странствует. Всё странствует: растения, животные, народы, звезды, всеобщее Всё:

Мы в пути. Древняя история, античность, первобытные времена — они живут и принадлежат страннику — народные замки, курганы, пустыни, королевские дворы, скиты, жертвенные горы, соборы, каменные кресты — они его, он даёт им жизнь и честь. Только странник знает первые и вечные дела. Только он способен различать: золото из мусора и руду из пыли.

Странствия — это опыт. Ибо ничто не погибло из того, что действительно было на земле. У него есть свое место.

— Колодец Иакова, у которого присел Иисус — «было около 6-го часа» — чтобы поговорить с самаритянкой — он находится там и поныне и глубина его 32 м. Город Сихар, сегодня Аскар, деревня у входа в боковую долину, ведущую к Наблусу, между горами Гаризим и Эбал.

— или место, где саксы окончательно покорились королю Карлу, никто его не посещает: Зинтфельд

Обернуться, посмотреть назад — это уже более высокий уровень странствия. Большинство просто смотрит на дорогу. Автобиокартография странника. Интерпретация характера и образа мыслей по манере странствовать. Глаза должны блуждать. Я — ось мира там, где я есть, я всегда странствую под и над звездами, над неизмеримым морем мира, я всегда хожу над центром земли! по шару.

Или страх перед дикой природой. Древний страх и тревога, которые вновь пробуждаются в нас, вырываются наружу. Мы идем быстро, покачиваясь, глядя перед собой и безумно разговаривая.

Идти — отпустить себя: подлинная человечность, ведь даже бабочки путешествуют, не порхают. К нашим первым милостям относится почитание приказов, но также и полное их отрицание.

Стать раскованным — но всё ещё связанным человеческим бытием и в соответствии с ним «вести себя». Теперь наконец-то прочь! Больше не нужно церемоний: благословение пустыни!…

Безоблачное небо, воздух, наполненный дымкой, — это погода маленьких людей, которые спят всю жизнь, как животные. Тёпффер говорит в Зик-Заке: «Для марша лучше всего подходит облачная погода без заморозков».

Странствия требуют точного знания погоды и опыта работы с ветрами. Не того, какой будет погода, а то, какая она есть. Пейзаж реалистичен при норд-осте, романтичен при зюйд-весте, норд-вест придаёт всему настроение моря и побережья, дальнего порыва и свободной смелости, Урануса… Зюйд-ост — это нигилизм, русский плоский простор лишает душу всякого облегчения.

Фактура и добродетель света: твёрдый он или гладкий, стаккато или легато, отталкивающий, объёмный или резкий.

Горы: пейзаж живет погодой! Сама по себе она ничего не значит! Горам нужны облака, источники, ручьи. Мы живем в водном мире! Поговорка странников: всё, что мы видим, — это воздух. Воздушные образы. Всё находится в воздухе.

Пейте понемногу. Или много пейте перед жарой, как это делают австралийцы.

Путь как друг, как брат.

Рельефные дороги, как в городе, делают мышление спокойным и логичным. Тот, кто поднимается, мысленно проходит сквозь облака, над пропастями и в последние дальние дали.

Странствия открывают многое, что долгое время было потоплено в нас. Тревожиться, отчаиваться, спешить, бояться — когда заходит солнце, подарившее нам этот день, когда свет поглощается вокруг нас — древнее чувство… Странствие само по себе быстротечность.

Когда я странствую — а размышления тоже являются странствиями — я всегда иду навстречу вам, идущие люди! Возблагодарим же и зажжем радость вместе в наших сердцах и у всех!

Странствия — это религия. Потому что вся религия — это возвращение домой.

«В начале была дорога.»

Странники были первыми поэтами. Воинами и менестрелями. Они создавали саги; менестрели передавали их.

Наиболее глубоко и бодро человек ощущает пейзаж после тяжелых переживаний и конфликтов, когда душа застывает или сгибается.

«Спокойствие, всегда уверенный эффект марша» (Тёпффлер)

Романтизм возник из странствия двух друзей. А разве дружба не является воплощением всего романтизма? Дружба всегда в движении. Поэтому странствие — это культ дружбы, оно становится созидательным и расставание с духом человека — всегда потеря.

«Geminnet — это когда кто-то должен уехать за границу ради любви; вот, посмотрите, как она влечет меня из дома через море.» (Хартманн фон дер Ауэ)

Странствия заложены в природе. Растения также странствуют, как и слова. «Когда англосаксы мигрировали в V веке, горох ещё не достиг Ютландии».

Комедия Данте — это семидневное странствие. Через три царства мертвых. Захватывающий опыт «жизни»!

Во время странствия нужно чувствовать, чуять судьбы, тайны и обречённость земли — часто манящее предчувствие тянуло меня в сторону, и я обнаруживал каменный крест среди кустов. На одних путях есть что-то от предательства, на других — от соблазна. Поэтому горы, за которые не цепляется история, стали для меня реликвиями, местами великих предчувствий, алтарями. При виде некоторых из них по телу пробегает благочестивая дрожь, как будто они ведут в святилище.

Заново прожить годы странствий. Студенчество. Мы должны искать друг друга. Два года все должны путешествовать и странствовать. Единственные не потерянные годы жизни.

Важно увидеть путь в его одинокости! Сегодня мы повсюду посещаем могилы. Раньше наскальными изображениями были замки… не одиночные, даже не курганы. Чувство дороги!

Мышление делает широким и слабым, действие же — узким и сильным. Самое лучшее — стать широким и сильным. Такой становится душа странника.

Только те становятся странниками, кто силён и владеет опытом. Все читатели книг и душевные слепцы, все общительные, разговорчивые, внутренне пустые и скучные люди, потому стремящиеся к признанию, жадные до стимуляции и отвлечения, — никогда не странствуют, потому что они враги солнца, потому что они боятся смерти… Тот, кто живёт, уже давно преодолел смерть.

Странствие — это высшее состояние свободы. Мы странствуем на волю! Нам принадлежат поля, нам принадлежат дали. Никакого приюта, только путь. Гёте — Эккерму: «Свежий воздух открытого поля — единственное место, где мы принадлежим себе».

Путь находится случайно, как пути птицы в воздухе, затем закрепляется привычкой. Некоторые кривые улочки — как древние охотничьи тропы в камышах. Путь принадлежит единицам. Дорога проложена и принадлежит всем.

Путь опасен, одинок, лишён пропитания. В ведическом языке он очень отличается от дороги: «pánthā» — «путь» и «ádhvan» — «дорога».

Странствия как наука: всё связать, поженить.

Ракушечный известняк в Хорватии такой же, как тот, что я видел в Айхсфельде, и здесь в Хайлигенштадте, и всё же…

Самые странные тропинки — коралловые на островах Южного моря, известняковые, во время отлива по ним ходят вокруг островов, по этим следам мулов, но с острыми краями и только в обуви.

Дорога в движении!

Геология, история (особенно искусства) и изучение географических названий: только так мы можем войти в доверительные отношения с землёй.

В именах полей: читать и переживать истории из грунта.

Наслаждение странствием — это истинное великое здоровье, но то, как наслаждаются на корабле, в конечном итоге — слабость: уютная меланхолия или чувственная нервозность.

Я хочу, чтобы мужчины покоряли горы: в правительственном дворце в Калифорнии.

Тот, кто правильно странствует, должен чувствовать себя так, будто он никогда не был в школе.

Не следует раздумывать во время странствия, только предощущать. Мышление «снимает лёгкость с наших ног».

Каждое странствие — это фантазия. Во время странствия становятся слишком молодыми, чтобы быть чересчур весёлыми или задумчивыми.

«Все страдания людей происходят только от того, что они слишком часто спариваются и слишком мало странствуют. Каждый человек должен хотя бы раз в неделю путешествовать, бывать там, где никогда не был. Только это сделает его храбрым.» Путешествия, знакомство с землёй и людьми — естественное предназначение человека (Хайнзе, дневник).

Потому тот, кто хочет думать, надевает капюшон, как доминиканец. Он закрывает глаза на мир.

«Полынь» (Beifuss; artemisia vulgaris) = «у ноги» (beim Fuss), потому что её клали в обувь, чтобы не уставать при ходьбе, особенно в Вестфалии.

Из мемуаров Маттисона (1815): «Ни один римский триумфатор на своей гордой квадриге не чувствовал себя ближе к богам в плане опрятности, чем Хайнзе на рваных подошвах своих башмаков, несущий верный дорожный ранец из Радикофани в Витербо.»

Те, кто зарабатывает много денег, должны гулять утром, а те, кто много думает, только вечером.

Не зависеть ни от чего на земле, кроме одного Бога. Я вне человечества, я недосягаем. Куда бы я ни пошёл, странствие будет длиться только для меня одного. Вся жизнь — только я, наполненная странствием, наполненная до краев… Ради этой жизни я странствую, чтобы забыть и потерять вас.

«Просветление момента»: я становлюсь свободным. Я — тот Одиночка. В Боге

Странствие в своём одиночестве — это предание себя высшей внутренней жизни, когда взор отдаётся слиянию. Сама душа в мировой природе, душа земли освобождается от самой себя… «Найти в самозабвении самую совершенную самореализацию, высочайшее требование и неограниченное разрешение на счастье — высочайшая потребность и безграничная возможность счастья» (A. Жид: «Яства земные»)… Смысл моего существования. Жизнь подчиняется мне

Природа за городом: дикая, пышная, бесконечно свободная, всеми забытая. Её одинокая бесприютная красота. Наверх, в её объятия! Она — возлюбленная, всегда нарядная и ждущая нас. Доверьте ей всё, ибо она — оракул.

Мы — единственные, у кого есть выбор, и мы выбираем лишения, отречение и небытие.

Странствия отделяют меня от самого себя.

Больше ни за что не держусь! Я расслабляю позвоночник, и струны теряют натяжение.

Тот, кто странствует, сам становится пейзажем, становится облаком или рекой. Он — человек сфер!

Непрекращающийся дождь: когда я иду рядом с ним, он становится моим другом.

Я — пульс стихий, воды, воздуха…

Если мы странствуем, и кто-то с нами разговаривает, идёт с нами какое-то время, вся природа будто разочаровывается. Это беспокойство, как звонок, раздающийся во время музицирования. Я разорвал свои пути и отправился повторять их.

«Лучшие альпинисты — деревья»

— Альпинист — герой par excellence, великий человек. На подъёме. Побеждающий.

— Во время лазанья по горам, от волнения и концентрации приобретается необыкновенный, почти волшебный навык; самое трудное даётся нам легко, словно в игре… То же самое с игрой на фортепиано. Полное присутствие… Если бы всегда жили так напряженно и плотно, жизнь не была бы такой плоской.

Альпинизм схож с корабельной навигацией из–за верёвок. И ещё тем, что всегда находишься под игом погоды и подчиняешься ей.

Известность даётся лишь немногим. Нужна бойкость и оперативность. Это не дано тем, кто по-прежнему остаётся человеком в своих странствиях и продолжает говорить.

Наблюдение — это напряженное изучение. Разнюхиваешь, как животное. Это восстановление невинности и первичной дикости.

Странствия — это дело глаз, самое сильное зрение! Наблюдение глазами, которое не разочаровывает! Мы были бы избавлены от бесконечных ошибок историков и вздорных гипотез, если бы только захотели больше странствовать!

Прогулка в ночи — как Кламер Шмидт поёт Якоба Бальде:

«О ты, серебряная винодельня Хаинквеля!

Ты приняла меня, о рассветная ночь…

Земля — ты пустошь, прими меня радушно!»

Когда мы странствуем и видим стаю дичи, весь пейзаж сразу становится дикой местностью. Мы вторглись в него, мы пришли, чтобы очистить его, нарушить его…

Земля дарит нам свою красоту. Мы несём земле своё проклятие.

Мы должны странствовать, как волшебники, чтобы примирить землю с нами. Когда она должна служить другим и трудиться для себя, как слуга, мы хотим стать её любовниками, отпускать ей грехи, исповедуя ей всё…

Люди угнетены из–за того, что больше не странствуют. С тех пор появились пролетарии и социальный вопрос — те, кто ненавидят, потому что они ниже других или чувствуют себя таковыми. Но странник становится то вельможей, то слугой: он сидит уже не с Тором, а с Воданом, богом ветров.

Очень важным в странствии является планирование — чтобы оно рифмовалось, а странствие замыкалось бы само на себя, оно обязательно должно быть и создаваться как произведение искусства, гармонировать, иметь правильное распределение веса.

Странствие — это молодость, это начало! Самое благословенное — это начало!

«Нет ничего на свете, с чем можно было бы сравнить это свежее начало свободного странствия — самую прекрасную миниатюру юношеской жизни!» (Хорстиг, «Путешествие вглубь и вокруг сердца», 1803 г., стр. 4.)

При всех диктатурах странствия вызывают неодобрение и подозрение, потому что они делают независимым и свободным!

Странствовать — значит облачиться в землю, как в самую красивую одежду; это отличает меня!

Нелепая досада: что хочет испортить всё мое странствие — не проливной дождь, а крошечная крупинка в ботинке

Странствие — это лучшее средство избежать болезни нашего нового времени: переоценки «духовного», которое не имеет почти ничего общего с истинным, а именно с мировым духом.

То, что мы ищем в природе, — это атмосфера, свет, душа вселенной, в которую мы входим.

Отсюда и прекрасная погода, с безмятежным голубым небом, когда всё упоенно: точно изрисованный холст — человек становится в нём важным, чрезмерно ясным, а маленькие человечки восторженно встречают самих себя.

Однако: благоговение — начало всякой мудрости. Единственное, что делает жизнь стоящей: забыть себя в творчестве. Забвение — это самая глубокая память.

«Всё будет идти лучше, если ты будешь больше ходить» (Зойме).

Глаза того, кто не странствует, тоже не будут странствовать.

Как только наши привычки прерываются — например, во время путешествия, — всякие вещи кажутся нам совершенно новыми. Так и со странствиями. Всё становится странным и пьянит нас — и капля росы, сверкающая в паутине, имеет большую власть, чтобы разорвать нам сердце, чем целые годы среди людей. Всё неожиданно и удивляет нас. Вот почему мы никогда не устаем. Чем больше лишений, чем тяжелее путешествие, тем больше страсти. Когда вы странствуете, вы всё приводите в движение. Но когда цель достигнута, всё вдруг замирает, и мы разочаровываемся в мире: так сиротливо стоят те самые вещи, которые только что восхищали нас, они отворачиваются от нас, они не знают нас, и мы стоим как сироты… Мир разочаровывает нас. Каждое путешествие заканчивается, как несчастная любовь. Мы получили то, что получили, — увлечение, тёмный штрих на нашем сердце, который стал на дюйм шире.

Я не жажду сокровищ и царств. Ветхий забор, освещённый солнцем: мне этого достаточно. Смотреть в даль — полное прощание. Тот, кто странствует, достигает всего, чтобы всё оставить, поскольку всё принадлежит ему. Только в страннике сохраняется мудрость.

Это всё принадлежит мне! Я приезжаю в Майнц и вижу: мой собор уже ждет меня. В странствии: это мои поля — я наблюдаю за ними. Каждый раз они даруются мне заново. Эту землю я ношу как свою вотчину!… О высшая безмятежность, ибо человек обладает всем. В себе!

Дом делает трусом. Но творчество — это большая смелость. Поэтому поэт всегда в пути, в прорыве и в побеге. Ибсен, 3.12.65: «Дома мне было страшно, когда я стоял возле стада и чувствовал за спиной его мерзкий смех.»

Только вдали снова осознаёшь себя, в странствиях открываешь себя заново, достигаешь себя и даришь себе душу. Внутренний брак.

Странствие — это самопознание. Ибо можно преобразиться только в то, чем уже являешься.

Странствовать толпами — какая нелепость. Когда вы находитесь в полном одиночестве среди великолепного пейзажа, вы достигаете себя, полностью себя теряя. Десять человек на вершине — и вся природа испорчена, как бы упущена.

Будучи принцем, герцог был странником. Наши императоры путешествовали по старым имперским дорогам, по которым мы всё ещё можем ходить, от палатиума к палатиуму без императорской резиденции: странники Священной империи. Их правление было маршрутом паломничества.

Воины и поэты при скандинавских дворах были хорошими товарищами. Не архитектура замысловатых замков, а песни и шум оружия путников окружали короля своим великолепием, чтобы праздновать смерть. Странники создавали героическую песнь. Те, кто сражался оружием или песнями, — устраивали праздник смерти.

Однако те, кто не странствует, подобно крестьянам, видят вокруг себя только то, что давно передано по наследству, что остается неизменным и еле выживает. Но для нас, странников, всё появляется и исчезает, приходит и уходит. Кто странствует, вокруг него странствует весь мир.

Я ни за что не держусь — я отпускаю далёкие золотые царства, которые предстают передо мной, и двигаюсь дальше…

Кто странствует, тот не завидует, его искусство — дарить! Странствуя, я привёл в движение весь мир.

Странник гонится за далью.

Каждое странствие — это моя жизнь.

«В странствии — смятение» (Зойме).

Странствие — это движение на север, полёт к свету. Ведь скитание нордично. Все саги о Фаусте — это саги о Водане.

Лицо странника: его смятенное лицо — его свободный, не запыхавшийся голос, потому что он далёк от смущения.

Пути-маршруты — опора истории

Странствование — это настолько восхитительный первичный инстинкт, что он прогоняет даже страх и побеждает вражду: когда перелётные птицы отправляются в путь, странствующие соколы ложатся посреди стай своих врагов, дроздов и зябликов, и не причиняют им никакого вреда, а те тоже не боятся своего противника и летят дружно.

Странствование должно быть искусством, страстью — религиозным усердием.

Путешествия — если хотят быть удачными — должны быть точно спланированы, а затем предприняты с чистого листа.

Тот, кто странствует, свободен от мнения, от обычая, от долга — он лишь Единый Этос! Он не принадлежит никому, кроме Бога. Первая свобода! Сбежать! Камень, позади нас: валун, погребающий нашу душу. Каждый закон — падающий камень! — Да здравствует жизнь без обязательств! Странствие — это наивысший произвол.

Странствия делают ум широким — слишком широким. Мы теряем себя в анархии, мы позволяем себе впасть в эту крайность. Каждый шаг ведёт меня в бесконечность. Желание всё бросить и скучать. Достижения становятся ненужными, история бесполезно потребляется, искусства излишни и…

Природа играет с нами своими капризами, а мы хвастаемся тем, что пишем «законы», которые придают произволу смысл и последствия. Мы — сама эта капля, дыхание ветра и только искры…

Тот, кто странствует, становится молодым, снова становится первым, старейшим человеком — индейцем. Ему принадлежат эти дали и выси… Его душа — новая и чистая. Носимый миром, который он покорил своими глазами, которому он покорился: которому он посвятил себя головной повязкой.

Во время странствия следует думать. Только так, в солнце и эфире, созревают наши мысли. Не следует высиживать их в гнезде. Произнеси свое слово перед лицом мира, и оно станет твоей истиной.

Странствия как религия. Странствовать к Богу

Я пойду к алтарю Бога, к Богу, радующему мою юность

После долгого странствия пребываешь в странном состоянии экзальтации или самоуверенности, которое, вероятно, можно выразить только английским словом fey (тот, кому суждено умереть) — оно используется, когда кто-то делает что-то необычайно великодушное, что обычно ему не свойственно, или внезапно настроен сверх своих возможностей: фатум витает прямо над ним, он подозревает свою смерть… Он готов к предельному, ибо находится всецело в центре, внутри миров — свободен и избавлен от всех своих вещей, ведь все они в его распоряжении. Стать королем — значит избавиться от них… Это состояние духа, всепоглощающая сила: быть внутри миров. В страннике есть величие.

— и как излишне, бедно и бесполезно тогда всё искусство, и как оно вновь становится ценным только после того, как сперва было отброшено!

С чем я сталкиваюсь снова и снова: я странствую по долине, она затягивается, я устаю от пути и думаю: здесь можно срезать путь и пойти вверх по склону через кустарник — тогда я всегда нахожу в том месте, где я отклоняюсь, уже протоптанную другими дорогу, часто различимую едва или только поначалу. Мне и всем тем, кто был до меня, потребовался некий равный промежуток времени, чтобы пробудить это нежелание прямого пути, эту склонность свернуть…

На горных тропах следы редки. Но если идти по ним в определенном направлении, они становятся подлинным путём. Постепенно он тоже приходит в запустение и снова зарастает травой. Так и создается путь — из потребности, меньшей, чем инстинкт «правильного места».

Тот, кто странствует, чувствует истину.

Миру придаётся свой собственный ритм. Я измеряю землю шагом. Ибо нога — это метр, мера.

Шагать по земле — по нашему собственному царству. Чужой город, его трещины — мои ноги прослеживают их. Я испытал всё это «анданте» — в шагах.

Высокомерие хождения — мимо ярких вещей, которые — приговоренные стоять — стоять не могут.

Наконец-то, наконец-то стать чистым и истинным. За последним домом вашего города — там, где начинается природа или Бог.

Потому что единственный способ стать человеком — в том, чтоб отделить себя от всего человеческого. Сегодняшнее человеческое — антиприродно. Долой!

Странствие — наивысшее доказательство благоговения! Отдайте дань облаку, отдайтесь расстоянию! Служите полевой мыши!

Ощущение всего настоящего как чего-то давно ушедшего. Закрепляется меланхолией в лёгком оцепенении или меланхолическим пьянством.

Странствую, как мертвец, восставший из могилы на один-единственный день. Или будущий живой, ещё не родившийся, просматривающий, изучающий свои места.

Странствовать — это, прежде всего, способность переживать: искусство делать жизнь своим достоянием, подчинять себя, вкладывать в себя каждый опыт, как наполняющуюся главу. Другие проигрывают, потому что привязаны к нему. Мы собираем, добываем, накапливаем сокровища — потому что они ничего для нас не стоят!

Странствовать — значит жить суверенно, имея всё и всё оставляя! Это и есть «рай на земле».

Странствовать с другом — это идеальная жизнь! Маска сходит, мы больше не играем роль — потому что работа и общество навязывают нам роли, и уже дома человек является «другим человеком», конечно, тоже не настоящим. Отсюда в мире так мало любви, потому что знакомятся друг с другом по ролям. И судят, оценивают людей в соответствии с их ролями — профессиональной ролью, ролью мужа, отца… В природе, однако, мы и есть природа, и всё, что мы есть, — само собой разумеется.

В странствиях посещайте места назначения, желательно, неприглядные, будто издалека. Андаксенская липа, маленький столб под лиственницей Титмарингс, родник в Хомерте: когда я думаю об этом, я приезжаю из Китая. Я лечу — теперь я над Баб-эль-Мандебским проливом… В следующий раз я приеду южнее — из Кергелена!

Когда вы возвращаетесь с природы, люди в городе кажутся сумасшедшими заключенными или мухами у окна… Только тогда мир виден правильно — люди кажутся нам дураками, ведь на самом деле они такие и есть!

Человеческий дух в земном духе, земной дух в мировом духе — в странствии мы становимся собой, от своей природы до человеческой!

Самая возвышенная мысль великого мудреца, самая идеально красивая мелодия — всё это ничто по сравнению с мерцанием на кайме облака, каплей росы, сверкающей в паутине, или…

Тот, кто действительно умеет странствовать, кто сам становится природой, для того всё искусство становится презренным.

Странствуют не для того, чтобы есть, в то время как почти вся деятельность человека служит только его животу! Так что для подтверждения этого следует по возможности ничего не есть по дороге и не пить.

То и другое есть всё: еда важна, не только как королевское имперское аббатство, но и как угольный котел. Сталь и железо — как белое, так и чёрное — придают смысл целому, ибо смысл есть только в целостности.

Точно так же Париж — это и христианский город наследственной королевской власти, и город «учёбы», которую Карл Великий перенес туда из Рима, а затем и город искусства.

Нужно быть, прямо как странник, агнатическим и когнатическим наследником как со стороны отца, так и со стороны матери!

Странник видит всё другими глазами.

Он воспринимает все времена как настоящее.

Тёпффер, Путешествие в Венецию, день 2: «Но что убивает фею, гасит лампу и превращает великолепие красок в бледные тени, так это книги о путешествиях. Прочитайте их заранее, и вы пропадёте, всё подаётся вам заранее в плохой прозе, вперемешку с мерами, весами и курсом монеты.»

Сегодняшние руководства презренны, бессмысленны и глупы. Исторические данные ложные или ненужные. «Гвоздильный завод, районный банк…». Все они написаны маленькими людьми, часто учителями, для себе подобных.

Чувствуйте и ведите жизнь как путешествие. Не относитесь к нему слишком серьезно. Не ведите слишком сидячий образ жизни. Если вы стали слишком малоподвижны, скажите себе: нет, вы в дороге, только она еле тащится. Не воспринимайте своих ближайших товарищей слишком серьезно, они всего лишь попутчики, следующий день разлучит вас. Мы в пути: лучшая мудрость — отпустить. И мы легче переносим некоторые потери, если говорим себе, что они значат не больше, чем смена почтовых лошадей или кораблей. Плохи те странники, которые забывают свою родину.

Искусство и история, растения и животные, скалы и метеориты, народные песни и костюмы, иностранные языки, новые цвета, звёзды, опасности — наши мотивы. Путешествие — это обучение… Налёт на наши глаза.

Странствовать — значит существовать в прошлом.

Сделать историю реальной, визуализировать её — стереть с неё прошлое, вырвать её из прошлого! Переживать её не мысленно, а непосредственно!

Например, саксонские войны Карла — их можно понять только как участник, пройдя по высеченному в скалах пути от Марксбурга до Эссентхо.

Увядший цветок, знак любви, простая домашняя утварь гораздо ближе знакомят нас с прошлым, чем цифры и деяния, повествующие о подвигах неизвестного «царя царей».

Именно поэтому Исландия и Эйре являются предметом вожделения всех путешественников — там каждый шаг подтверждается историей, сагой, там нас приветствуют духи!

Делаю зарисовки — контуры ландшафта, церковные башни, кладбища, ворота ферм, флюгеры, пекарни, окна, узоры на черепице.

Посещение доисторических мест: Штайнсбург, Маттиум, места открытий… Каменоломни с известными окаменелостями. Старые шахты, особенно в горнодобывающей Германии, где также можно найти родину железной дороги: Клаусталь.

Жизнь действительно наиболее сильна там, где становится миграцией: у викингов, у банту, во времена итальянских императоров, у святых, у Карла Двенадцатого, у монголов и готов, у кимвров.

Тёмная натура и порыв, который сметает нашу душу — движет к цели, которой она не знает — для истории всё это всего лишь факт. О героях судят по их успехам. Но реальная жизнь — это падение… В тщете и поражении пребывают все милости, которые может получить народ, а не в прибыли. Проигранная война на стороне жизни, а победители принадлежат смерти.

Немногим знакомая радость поиска мотивов любимых картин: разглядывание их в руке и нахождение мест, которые художник на них изобразил. Это особенно важно в ранних странных рисунках и акварелях Дюрера — «Оборудование для волочения мельницы» возле Халлервизена и кладбище Йоханнис к западу, северо-западу от этой мельницы, на могиле Дюрера, — что там совпадает сегодня с тем, что было изображено? Мельница была идентифицирована Юстусом Биром в «Сообщениях ассоциации по истории». Или Город Нюрнберг, великолепный цветной лист, написанный весенним утром 1495 года… Его картины Южного Тироля, по возвращении из первого путешествия по Италии, все были посещены разными странниками и найдены по-разному — так Клебельсберг из Инсбрука определил бременскую «Руину на скале» с оливково-зелёным и тёмно-синим, характерным для Дюрера (размытые кусты впереди слишком «туманные и облачные») как замок Пьетра около Каллиано под Роверето, а А. Рускони — как замок Сегонцано в долине Циммерталь к востоку от Тренто. Ещё лучше была «Ивовая мельница», огромный пейзаж Дюрера с переливами света, сюрреализм!

Для бюргеров путешествия — одни неудобства и лишь работа. Вместо того, чтобы выбросить всё и жить без метода, они постоянно навязывают себе услуги и обязанности, да ещё делят драгоценное время, чтобы как можно больше его потерять. Большинство людей — сами себе рабы: ворча и изнемогая от усталости, они рыскают из галереи в галерею, никогда не посещая музеи своего родного города, которые, к тому же, им ничего не стоят.

Когда они входят в собор или любое другое почтенное помещение, то сначала с нервным нетерпением листают учебники по архитектуре Бедекера или Дехио, а затем надевают очки и читают: «Нерегулярная совместная конструкция из 5 нефов и 7 пролетов. Ядро образовано римской базиликой, галереи которой сохранились над ребристыми крестовыми сводами 1-6-го пролетов и т.д.» И так во всём: их душа настолько обучена, что они уже не способны поклоняться чему-либо по собственному желанию, они могут только считывать печатные молитвы и лепетать.

В странствии никто не может руководить нами, кроме нашего произвола, нашего гения… Для нас, которые прошли 1000 километров по карте, никого не спрашивая, которые чувствуют себя в сельской местности так же уверенно, как местные жители, и знакомы с каждым диким незнакомцем как с детства, кажется смешным, что умный бюргер, написавший книгу «Походные картины и паломничества», не смог определить местонахождение Визкирхе в центре Баварии в Третьем рейхе без посторонней помощи. А ведь по отношению к Богу не нужно спрашивать себя. Тот, кто совершает паломничество, найдет нужное место сам по себе, из одухотворения.

В этом смысле я никогда не признавал никаких иных путешествий — по делам, для здоровья или для обучения, — кроме как для самого себя.

Путешествия требуют знаний и опыта. Знание многого доставляет удовольствие.

С поезда, проезжая Виттенберг, можно увидеть сад и дом Лютера и фронтон Меланхтона… или Лютера в Баренберге, рядом с памятником победы католиков… Дезенберг… Каменные кресты, одинокие деревья, первобытные места… Кучи шлака от медеплавильных заводов, датируемых 1250 годом (Борнхаузен), старые мосты (долина Мёне, Нете), мельницы, из которых вышли великие личности…

Бедные мы — мы, бароны этого мира!

Путешествие — это стремление выйти за пределы самого себя и преодолеть самые дальние расстояния! Вот почему мы хотим путешествовать, когда любим, и обниматься, чтобы оплакивать потерянную любовь.

С любовью вся жизнь проходит как день…

Каждое странствие — это мощная внутренняя трансгрессия во всех направлениях, переизбыток.

Затем, вернувшись к суровой работе, всё соединяется в единый стержень. Ибо в этой неподвижности и заключено действие.

Странствия вдохновляют, потому что они раскалывают нас.

Странствия: от сцены к сцене, это облегчает. Последовательность

Я совершаю странствия, потому что в опьянении человек возвышается над самим собой. Всегда можно сделаться немного большим.

При усталости во время странствий крепко возьмите в руку сосновую шишку, этого будет достаточно. Она действует как палка

Знаменитые места, куда ездит большинство, соответствуют вкусу толпы, и странно, что испорченные люди следуют ему, в то время как в искусстве они с негодованием отвергают мнения. Но природа просто непознаваема.

Чем больше на природе, тем свободнее и истиннее человек становится. Природа делает нас детьми.

Странствие — противоположность прогулке.

Странствиям свойственны душевное спокойствие, человечность и простор. Состояние высшего духа

Странствие — последовательное, комбинированное видение и переживание: таким образом познаётся единство и целостность

Чем больше человек живет природой или искусством, тем меньше он нуждается в любви.

Странствие становится искусством видения. Уже внутри. Но увидеть немногое — Падерборн, небеса — или услышать в симфонии, нужно сперва снаружи!

Странствие всегда делает нас смелее, точнее, бессознательнее, ведь оно собирает и суммирует все силы внутри нас!

Чувство облегчения — очень важно. Высокогорье, его нисхождение, перепады высот, ощущение острова

Пройдитесь медленно по полям и деревням, вдыхая вместе с ними ритм пейзажа!

Я, странствующий, и земля между Зостом и Госларом, аббатством Корвей и Фульдой. Это было настоящее лето странствий, открывшее поля дикой прохлады.

Всё странствует! Растения, животные, созвездия, народы — всё это облака.

Языки странствий — см. провансальский от Атлантики до Альп

Трубадур — странствующий певец!

«Странствую, значит, существую» (Гассенди)

С начала VI в. в Малой Азии стало принято, чтобы поэты путешествовали и пели в домах знати.

Странствия у Гамсуна: отправление в даль, ускользание от цивилизации

Так после ледникового периода в сухой тёплый период с юга в восточные степи мигрировали растения в дубовом лесу. И когда позже снова стало прохладно и влажно — наступил «сезон буков», — они вытеснили других, менее нуждающихся в тепле.

Нужно полностью израсходовать и расточить себя, разбить своё сердце на кусочки, а когда, наконец, вернёшься домой, быть совершенно нищим.

Хайдеггер, пройдя однажды через деревню длиной в полмили, запомнил все отдельные объекты в той последовательности, в которой он их проходил…

Тайкомол, верховный бог джуки (ныне Калифорния), значит «Тот, кто ходит один».

Слова, как и животные, странствуют, становятся родными, имеют свою географию.

Как странствуют поэты: по оси в пространстве, где облака, животные, вода — всё сплетается в единое целое.

Расстояние возвращает нам сердце — и мы содрогаемся от пустоты и суеты деловой жизни — лишь в безмолвии истина.

Буря шла позади меня, подгоняла меня, мне пришлось идти быстрее, чем я хотел.

В странствиях лицо путника меняется, и всё же остаётся его лицом — где же его истинное лицо? Как целое непостижимо

Странствия бывают вовсе не восторженными, скорее предметно-трезвыми, но в высокой сфере.

«Мелодии странствуют, они самые неутомимые туристы на земле! Они пересекают бурные потоки, проходят Альпы, выходят за океан и кочуют по пустыне: везде они встречают другие, идущие противоположным путём…» (Тапперт, «Странствующие мелодии», 1890 г.)

Св. Георг — покровитель странников

Дальние странствия формируют народы, — а значит, и каждого человека!

Читать = странствовать глазами

Люди не знают, где находятся — снаружи или внутри. Они не ведут свою жизнь.

Самоубийство от скуки — там, где столько интересного! Всё новое, всё непрожитое! Нужно только постараться.

Никогда мы не чувствуем себя настолько переполненными жизнью, заполненными до краёв, как во время странствия. Вся тяжесть становится лёгкой, весь гнев — бесполезным. Ходьба обостряет чувства. Ходьба — это видение, это прорыв, всякая скованность освобождается.

Руссо: «Никогда ещё я так много не смеялся и не переживал столько всего, никогда ещё я не был настолько самим собой, как во время путешествий, которые я совершил пешком».

Как цветы и степная флора, так и облака в дубовых аллеях отличаются от берёзовых.

Поскольку ни одна погодная ситуация не повторяется, атмосфера является индивидуальностью, а именно — организмом. Мы относим погоду к околоземным процессам, потому что живём на дне воздуха. Она же поднимается на самый верх. В тех слоях меняется радиационный состав атмосферы. Там преобладают другие газы, чем в нижнем слое. Атмосфера определима по северному сиянию. Но поверхность земли, море и горы также оказывают свое влияние. Морские течения — это странствующая поверхность Земли.

Странствия пробуждают первобытные инстинкты, утраченные цивилизацией, — так же любой, живущий в джунглях с дикарями, приобретает неожиданные способности, которые он давно утратил. Цивилизованный народ может очень быстро одичать.

Орангутан странствует по верхушкам деревьев — туда, где созрели плоды. Горилла странствует в стадах (6 км в день, ест всё подряд, ищет пищу и странствует дальше), а первые люди уже были кочевниками-собирателями: короткие изнурительные жизни, постоянные блуждания по джунглям в поисках пищи, тяжёлая добыча пропитания вынуждает создавать самое маленькое общество — семью. Аляска и Камчатка были заселены из–за миграции лосося, возможно, и вся Северная Америка — из–за этого: из–за еды! Пигмеи странствуют так же — если пища какой-то области исчерпана, идём дальше!

Радость жизни: «Печать земли отрицает смерть — поскольку мы входим в землю».

Одинокий путник идёт дальше всех.

Пешие странствия монахов дзена, чтобы пережить просветление, познавая Вселенную.

Тоска не по дали, а по далёкому, всепроникающему смыслу, бесконечному.

Странник идёт по пути без цели, который постоянно ведёт во всех направлениях одновременно. Путь — это неизменность. Каждое странствие — это проникновение в суть мира, поэзия из собственной жизни.

Перевод — Петер Ремпель.