Отдельная, выдающаяся и не до конца изученная часть актерского наследия Смоктуновского — его чтецкие работы. Артист сделал огромное количество аудиозаписей: от небольших стихотворений и камерных рассказов до огромных, монументальных по объёму произведений и радиоспектаклей, где он мастерски взаимодействует с другими актерами. Вспомним хотя бы великий радиоспектакль (1981 год) Анатолия Васильева «Портрет Дориана Грея». Смоктуновский в нем играл циника лорда Генри. Невозможно забыть его опутывающую, паучью интонацию. Как и невозможно забыть, услышав единожды, магический, шершавый, царапающий голос Марии Бабановой (она читает текст от автора).

Смоктуновский, конечно, — сам себе театр. Есть такой театроведческий штамп, что хороший актёр способен превратить маленькое стихотворение (песню, эпизод и т.д.) в спектакль. К Смоктуновскому это, безусловно, относится в полной мере и даже больше. Смоктуновский творит не просто спектакль, а целую Вселенную…

Невероятное богатство голоса, умение актера преображать его, природная актерская гибкость, высочайшая культура и благородство речи — все это делало любое его художественное чтение (и прочтение) поистине полифоничным. Смоктуновский — это орган, со множеством регистров, а его исполнение — сложнейшая фуга. И актёр виртуозно умел переключать разные регистры. Как эмоциональные, так и тесситурные, если мы говорим непосредственно о голосе. Голосом Смоктуновский управлял и владел не хуже иного оперного певца. Бесценное качество для радио. Он умел сделать его темно-янтарным, надтреснутым, басовитым, мистическим, а мог, напротив, светлым, высоким, ясным. Любым! Благодаря небольшим, еле уловимым, голосовым колебаниям он мгновенно менял настроение, эмоцию, мир вокруг…

Смоктуновский часто и много записывал стихи. Записал в 1980 году всего «Евгения Онегина». Но мне хотелось бы вспомнить его работу с прозаическим текстом. А точнее одну, как мне кажется, безупречную запись — «Чёрного монаха». Смоктуновский убедительно и глубоко читал Пушкина, Тютчева, Арсения Тарковского, Омара Хайяма и т.д. Но, пожалуй, ни с кем из классиков он не совпал (психологически, интонационно, настроенчески) так, как с Чеховым. С чеховской тоской, иронией, меланхолией, безжалостным пониманием людей и одновременно состраданием к ним. При чтении «Чёрного монаха» Смоктуновскому, вне всякого сомнения, пригодился и богатейших опыт исполнения чеховский ролей в театре и кино. К тому же в прозаическом произведении актер не был заложником, органичного поэзии, строгого ритма. В «Чёрном монахе» Смоктуновский сам «дирижирует» ритмом, темпом и паузами. Смоктуновский, в принципе, очень музыкален. В одном из эпизодов (Коврин намекает Тане на свою симпатию) он чисто и не без известной доли баловства напевает степенную арию Гремина:

Онегин, я скрывать не стану,

Безумно я люблю Татьяну!

Актерская природа Смоктуновского как-то удивительно соразмерна чеховской прозе, он идеально попадает в чеховский тон.

Помимо артистического таланта, Смоктуновский был наделён даром эмпатии. В «Чёрном монахе» он никогда не озвучивает и не играет те или иные эмоции. Он этими эмоциями является.

Для каждого из четырёх протагонистов Смоктуновский создаёт уникальную речевую и голосовую маску. Нежный, высокий, прозрачный, наивный (в первой части) голос Тани. У Смоктуновского вообще получалось без переигрывания и натяжки «рисовать» женские голоса. Тут уместно напомнить о его интерпретации «Евгения Онегина», где немало женских персонажей. А чтение письма Татьяны — подлинный актерский шедевр. Актёр идёт не от формального голосового подражания, а от сути образа.

Хрипловатый, старческий, задыхающийся, фальшиво благостный, как у Иудушки Головлева, голос Егора Семёновича. Доброжелательность Егора Семёновича не должна вводить в заблуждение. Это жестокий, эгоистичный человек, в котором живет настоящая ненависть. Поразителен один момент в записи: Егор Семёнович мирно беседует с Ковриным и вдруг замечает, что какой-то работник привязал лошадь к яблони, а это может навредить его обожаемому саду. И тут он начинает кричать: зло, страшно, бессовестно… Нас обдаёт внутренним адом этого человека.

Будто из потусторонних, неземных глубин выныривает голос Чёрного монаха. Он говорит приятным, убаюкивающим баритоном и гипнотизирует Коврина. Коврин беседует с ним заискивающе сладко, каким-то не своим, чужим голосом, с нездоровыми эйфорическими тремоло. А после излечения Коврин, напротив, начинает говорить отрывочно и односложно, с тупой бараньей апатичностью. Персонаж Коврина распадается на осколки, в том числе и речевые. Коврин Смоктуновского, медленно, но неумолимо с каждой новой страницей сползает в безумие, его речь постепенно утрачивает человеческое звучание, становится какой-то нездешней. Нечто подобное происходит в знаменитом «Чёрном монахе» Камы Гинкаса на уровне всего текста. В МТЮЗовском спектакле проведена изощренная и тончайшая работа со словом. У Гинкаса как будто разваливается на несобираемые кусочки и ломается сам язык. Так трагедия героев оборачивается трагедией языка. Гинкас бережно сохраняет текст Чехова и доносит его целиком. Текст повести распределён между героями, рассказчик в спектакле Гинкаса — фигура ускользающая.

Смоктуновский же выделяет повествователя как отдельного, полноценного персонажа. Порой он по-дорновски ироничен, в его интонации блуждает легкая усмешка. В иные моменты он отстранён, а иногда и не на шутку напуган. Как в финале, когда Коврин захлебывается от крови, а рассказчик от ужаса. И как же этот ужас контрастирует с последними словами повести: «…на лице его застыла блаженная улыбка». Однако чаще всего авторский голос звучит бесконечно уставшим… С каким беспросветным утомлением он озвучивает приговор отношениям Тани и Коврина: «Это было безобразно». Смоктуновский вообще произносит самые страшные вещи в этой повести сухо, обыденно, банальным тоном. Как письмо Тани Песоцкой Коврину: «Сейчас умер мой отец. Этим я обязана тебе, так как ты убил его. Наш сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный отец. Этим я обязана тоже тебе. Я ненавижу тебя всею моею душой и желаю, чтобы ты скорее погиб. О, как я страдаю! Мою душу жжет невыносимая боль… Будь ты проклят. Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим…» Здесь нет истерики и надрыва, а есть лишь констатация глухой и непреодолимой ненависти. И от этого монолог Тани звучит ещё безнадежнее.

Смоктуновский записал «Чёрного монаха» в 1990 году. В этой небольшой работе он аккумулировал все свои декламационные и артистические умения и таланты. Благодаря актерским тетрадям Смоктуновского, изданным и проанализированным Ольгой Егошиной (Егошина О. Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского. — М.: ОГИ, 2004. — 192с.), и его автобиографии «Быть» (Смоктуновский И.М. Быть!. — М.: ЭКСМО. 2005. — 416 с.) прекрасно известно с каким самоистязательным максимализмом относился он к ролям. Этот максимализм он перенёс и на радио. Порой, как в «Чёрном монахе», Смоктуновскому удавалось совершить чудо и тогда слово становилось Словом.

P. S.

«Чёрный монах» в исполнении И.М. Смоктуновского:

https://m.youtube.com/watch?v=OLNkyTRhZ4E