Ухо Большого Брата
Режиссер Карел Кахиня сделал «Ухо» в 1970. Но зрители картину увидели аж в 1990, спустя двадцать лет, уже после Бархатной революции и падения коммунистического режима. В
Изматывающая семейная драма, триллер, политический фильм, жанр «Уха» объемен и заковырист. Заместитель министра Людвик, человек с ускользающей, неуловимой внешностью и его жена Анна возвращаются в свой богатый (по тем меркам) дом после светско-политического раута. Они принадлежат (по крайней мере пока) элите, номенклатуре, внешне все благополучно. Но постепенно ими все больше овладевает тревога, тотальная, обволакивающая, парализующая. Виртуозно расчерченный режиссером саспенс. Фрустрация и паранойя нарастают постепенно, но неумолимо.
Людвик проводит тяжелую ночь в ожидании ареста. Он жертва и палач одновременно. Людвик переживает, не наговорил ли чего лишнего, политические интриганы только и ждут, чтобы с ним расправится. Дома везде расставлено «ухо», то есть прослушка. С женой Людвик общаются исключительно шепотом, даже уединиться возможности нет. За окном Людвика «пасут», о частной жизни можно забыть. Антиутопия как она есть. Государство изощренно мучит человека, а обезволенный индивид готов испытывать это сладостное мучение, он вообще уже готов почти на все, столь безгранично его апатичное отчаяние. В начале фильма герои долго не могут найти ключ от калитки. Легко читаемая метафора: ключ от реальности потерян, контроль утрачен, любые представление о нормальности бытия попраны и порушены.
Весь фильм тащат двое артистов (Иржина Богдалова и Радослав Брзобогаты). Между ними протянуто невероятное актерское натяжение, беспрерывный ток смыслов и эмоций. Перепады настроения, взрывы и diminuendo, актерская светотень, темп фильма постоянно меняется, рисунки ролей предельно сложны. Артисты играют на пределе возможностей, ныряя в пограничные ночные состояния духа. Молниеносные сближения и отдаления, переходы от ненависти к милосердию и нежности.
«Ухо» — фильм ночной и закрытый (почти все действие в замкнутом пространстве). Подоспевшее прекрасное пражское июльское утро не даёт никакого разрешения этому нечеловеческому напряжению. Фабула упакована в черную коробку ночи, от завязки до развязки часов меньше, чем в суточном классицистском каноне. За это время пара ссорится, мирится, уничтожает важные улики, ждет ареста, Людвик пытается покончить с собой… Посреди страшной ночи приезжают «мутные» товарищи Людвика, этакие обмельчавшие опричники, полные цинизма и самодовольства. Они устраивают безобразную пьяную оргию. А в соседней комнате все это время ангельски спит ребенок, единственный луч надежды, пронизывающий мрак духовного погреба. Единственная возможность пережить страшную эпоху –просто заснуть, выпасть из нее, рассинхронизироваться. Финал фильма парадоксален, но спойлерить, пожалуй, не будем. Вроде бы «счастливый», но не освобождающий. Но это конец, а самый первый кадр «Уха» — панорама ночных Градчан. Сумрачные, гигантские нависают они над городом страшным Замком. Режиссёр лишает символ Чехии привычного ореола великолепия. Градчаны жутки, Градчаны мрачны, Градчаны следят за тобой.
Кахиня снимает как будто про эпоху Клемента Готвальда (1896 — 1953), установившего в стране лайтовый сталинизм, но, конечно, про современную ему действительность, чугунные, бескислородные годы «нормализации» после разгрома «Пражской весны». В фильме есть русский след и он совсем не случаен. Сцены ночного безумия, нарочито сгущенные, перемежаются с кадрами того самого светского приема, который снят в белых, припудренных, намеренно приподнятых тонах. Генерал из СССР с возмутительно веселым лицом, бесстыдно глядя в камеру, спрашивает по-русски чешских товарищей, если они кладут бетон зимой. Странный вопрос и звучит скорее как угроза в этот самый бетон закатать. Русский язык — территория дискомфорта для чешского человека тех лет.
«Ухо» не выглядит старомодным фильмом, злободневные контексты, конечно, ушли, но суть неизменна: Большой Брат никуда не делся. Однако ему можно и нужно противостоять. Взбешенная и отчаявшиеся героиня в конце концов выбрасывает надоевшие «уши» в унитаз. Там им и место. Женщина, с виду слабая и не совсем даже адекватная, находит в себе силы сопротивляться диктатуре слежки и прозрачности. Ей поистине нечего терять, ее жизнь проиграна. И если Анна не побеждает, то хотя бы становится на несколько мгновений внутренне свободнее, преодолевает угрюмую и зловещую статику своей жизни. Какая ей разница, кто ее мучит? Муж, государство или она сама?
Ухо Большого Брата не утратило слуха и