Столицей мировой оперной режиссуры Прагу назвать нельзя. Город с великими музыкальными традициями находится где-то на периферии современного театрального мира. Тем не менее серьезные и значимые прорывы там случаются. Но, к сожалению, почти никогда мы не останавливаем свой взгляд на пражских оперных премьерах. А зря.

Первая работа известного в Чехии драматического режиссера Даниэла Шпинара на оперной сцене, как минимум, заслуживает внимания. Для дебюта (спектакль поставлен весной 2015-ого) Шпинар выбрал очень сложный материал — «Из мёртвого дома» Леоша Яначека. И с вызовом справился. После чего почти сразу получил назначение на пост… художественного руководителя драматической труппы Национального театра.

«Из мёртвого дома» — последняя опера Яначека. Работу над сочинением моравский гений закончил за два месяца до смерти (8 июня 1928). Сценическая жизнь произведения началась 12 апреля 1930 в Брно. Место действия оперы — тюрьма, персонажи — заключенные. Все, казалось бы, как в повести Достоевского. Да не совсем так.

Партитура Яначека пропитана страшным, концентрированным предощущением будущих бед. Трагический Лев чешской музыки все чувствовал и находил в себе силы выразить свою тревогу. Изысканная и пугающая светотень, предельная эмоциональная контрастность музыки Яначека буквально парализуют слушателя. Обвалы в бездны человеческой мерзости чередуются с возвышенными, но пугающими порывами духа. Мир Яначека принципиально лишен цельности.

Яначек никогда не боялся «неоперных» сюжетов. «Путешествие пана Броучека» возникли из пародийного и многословного романа Сватоплука Чеха, а «Лисичка-плутовка», напротив, из комикса. Поэтому выбор повести Ф.М. Достоевского современников композитора не удивил. Они привыкли к его рискованным замыслам. А говорить про любовь Яначека к России, вообще, трюизм. Интересно, что у Достоевского слово «мёртвый» пишется с большой буквы, но Яначек настаивает на противоположном написании.

Либретто создал сам композитор. Текст оперы — ядреная и пряная смесь литературного чешского, диалектальных словечек, а также немного русского. Яначек, как и Ярослав Гашек в своем бессмертном романе, легко комбинирует разные лингвистические реальности, создавая некий 3D текст. Слово — Бог Яначека, Его он стремится постичь глубоко и объемно, избегает многословия. Именно поэтому оперы Яначека столь лаконичны, а арии часто речитативны.

«Из мёртвого дома» — опера массовая, без явного протагониста. Конечно, формально он наличествует — Александр Петрович Горянчиков. И у чеха Горянчиков — политический заключенный, а не банальный. Яначек сразу повышает градус конфликта, выводит его из области бытовой поножовщины. В опере действуют одни мужчины. Задолго до «Билли Бада» Яначек отказывается от женских характеров на сцене и демонстрирует искаженный, сугубо мужской, бесплодный мир. Есть в «Мёртвом доме» и свой Билли Бад — Алей. Женщины присутствуют только косвенно, в многочисленных рассказах арестантов. И часто, как основная причина бед и преступлений заключенных. Впрочем, своими злодеяниями они даже как-то кичатся. Яначек говорит об опасностях изоляционизма и Шпинар эту тему успешно развивает.

Начинается спектакль с жуткой фотосессии. Под нервную увертюру суровые надзиратели в костюмах а-ля НКВД, этакие наследники пристава из «Бориса Годунова», фотографируют арестантов в анфас и профиль. Для «дела». А на опущенном занавесе сияет доброе лицо Яначека. Его приятная усмешка диссонирует с полубезумными, некрасивыми, однообразными лицами узников. У всех острожников выбеленные физиономии. Единственные, кто сразу открывают лица — Горянчиков и его товарищ Алей. Горянчиков, вообще, другой. Он интеллектуал, человек из иной среды. На подмостках Горянчиков появляется в идеальном фраке, ему очень идут очки. Яначек с удовольствием дарит политзэку голос протагониста русской оперы — бас. Любовь к России декларируется Яначеком не только прямо (по факту выбора литературного источника), но и уводится в подтекст.

Занавес поднимается и перед нами грязная, разваливающаяся комната. Режиссер предлагает нам нарочито ассиметричную сценографию. Резиденты тюрьмы издеваются над одним из своих товарищей и нахлобучивают ему на голову ведро, а потом с наслаждением выпихивают «юродивого» из комнаты. Затем арестанты ставят пюпитры и начинают писать свою страшную симфонию насилия. Каждый прочитывает на нотных листах партитуру своей судьбы. Шпинар насыщает театральный текст многочисленной музыкальной символикой. Один из главных образов в либретто Яначека — орёл. Но Шпинар заменяет благородную птицу на породистый рояль. В первой половине инструмент сломан, клавиши вдавлены. У рояля как будто выбиты или испорчены зубы, черно-белая челюсть перекошена. Искалеченный рояль равняется поруганному творчеству, невозможности возвышенного.

После антракта интерьер трансформируется в плюс. Вместо грязных стен и неумелых граффити на них, мешков с мусором и другого всевозможного убожества — вполне респектабельная комната в стиле «Свадьбы Фигаро» Клауса Гута. А выцветшие робы узники меняют на строгие костюмы. Но главное, что на месте разбитого и мёртвого рояля новый, сверкающий Steinway. В самом финале Алей ложится на крышку инструмента, а Горянчиков начинает играть. Играть на струнах ожившей, облагороженной души, вырвавшейся из герметичной решетки тупой жестокости и духовной безграмотности. Простой, даже примитивный режиссерский ход, но он работает. Случайное появление Горянчикова стремительно преображает пространство, склеивает расползающийся мир. Александр Петрович способен вдохнуть жизнь в этот натюрморт душ.

Однако до кульминации свою историю рассказывает человек с фамилией борца за чистоту русского языка — Шишков. Шишкова Шпинар тщательно гримирует под самого Достоевского. Длинный монолог Шишкова о трагической любви к Акульке сопровождается мимическим номером. В роскошном платье появляется Акулька (артистка балета), но затем из него выходит. Не сбрасывает, а именно выходит, выпархивает, как душа из мёртвого тела. Перед нами прямая аллюзия на великий балет соотечественника режиссера Иржи Килиана «Маленькая смерть». Практически нагая супруга Шишкова истерически извивается, как какое-нибудь беспозвоночное существо, встает, падает, снова встает и т.д. Акульке доступно практически любое движение, но стоять прямо она не может, как и говорить, впрочем. Единственный женский участник представления принципиально лишен стержня. Женский мир для Шпинара — пространство неуюта и опасности.

На свободу Горянчикова провожают с помпой. Его бывшие сокамерники аплодируют, а стражники дарят шарики. Обыкновенные, детские шарики. На сей раз именно лица надзирателей тщательно спрятаны под белым слоем грима. Ужасные клоуны, жуткие паяцы. Одного отпустили, зато других не отпустят никогда. Мучительство — их стиль и главное содержание жизни. Никакого катарсиса режиссер нам не предлагает, скорее, наоборот, программирует на отчаяние. После ухода из острога Горянчикова остальные лишаются последней поддержки. Их явно не ждет ничего хорошего.

Шпинар создает плотный, насыщенный сценический текст. Режиссер не стесняется большого разброса цитат, широкого диапазона намеков: от масскульта до самых элитарных образцов культуры. Главный символ спектакля рояль весьма неожиданно отсылает к доброму, семейному, любимому в Чехии фильму «Осьминожки со второго этажа» (значительная часть картины разворачивается в Национальном театре). Локальная, чешская ассоциация, но есть и более глобальные, общемировые. Шпинар очень глубоко знаком с современной оперной режиссурой, он ловко вкрапляет в спектакль цитаты из Гута, Чернякова, Коски и т.д. Нередко с маститыми коллегами Шпинар полемизирует, но чаще соглашается.

Безусловный талант режиссера — умение работать с актерами. Шпинар прекрасно управляет исполнителями, добивается предельного эмоционального присутствия. Все образы завершены и продуманы. Франтишек Заградничек (Горянчиков) и Михал Браганьоло (Алей) оглушают объемом звучания. Как вокального, так и человеческого. Их, сделанные с рьяным стремлением к совершенству, роли вступают в резонанс с концепцией режиссера и усиливают ее.

«Из мёртвого дома» — неутешительный итог человеческих поисков Яначека. Формально оптимистический финал не должен вводить в заблуждение. Яначек говорит о кризисе мироустройства, и его всегдашнее уныние разбавлено предощущением собственной смерти. Весь мир для Яначека тюрьма, где тебя легко могут не только унизить и оскорбить, но и попросту уничтожить. Тюрьма никого не может перевоспитать и уж тем более сделать лучше. Но выбраться из нее можно. Есть один путь — путь душевного и интеллектуального сверхусилия. И хотя бы один человек (Алей) на него встает. Яначек с горечью, но и потаенной надеждой констатирует: массовое Спасение невозможно, а вот личное все–таки да.