Я начинаю писать этот текст на 167-й день полномасштабной войны с Украиной. Со дня российского вторжения прошло уже почти полгода. Основная задача этого текста — зафиксировать и сохранить небольшой срез российской реальности этого времени. Возможно, кто-то найдëт в словах ниже необходимую поддержку так, как нахожу еë я.

Пройдя по ссылке ниже, вы можете поделиться с нашим журналом и Сибирским архивом современного искусства материалами о своих антивоенных произведениях / акциях / выставках. Эта форма не собирает никакую информацию о вас и позволяет сохранить анонимность. Если вы художница/художник из Сибири, присылайте свои материалы, и мы сохраним их для будущего.

https://cryptpad.fr/form/#/2/form/view/-Yl1u44UfB0i4qpHzyNP+VgS3XkHw22A5kiiFGaEyIE/

Если мы вспомним пандемийное время, то будем поражены этим контрастом: тогда значительная часть опен-коллов, кураторских концепций и выставок так или иначе включала отсылку к пандемии и ее тяготам — от небольших самоорганизованных выставок и крупных местных фестивалей до опен-коллов столичных институций. Сейчас же местные учреждения культуры и кураторы в публичных текстах позволяют себе максимум намëки на некую «тревожность», охватившую нас, без уточнения причин этой «тревожности», в остальном же как будто мало что изменилось по сравнению с мирным временем. Однако на фоне безмятежного течения культурной жизни, в которой художники исследуют клубнику и муравейники, происходят и другие процессы. Разрушение культурной сферы наших городов началось сразу же после 24 февраля: кто-то прекратил публичную деятельность и перешëл в «режим осаждëнной крепости», часть регулярных проектов мы, очевидно, больше не увидим, люди уезжают из страны, сотрудников увольняют или они увольняются сами. Оценить масштабы происходящего сложно в том числе из–за того, что новости распространяются в виде слухов, непублично. Был принят ряд репрессивных законов, нарушающих право людей на свободу мысли и слова, и к существующей уже давно негласной цензуре, исключающей из сферы культуры политическое искусство, темы ЛГБТК+, религии, телесности и пр., добавилась военная цензура, а в Госдуме не так давно была создана рабочая группа, которая будет заниматься преследованием как культурных деятелей, выступивших против войны, так и тех, кто молчит и не спешит zиговать в поддержку военных действий.

В эти полгода я особенно внимательно следила за индивидуальными и коллективными высказываниями и искусством, так или иначе обращающимся к теме идущей сейчас войны. В этом тексте я хочу рассказать о нескольких выставках, прошедших в Сибири за последние месяцы, и об отдельных произведениях, созданных недавно, а также поделиться прямой речью художни_ц и куратор_ок. Часть тех, кто согласился ответить на мои вопросы, остаются в России, другие уехали из страны. Всем респондент_кам была предложена возможность сохранить анонимность, некоторые подробности были опущены из соображений безопасности.

После 24 февраля

В апреле в одном из арт-пространств открылась выставка «произведений, созданных после 24 февраля», «своеобразные поминки по нашему прошлому», как было сказано в анонсе. На выставке было представлено 9 работ, отобранных куратором из того, что появилось в его ленте соцсетей после 24 февраля.

Рассказывает куратор выставки (анонимно):

На 2022 год у меня было запланировано несколько выставочных проектов. После 24 февраля стало ясно, что нужно искать новую траекторию.

Конкретным позывом к созданию этой выставки стали многочисленные посты художников в соцсетях о вынужденном бездействии. Кто-то считал неуместным продолжать свою практику, кто-то не находил в себе сил. Однако было и несколько художественных высказываний — реакций на события в мире. Меня привлекло то, что часто это была одна-единственная работа. Я решила, что из таких работ можно составить метафорическую картину происходящих событий в виде краткосрочной выставки — моего базового инструмента.

Кто-то перестал создавать произведения искусства, потому что посчитал это неуместным. Кто-то — потому что не чувствовал в себе сил на это. Однако среди моих друзей и коллег были те, кто продолжил заниматься искусством. И это вопрос, требующий более сложного рассмотрения. Ведь для кого-то создание искусства — это способ познания мира и образ жизни. Или, например, основной способ заработка. Что-то, что просто так из жизни не выкинешь. И эти художники продолжили работать, несмотря на осуждение, на угрозы, на боль, на внутренний барьер.

После 24 февраля я тоже решила продолжать свою деятельность: делать выставки, вести блог, снимать больше видео для Youtube-канала. Однако были те, кто открыто осуждал такой выбор. Несколько раз такие люди [потом] писали мне с просьбой взять на выставку работу, чтобы «хоть как-то высказаться». Однако я продолжала следовать траектории кураторского приглашения, потому что их высказывания о «выставках» и «работах» уже прозвучали в соцсетях. Возможно, это было резкое решение с моей стороны, но тогда, в первые месяцы, всë воспринималось очень болезненно.

Важным [последствием начала войны] для меня стало то, что я решила отказаться от своей художественной практики в пользу кураторской. Я поняла, что как художник не так чутко и быстро реагирую на изменения в контексте. В январе 2022 года я запустила Youtube-канал о современном искусстве, где в том числе выходили обзоры актуальных выставок города. Сейчас в сфере искусства произошëл откат, поэтому я ищу новые пути развития канала. Кажется, что создание канала о современном искусстве города стало сейчас неактуальным, но мои друзья соглашаются, что такое независимое медиа сейчас может быть важным как никогда. В любом случае одна из моих задач — документация развития культурной жизни в городе (апрельская выставка создавалась в том числе из этих соображений). Я рассчитываю на то, что благодаря материалам, которые мы сохраним сейчас, мы сможем впоследствии проанализировать этот период и отметить все изменения.

Рассказывает Кристина Ева, участница выставки:

Мне показалось важным выразить общие ощущения во время войны, это было необходимо, чтобы хоть как-то осмыслить происходящее. С 24 февраля пошла «эра клеток». Это всë про невозможность изменить обстоятельства и чувство, что ты в заложниках. [На выставке] были три мои работы: грибок в клетке «в детском теле», пара в клетке «рабство» и колесо «суть его — в движении». Это про жажду изменений и навязчивое желание уехать в безопасное место. Моя практика никак не изменилась, просто работы стали более «травмированными».

[После начала войны] культурные деятели уезжают, институты и фонды, которые спонсировали как-то выставки и программы, закрылись. Диалога почти не может быть, потому что это опасно, а так как нет диалога, нет и рефлексии по поводу происходящего.

Рассказывает Кристина Шабанова, участница выставки:

У меня была работа, сделанная после 24 февраля и связанная с произошедшим. Само название выставки мне тоже понравилось, потому что у меня, например, был абсолютный кризис восприятия искусства. Я возненавидела художников и вообще не могла читать об искусстве или смотреть что-либо. Я предоставила на выставку небольшой холст, на котором акрилом воссоздала камуфляжный принт. По факту это абстрактная живопись. Просто пятна, позволяющие скрыться. В этом смысле и холст сам будто предпринимает попытку убежать в лес и там тихо существовать либо же, наоборот, под прикрытием идти в наступление. Я сама до конца не понимаю, что из этого мне ближе…

Самое важное и заметное [из произошедшего в культурной сфере] для меня — это реформирование ЦК19. После начала войны часть команды эмигрировала, часть — уволилась. Мне несложно представить, что сейчас там будет. Очевидно, что работы с локальными сообществами и актуальными контекстами ждать не стоит, как и финансирования проектов, связанных с современным искусством. Само современное искусство сейчас — это крамола. Художники в первое время провалились в кому, некоторые уехали из страны. Это вообще моë первое подобное переживание, расставаться с товарищами очень тоскливо. Но новосибирской видимой культурной среде было мало что терять в этом плане. Так что мы как были под землей, так и останемся.

[Как начало войны повлияло на твою практику как художницы и кураторки?] Наверное, я пропущу период творческой дисфункции, ежечасной тревоги, бешенства и злобы на искусство и художников. Так у меня прошëл весь март.

Так получилось, что до июня я курировала группу подростков, мы изучали современное искусство и создавали своë. Я чëтко помню нашу первую встречу после 24 февраля. Мы запланировали поход в Художественный музей, где я хотела поговорить о неочевидных авторитетах, о «высоком» искусстве и вечности. Я не могла представить, что этот поход будет настолько актуален тогда. От руководства ЦК19 (партнëра программы) был запрет говорить с детьми о политике. После начала войны на нашей встрече дети полтора часа говорили о произошедшем. Даже те, кто мало интересуется политикой, чувствовали последствия хотя бы на уровне блокировки Instagram. Представляю, как было бы нелепо, если бы я оборвала такой важный разговор. Нам всем надо было выговориться, всем было страшно.

Сейчас я бы не стала ничего курировать. А мысль о сотрудничестве с кураторами или институциями в Новосибирске вызывает отторжение. Для меня лично нет ни одной причины идти на компромиссы, которые обязаны соблюдать институции, чтобы осуществлять публичную деятельность.

Мне запомнилась фраза Янины Болдыревой про то, что искусство понадобится потом. Это правда так. Для тех, кто привык делать скорее не для себя, а для кого-то, это мотивационная фраза. Для меня же художественная практика была и остаëтся «спонтанным происшествием» без нацеленности на общественное или профессиональное признание.

«Зачем?»

В июне в арт-пространстве «Цоколь» открылась выставка… Здесь возникает пауза, поскольку у неë было два конфликтующих названия. Во время подготовки выставки среди потенциальных участников распространялся кураторский текст, в котором она называлась «Зачем?» и в качестве цели было заявлено «показать, что происходит с людьми и вещами в процессе исторической ломки», показать «человека перед лицом трагического». Анонс тоже отсылал к происходящему со страной и одновременно к ситуации военной цензуры. «Эту страну никак не отпустит прошлое. Вновь нас окружили вещи, которые нельзя называть. Слова, которые нельзя говорить. Вопросы, которые нельзя задавать. Знакомая история, — было сказано в анонсе. — Но в этой стране также есть и искусство. А у искусства есть веками проверенное средство против запрета: метафора. Слова не будут сказаны, но вопрос появится». Этим вопросом был вопрос «Зачем?», однако незадолго до открытия начали происходить странные вещи.

В соцсетях был распространен альтернативный анонс, написанный куратором арт-пространства, где на вопрос «Зачем?» был дан лаконичный ответ — «Затем!», а война была названа «естественным состоянием человечества». Вся выставка была интерпретирована как рассказ о героизме участников «различных военных действий».

Более того, одно из центральных мест экспозиции стала занимать работа некоего художника под псевдонимом, в котором можно было узнать инициалы куратора арт-пространства: красно-черная растяжка с текстом «Бесы пляшут гопак» и картина с изображением «бесов» в вышиванках. По слухам, после встречи этого куратора с сотрудниками ФСБ в экспозицию были добавлены и другие работы.

Комментирует участница выставки (анонимно):

Я, если честно, узнала о втором анонсе и втором названии только после открытия выставки. Определённые вопросики возникли по поводу клубной музыки, очень странных и неуместных работ, которых не было, когда я была на монтаже. Но я была слишком встревожена и взволнована, чтобы разобраться на месте. А вот уже дома увидела и анонс, и второе название, до меня начало доходить.

Я расстроилась и разозлилась. Всё как будто оказалось зря. В таком контексте мою работу, кажется, невозможно правильно считать. Думаю, будь у меня возможность своевременно отказаться от участия с учётом изменения названия и концепции, я бы ей воспользовалась.

Рассказывает Роман Шамолин, куратор выставки, антрополог:

Второй анонс был сделан вторым куратором, который отвечал за саму галерею «Цоколь». Сделан он был в день открытия без согласования со мной. Этим анонсом он, с одной стороны, подстраховался от претензий силовых органов, с другой — выразил собственную позицию. Как я отреагировал? Был в бешенстве. Второй анонс полностью противоречил самой идее выставки. Это был наш последний совместный проект.

Свобода в искусстве закончилась после 24 февраля. Делать сейчас искусство так, будто ничего не произошло и не изменилось, — это дурной тон. Современное искусство живëт свободой, когда еë запрещают, оно исчезает. В лучшем случае — уходит в подполье. Но какому художнику или писателю интересно создавать что-то без зрителя и читателя? Я пытаюсь найти те формы отражения происходящего, в которых можно быть искренним и при этом не получить тюремный срок. Пока что я в отчаянии от этих поисков. Искусство в такие времена, как сейчас, должно кричать, чтобы существовать.

«21 роза на теле мужчины»

В выставке «Зачем?» должна была принимать участие моя работа «21 роза». После того как я увидела второй — провоенный — анонс выставки, я сняла свою работу. Хочу рассказать о ней и о другой моей антивоенной работе подробнее и поделиться их предысторией.

Для меня важной датой стало 9 мая. Было очевидно, что к Дню Победы готовится грандиозная демонстрация лояльности и поддержки военных действий, которая должна была в том числе морально раздавить своей массовостью антивоенную оппозицию. Всë время до 9 мая ОМОН занимался разгоном митингов и шествий, в один из дней против протестующих выставили даже военных. Не давали проводить даже пикеты (формально — из–за ограничений в связи с пандемией коронавируса), параллельно проводя z-концерты. Дошло до того, что на главной площади в определëнные часы просто нельзя было находиться: задерживали (или угрожали задержанием) не только людей с плакатами, надписями на одежде и значками, но и снимающих происходящее на телефон и сидящих на скамейках. 200-тысячное шествие на День Победы на фоне такого давления воспринималось как плевок в лицо. Поэтому мне было важно создать хотя бы минимальную «брешь» во всеобщем ликовании коллективного политического тела, присягающего своему вождю.

Сама мысль о том, что эту акцию можно превратить в произведение, возникла из–за моих опасений в связи с тем, что у меня не получится провести еë как задумано. Вдоль маршрута следования «Бессмертного полка» через каждые несколько метров стояли полицейские, при прохождении через рамки меня несколько раз обыскивали, пронести плакат было бы очень сложно. Я нарисовала плачущие глаза на руках и скрыла эти рисунки перчатками. Потом я вставала напротив толпы людей, снимала перчатки и закрывала лицо ладонями, мой друг быстро фотографировал меня, прежде чем полицейские понимали, что происходит, и мы перемещались в другое место. После того как из толпы «Бессмертного полка» сами же марширующие вывели человека, который смог пронести портрет ветерана с антивоенной надписью, я побоялась фотографироваться на фоне большого скопления людей возле филармонии (люди стали казаться мне способными на насилие над «врагом народа»), и потом я создала этот кадр в виде коллажа. Так кадры с акции и из репортажа с Красной площади превратились в мультик «Лягушка и тиран».

Это было моë первое произведение с начала войны. Потом у меня получилось написать стихотворение «21 роза на теле мужчины» после прослушивания перехваченного разговора российского солдата со своей матерью, в котором он рассказывает, как пытал человека, и описывает пытку, которая называется «21 роза». Это одно из самых сложных переживаний во время войны: столкновение с чем-то настолько жутким, настолько извращëнным, худшим, чем смерть, в своих цинизме и жестокости. В какой-то момент я смогла собрать инсталляцию, в которой совместила многое из того, что переживала: и кадр из моей акции, и чëрный тюль как отсылка к акции «Женщины в черном», и это стихотворение, и тело, распускающееся как роза, и рябь пропагандистской ненависти, и молчание, в которое погрузилась вся страна.

Я стараюсь не оценивать искусство, а делать, если что-то получается делать. Для меня было важно найти эту интонацию — не кричащую, а застывшую, приглушëнную, словно из–под толщи воды. С другой стороны, я не знаю, стоит ли эту интонацию удерживать. В тот момент, когда выставка «Зачем?» лëгким движением руки второго куратора превратилась в провоенную, у меня была внутренняя паника в том числе из–за того, что работа слишком абстрактна и поэтична, слишком иносказательна. Даже фразу «Мы любим плоть — и вкус еë, и цвет» из стихотворения Блока кто-то может прочесть как повод для гордости за страну, не чувствуя ужаса.

Отрицательная селекция

Помимо выставки «Зачем?», в июне открылась еще одна выставка: проект трех художниц — Юлии Левыкиной, Зоси Леутиной и Янины Болдыревой — о праздновании 9 Мая в этом году. Проект включал в себя иллюстрации, нарисованные поверх старых чертежей, и репортажи с мероприятий в центре города, посвященных Дню Победы, в аудио- и видеоформате.

Рассказывает Янина Болдырева:

На выставке были мои фотографии и аудиозаписи, которые я сделала для девушек, но основной проект — это зин, который они создали на основе этого материала. Моя работа скорее заключалась в предоставлении фактуры, расставлении акцентов. Какие-то записи художницы процитировали и включили в зин в форме текста, есть зарисовки по мотивам фотографий. Но не всë, что я снимала, можно использовать как самостоятельные произведения, частично это просто документальный материал, фиксация реальности. «Отрицательная селекция» тут имеет два оттенка значения. Один из них — это отрицательный отбор, который проводит государственная власть, долгие годы планомерно убивая всë свободное и самостоятельное и поощряя поклонение самой себе, насаждая культ предков, милитаризм, патриархат и псевдопатриотизм, где значение понятия «Родина» меняется в зависимости от конъюнктуры.

Второй — это сам материал зинов. Девушки использовали найденные ими листы из советского инженерного проекта, там было что-то про аграрный комплекс. Эта связь с советским прошлым очень важна в проекте.

Рассказывает Юлия Левыкина:

Здесь сначала нужно немного рассказать предысторию: в конце прошлого года нам в руки попала серия старых чертежей из советского проектного института, на основе которых у нас начал развиваться проект про «вненаходимость»/внутреннюю Монголию советского человека. Когда началась война, продолжение работы над проектом мы посчитали бессмысленным, чертежи остались лежать. Когда возникла идея создать зин, стало понятно, что это идеальная основа. Все графические листы, которые были на выставке и после пошли в книгу, были отрисованы 9 мая и в течение пары дней после. Янина в центре города вела для нас репортаж о ходе «празднования», присылая фото-, видео- и аудиодокументацию, а мы, спрятавшись на даче, отрисовывали свои впечатления. Так что вся серия — это крик ужаса, чистая эмоция, безуспешная попытка понять происходящее. Весь накопившийся ужас и протест требовали выхода и приняли вот такую форму. Идея выставки появилась позже, когда мы думали о том, как получившуюся книгу можно показать.

Название «Отрицательная селекция» не самое оригинальное, но, как мне кажется, отражает вопрос, на который мы искали ответ: как такое вообще возможно?! Кто все эти люди, которые идут праздновать победу над фашизмом, находясь в фашистском государстве?

Не могу сказать, что я пристально следила за культурной жизнью Новосибирска или России после 24 февраля, как и большинство людей из моего «пузыря», в основном я занималась бесконечным думскроллингом. Впрочем, трудно не заметить, что поле разделилось на несколько зон: в первой взяли под козырëк, во второй «искусство вне политики», в третьей поднялась волна сопротивления. Сейчас, думаю, рано делать выводы, процесс перестройки ещë и близко не завершëн.

[Как начало войны повлияло на твою художественную практику?] На этот вопрос за меня давно ответил Адорно с его «писать стихи после Освенцима — это варварство». По большому счëту художественная практика сейчас мне недоступна. Темы, которые волновали меня до войны, кажутся бессмысленными. А то, что выглядит осмысленным, — это скорее противодействие, активное сопротивление, чем искусство.

Рассказывает Зося Леутина:

Мы все думали о том, как такое могло случиться. Война? Что должны были думать люди, как они смогли внутренне с этим согласиться? Как они смогли отправиться на праздник победы в этот день, махать флажками, смотреть парад. Ну и подумали, что этому предшествовал долгий период «выращивания» такого человека, «селекции». И, в общем-то, идея была понятна сразу, немного пришлось поперебирать названия, чтобы звучало без трагедии и без пафоса. Этот День Победы как конечная точка, как итог проделанного пути, когда карты перевëрнуты рубашками вниз и всë стало очевидно.

Все графические листы на выставке (потом мы их сшили в книгу), и мои, и Юлины, нарисованы одним способом. Мы смотрели видео, фотографии и слушали аудиозаписи, которые прислала нам Янина прямо с празднования 9 Мая в центре Новосибирска. И то, что каждую из нас цепляло, рисовали с той или иной долей реализма. Лично я старалась просто не думать, а рисовать первое, что придëт в голову, как карандаш поведëт, сродни наброскам или быстрым концептуальным зарисовкам. К созданию именно зина нас подтолкнул недавно прошедший фестиваль самиздата «Корешки». А базовым было желание что-то сказать, как-то крикнуть «А-А-А!!!» по поводу того, что происходит, но при этом совершенно невозможно было ничего придумать или каким-то творчеством заниматься после начала войны. А здесь чистая эмоция и документация событий. Никакого творчества, только тот самый крик.

Многие замолчали в шоке. То, что ты делал до войны, совершенно невозможно стало продолжать после еë начала, если ты серьëзно относился к этому проекту и если он уже не был антивоенным, например. Война пересмотрела всë, перевернула мир с ног на голову. Некоторые художники смогли сделать смежное с лозунгом или плакатом высказывание. Мне кажется, это наиболее адекватно и честно, потому что в этот момент все иносказания стали как будто неуместными.

Если говорить о культуре как о сфере влияния администрации… Поселился страх всего: все хоть сколько-нибудь социальные или политические проекты тут же завернули, убрали с площадок, обосновывая присказкой «как бы чего не вышло». Вообще, есть мнение, что культурная общественность как-то не особо громко высказалась своим творчеством против войны, многие предпочли уйти во внутреннюю эмиграцию, некоторые продолжают делать вид, что ничего не происходит.

Я полностью пересмотрела своë отношение к искусству. Не в целом, а к тому, что я делала до войны. И теперь у меня сложный период. То, что я делала раньше, я не могу делать, это не созвучно ни тому миру, который мы видим сейчас, ни моему самоощущению. Работать как-то иначе я ещë не научилась или пока не могу: я всегда говорила на другом языке, который как бы разом устарел 24 февраля. Поэтому в моей практике сейчас — читать и думать, пытаться понять, что происходит с миром вокруг меня и со мной, и искать правильные слова и действия, которые теперь могут быть не просто средством исследования мира, как раньше я рассматривала искусство в применении к себе, а средством диалога, рассказа или даже воздействия. Сейчас искусство должно быть активным, как мне кажется.