подписаться и поддержать перевод (ы)

телеграм

Введение

Данный очерк представляет собой завершение начатого 15 лет назад исследования отношений между мыслью Жака Лакана и Клода Леви-Стросса. Важность Леви-Стросса для структуралистского “возвращения к Фрейду” Лакана была признана в литературе того времени, но в довольно абстрактном ключе, на мой взгляд. Я задался целью исследовать конкретную форму этого заимствования, давшего о себе знать в ходе двух выступлений Лакана в течение трех лет. Изучение этих выступлений, а также лакановского отношения к Леви-Строссу привело меня к выводу, что Лакан разработал свою теорию повторения на основе знакомства с анализом мифа, проведенным своим другом. Первые результаты данного исследования появились в психиатрическом журнале L’information Psychiatrique (2006), дальнейшие результаты были опубликованы в журнале Les Temps Modernes (2010).

Нижеследующий очерк завершает этот проект. Он опирается на коллекцию Клода Леви-Стросса, находящуюся в Национальной библиотеке Франции. Архивные документы оттуда указывают на связь между лакановской практикой структурализма и анализом мифа Леви-Стросса.

Доклад

4 марта 1953 года по приглашению Жана Валя Жак Лакан выступил в Collège Philosophique с докладом “Индивидуальный миф невротика, или Поэзия и истина в неврозе” (Le mythe individuel du névrosé ou poésie et vérité dans la névrose). В этот период своей интеллектуальной карьеры Лакан начал представлять интерпретации клинических случаев Зигмунда Фрейда: в 1951 году он выступил с докладом о случае Доры, а в следующем году провел первый семинар, посвященный Человеку-волку, у себя дома. Затем в 1953 году он предложил собственное прочтение случая Человека-крысы — первой фрейдовской психоаналитической истории невроза навязчивых состояний. Именно этот случай и его интерпретация Лаканом имеет решающее значение для понимания влияния Клода Леви-Стросса на мысль Лакана. Название доклада — “Индивидуальный миф невротика” — отсылает к фрейдовскому концепту “семейного романа невротиков”, и, конечно, Лакан стремится продемонстрировать, как расстройство Человека-Крысы является результатом конкретной семейной истории, а именно — повторения истории его отца. Действительно, когда пациент Эрнст Ланцерс обращается к Фрейду, он рассказывает последнему историю отца и дилемму, с которой столкнулся его отец при выборе романтического партнера. Однако это повторение не является точным: вес мифа дает о себе знать. В отличие от романа, у мифа нет автора. Даже когда миф касается отдельного человека, как, например, индивидуальный миф невротика, человек не создает его. Скорее, он является продуктом истории, результатом историй, прожитых другими людьми. Как поясняет Леви-Стросс, миф не мыслится людьми, а скорее “мыслится через людей”, то же самое относится к индивидуальному мифу невротика, несмотря на его личную форму. Другой предшествует индивидуализированному человеку, и эта ко-детерминация группы и индивида выражается в парадоксальной формуле “индивидуальный миф”.

Доклад 1953 года об индивидуальном мифе невротика знаменует собой неофициальное вхождение Лакана в структурализм. Как видно из этого выступления, он входит в структурализм не как теоретик или метафизик, а как клиницист, желающий продемонстрировать, что метод Леви-Стросса имеет значение для интерпретации истории болезни невротического пациента.

Действительно, разработка Лаканом индивидуального мифа практически полностью цитирует Леви-Стросса, а его анализ случая Человека-крысы обращается к тому, что Леви-Стросс называет канонической формулой мифов. Прочтение Лаканом клинического случая Фрейда позволяет нам увидеть раннюю и решающую встречу психоанализа и структурализма.

Для Леви-Стросса миф представляет собой означающую амальгаму (une combinatoire significante), выходящую за пределы индивида. Лакан использует формулировку “индивидуальный миф”, но в то же время принимает понятие мифа Леви-Стросса. Индивидуальный миф формулирует бессознательную истину, которую Эго не может высказать. Истина мифа не может быть передана как таковая, потому что история, изложенная в мифе, невозможна. Однако, как показывает Лакан в случае Человека-крысы, повторение все же способно предоставить решение, потому что, хотя история и повторяет отцовскую, она при этом вносит различие.

Повторение воспроизводит альтернативную версию мифа — идея Лакана, демонстрирующая первый след влияния структурализма, отделяющего его от Фрейда. Тем не менее, индивидуальный миф невротика является анти-фрейдовским только в том смысле, в каком Лакан постулирует, что повторение не является одинаковым в каждой версии — отцовской и сыновней — и что миф через повторение стремится к различным вариациям. Вариации превосходят повторение.

Начинает Лакан свой доклад 1953 года с предупреждения. В случае Человека-крысы, отмечает он, мы должны остерегаться переоценки важности фантазии о пытке, а именно — проникновения крысы в прямую кишку жертвы — ведь если эта фантазия представляет собой существенный момент в неврозе Человека-крысы, она не превосходит историческую констелляцию, формирующую этот случай, которая, согласно Лакану (1979), является ключом, “который предвосхищает рождение субъекта, его судьбу и, я бы даже сказал, его пра-историю, выражаясь точнее — фундаментальные семейные отношения, которые структурировали союз его родителей” (p. 410). Сие высказывание ясно раскрывает лакановскую перспективу: регистр символического присутствует до рождения субъекта, и поэтому субъект не есть изолированная монада, а является эффектом структуры.

Ключевым элементом структуры в данном случае является история отца. Перед отцом романтическая дилемма: он имеет возможность составить выгодную партию с богатой женщиной, но вместе с тем испытывает сильную привязанность к бедной, привлекательной женщине. Отказавшись от бедной женщины, он женится на богатой, которая становится матерью пациента. Лакан отмечает, что этот элемент “безусловно, произвел глубокое впечатление на молодого субъекта, который впоследствии стал нашим пациентом” (p. 411). Отец делает выбор, и пациент обязан самим своим существованием этому выбору.

Романтическая дилемма отца — совсем не конец истории. Еще одно формирующее событие маркирует историю, которую он завещает Крысину. Отец берет ссуду у друга, чтобы оплатить игорные долги, грозящие разрушить его репутацию. Как утверждает Лакан:

Еще один элемент семейного мифа имеет немаловажное значение. У отца во время его военной карьеры было то, что можно скромно окрестить неприятностями. Он ни больше, ни меньше проиграл полковые фонды, которыми распоряжался в силу своей должности. И был обязан своей честью, даже жизнью, по крайней мере, в отношении своей карьеры, а также роли, которую он смог продолжать играть в обществе, только вмешательству друга, одолжившего ему сумму, которую он должен был вернуть. Другу, который стал, таким образом, его спасителем. Об этом инциденте до сих пор говорят как о действительно важном и значительном эпизоде в прошлом отца. (p. 411)

Выходит, ссуда и угроза бесчестья, связанная с ней, составляют фон романтической дилеммы. Из этих двух кусочков информации Лакан выводит центральный психический конфликт, запускающий невроз Человека-Крысы. Конфликт пациента заключался в выборе, который он должен был сделать между двумя женщинами: выберет ли он свою девушку (женщину, которую он любит, но у которой нет денег) или женщину, выбранную его семьей (женщину, которую он не любит, но которая богата)? Выбор явно повторяет выбор его отца, и это повторение запускает невроз субъекта, как подчеркивает интерпретация Лакана:

Конфликт богатая женщина /бедная женщина был в точности воспроизведен в жизни субъекта, когда отец убеждал его жениться на богатой женщине — именно тогда началось развитие невроза (p. 411)

Столкнувшись с тем же выбором, что и его отец, субъект колеблется. Сомнения, которые он демонстрирует в этот момент, являются первым симптомом невроза. Согласно Лакану, отец Крысина хотел, чтобы сын последовал отцовскому примеру и женился на богатой женщине. Вместо этого сын — чтобы оплатить долг отца перед бедной женщиной — хочет выбрать противоположный путь. Повторения из поколения в поколение редко бывают прямолинейными.

Дети следуют путями, отличными от путей своих родителей, и, если говорить более конкретно, теми путям, что их родители отвергли. Тем не менее, даже эта попытка оплатить любовный долг отца не является завершением. Еще один элемент вносит свой вклад в симптом сомнения, возникающий в субъекте, это элемент, связанный с погашением другой формы долга. В случае Крысина, два долга объединяются, закрепляя повторение для субъекта, но в повторении есть различие. Различие или новизна становится очевидной при рассмотрении природы обоих долгов.

Человек-крыса был офицером в армии. Однажды во время войсковых учений он потерял свои очки. Посему он запрашивает новую пару у своего окулиста, который высылает их по почте. Посылка прибывает в полк в должное время. Капитан, рассказавший ему историю о пытке с крысой, сообщает, что он должен уплатить лейтенанту А, который отвечает за почту и предположительно заплатил за очки. После получения этой информации у субъекта возникает сомнение, выражаемое в форме внутреннего приказа: “заплати А”, но “не плати А”. Одновременно возникает другой приказ самому себе: “заплати лейтенанту Б”. Теперь Крысин чувствует себя в растерянности относительно того, кому он должен платить. Здесь симптом сомнения проявляется в полной мере. Поднимая этот вопрос, Лакан заявляет:

В то самое время, когда в субъекте происходит напряженная работа, он прекрасно знает, как мы узнаём позже, что в действительности должен эту сумму не лейтенанту Б, а даме на почте, выказавшей доверие господину Б, почтенному джентльмену и офицеру, оказавшемуся поблизости. Тем не менее, вплоть до момента, когда он вручит себя под опеку Фрейда, субъект будет находиться в состоянии крайней тревоги, преследуемый одним из тех конфликтов, которые так характерны для переживания навязчивых состояний и полностью сосредоточены на следующем сценарии: поскольку он дал себе клятву, что выплатит деньги А, дабы катастрофы, предвиденные в навязчивой идее, не случились с теми, кого он любит больше всего, он должен заставить лейтенанта А возместить средства щедрой даме на почте, и в его присутствии она должна выплатить сумму, о которой идет речь, лейтенанту Б, а затем он уже сам заплатит лейтенанту А, выполнив таким образом свою клятву в точности. На этом завершается его заключение, благодаря свойственной невротикам последовательной логичности, ведомое внутренней необходимостью, управляющей им. (p. 413)

Лакан таким способом объясняет неясные места в рассказе пациента: он знает, что должен определенную сумму денег даме на почте, но сама эта уверенность питает его сомнения. Другими словами, сомнение субъекта черпает свою мотивацию в повторении, а не в подлинной неуверенности в том, кому он должен возместить долг.

Весь этот эпизод повторяет, в более или менее очевидном виде, прошлое отца. Женщина, заплатившая за очки на почтовом отделении, представляет собой бедную, но красивую женщину, которую отец обидел и перед которой сын, следовательно, в долгу. Лакан объясняет:

Вы не можете не распознать в этом сценарии — включающем в себя передачу конкретной денежной суммы от лейтенанта А щедрой даме на почте, которая осуществила платеж, а затем от дамы к другой мужской фигуре — схему, которая, дополняя в одних пунктах и в других, параллельная одним образом и инвертированная другим, является эквивалентом первоначальной ситуации. (p. 413)

Крысин терзается невротическими сомнениями относительно того, кому он должен вернуть долг, потому что сам вопрос возврата долга вовлекает его в повторение истории отца. Подводя итог, можно сказать, что отец нажил как социальные, так и экономические долги — два основных долга, которые характеризуют повторение сыном прошлого отца. С одной стороны, отец выбрал выгодный брак с матерью пациента (и отказался от бедной, но красивой женщины, к которой был привязан); с другой стороны, он приобрел денежный долг, который в конце концов выплатил за него друг. Сын повторяет историю, но не без помех. В историю вторгается особая фантазия и в корне меняет ее. Это вторжение и то, как оно разворачивается, становится решающим для структуралистского вмешательства Лакана в психоанализ и его модификации фрейдовской концепции повторения.

Каноническая формула мифа

Чтобы понять лакановскую реконструкцию случая Фрейда, датированную 1953 годом, необходимо обратиться к анализу мифов, предложенному Леви-Строссом. В главе 11 Структурной антропологии — глава была опубликована отдельно на английском языке в The Journal of American Folklore (1955) — Леви-Стросс представляет каноническую формулу мифа:

Fx (a): Fy (b) : : Fx (b): Fa-1 (y),

где Fx (a) относится к Fy (b) так же, как Fx (b) к … Fa-1 (y)

Даже если мы не знакомы с таким типом формализации, мы все равно можем увидеть инверсию между различными аргументами и функциями: аргумент, занимающий одно место в начале мифа, переходит в совершенно другое место к концу мифа. Как правило можно ожидать простой инверсии функций и аргументов, в частности, таким образом: Fx (a): Fy (b) : : Fx (b) : Fy (a). В математике этот тип структуры известен как “группа Клейна”, она включает два аргумента и четыре возможных комбинации. Леви-Стросс, в свою очередь, предлагает другую формулу, которая предусматривает “двойной скрут” в последней части. Так он объясняет это в Структурной антропологии:

Здесь даны два аргумента — a и b — а также две функции — x и y — этих аргументов, предполагается, что между двумя ситуациями, определяемыми относительно друг друга инверсией аргументов и отношений, существует отношение эквивалентности при двух условиях:

(1) один аргумент заменяется противоположным (в приведенной выше формуле, a и a-1);

(2) производится инверсия между значением функции и значением аргумента двух элементов (y и a). (1963, p. 228)

Другими словами, инверсия предстает не в качестве простой инверсии, а как двойная инверсия аргументов и функций[1]. Я утверждаю, что доклад Лакана о Человеке-Крысе 1953 года следует à la lettre формуле Леви-Стросса и может быть объяснен исходя из специфики этой формулы.

В терминах Леви-Стросса, в мифе Крысина есть два момента. Первый — это любовная жизнь отца, которую можно записать так: армейский долг отца (денежная сумма) относится к сумме, выплаченной другом (его спасителем) как социальный долг отца (когда он бросил бедную, но красивую женщину) по отношению к факту женитьбы на богатой женщине. Для отца это история неоплаченного долга (не возвращенного ни армии, ни бедной, но хорошенькой женщине). Первую последовательность, этот двойной долг, попробуем выразить так:

(отец: х) : (друг: отец) : : (отец: бедная женщина) : (богатая женщина: отец)

(денежный и социальный долг) → (двойной долг)

Долг отца (отец: x) относится к долгу, выплаченному другом (друг: отец) как долг бедной женщине к браку с богатой женщиной. Простая структура этой формулы соответствует группе Клейна:

Fx (a) : Fy (b) : : Fx (b) : Fy (a)

Но это еще не все. Согласно Лакану, мы обнаруживаем психический конфликт у пациента Фрейда в точке, где находим взаимную инверсию между аргументами и функциями, что обеспечивает непрямое повторение: символический долг субъекта (денежная сумма для оплаты за очки) относится к сумме, выплаченной лейтенантом А, как долг перед бедной, но хорошенькой женщиной (символизируемой дамой из почтового отделения) относится к удовлетворению богатой женщины, или Fa-1 (y). Мы можем обобщить эти отношения с помощью формулы, лежащей вне уровня смысла: “отдать долг… богатой женщине”.

Таким образом, Крысин повторяет историю отца с инверсией аргументов и функций. Именно поэтому Лакан настаивает на том, что возвращение долга у Крысина происходит иначе, чем у его отца. Он должен вернуть долг богатой женщине, а не бедной женщине или другу. Другими словами, он должен вернуть долг бедной женщине, которой его отец остался должен, заплатив богатой женщине. Фантазм субъекта меняет бедную женщину на богатую, тем самым нарушая точное повторение. Мы можем сформулировать изменение, которое инициирует фантазм, в терминах Леви-Стросса:

($ : x) : (A : $) : : ($ : дама с почты) : ($ : богатая женщина)

(повторение отца сюжета) : (фантазия субъекта о дочери Фрейда)

В этой новой последовательности мы имеем не простое повторение, а скорее вторжение фантазма субъекта и новую версию: долг субъекта ($ : x) является по отношению к деньгам, уплаченным лейтенантом А (A : $), тем же, чем долг бедной женщине ($ : дама с почты) является по отношению к факту желания “отдать долг… богатой женщине” ($ : богатая женщина). Знакомые со случаем Крысина осведомлены, что это значит: пациент воображает, что Фрейд хочет предложить ему свою дочь в жены — что сродни просьбе у пациента отдать долг… богатой женщине. Так, говорит Лакан, “субъект начинает представлять, что Фрейд хочет не чего иного, как отдать ему свою собственную дочь, которая в его фантазме становится человеком, обремененным всеми земными богатствами” (1979, 416) — то есть, в качестве богатой женщины. Здесь важно решение — конечно, лежащее вне плоскости смысла, — в котором мы обнаруживаем, что последний член канонической формулы (Fa-1 (y)) образован посредством того, что Леви-Стросс называет “двойной инверсией” аргументов и функций. Формулировка Лакана в точности повторяет формулировку Леви-Стросса:

Теперь, в рамках фантазма, разработанного субъектом, мы наблюдаем нечто вроде перестановки внешних аргументов в каждом из этих функциональных отношений. (стр. 414-415)

Данное утверждение можно сравнить с описанием последней части формулы самим Леви-Строссом:

Здесь, при наличии двух аргументов — a и b — а также двух функций — x и y — этих аргументов, предполагается, что между двумя ситуациями, определяемыми, соответственно, инверсией аргументов и отношений, существует отношение эквивалентности при двух условиях: (1) если один аргумент заменяется на противоположный (в приведенной выше формуле, a и a-1);

(2) если инверсия производится между значением функции и значением аргументов двух элементов (y и a). (1963, p. 228)

В выраженном на языке Крысина решении, лежащем вне плоскости смысла, о возврате долга богатой женщине, “вернуть долг” заменяет “быть оплаченным” богатой женщиной, как в случае его отца (инверсия функций), а возврат долга богатой женщине заменяет возврат долга бедной женщине (инверсия аргументов). Фраза, ставшая названием доклада Лакана 1953 года — индивидуальный миф невротика — берет свое начало в работе Леви-Стросса, который использовал ее в статье 1949 года под названием “Эффективность символов”, ставшей впоследствии одной из глав Структурной антропологии. В статье “Структурное исследование мифа”, опубликованной шесть лет спустя в The Journal of American Folklore и переизданной в Структурной антропологии, Леви-Стросс снова использует это выражение, пытаясь объяснить каноническую формулу. Он пишет:

Эта [каноническая] формула становится весьма значимой, если вспомним, что Фрейд рассматривал два травматических эпизода (а не один, как принято говорить) как необходимые для того, чтобы сформировать индивидуальный миф, в котором проявляется невроз. Пытаясь применить формулу к анализу этих травм (и предполагая, что они соответствуют условиям 1 и 2), мы не только сможем дать более точную и строгую формулировку генетического закона мифа, но и окажемся в столь желанной позиции со-развития антропологического и психологического аспектов теории. (1963, p. 228)

Как отмечает Люсьен Скубла (1998), довольно любопытно, что Леви-Строссу приходится ссылаться на Фрейда и его теорию неврозов, чтобы объяснить свою собственную теорию мифов, особенно примечательно, что он должен объяснить свою каноническую формулу — вершину своей теории мифа — через теорию Фрейда о “двух травматических событиях”. Но эта ссылка приобретает больший смысл, если мы поместим ее в хронологический контекст. Между датами этих двух статей (1949 и 1955 гг), Лакан выступил в 1953 году с докладом об индивидуальном мифе невротика, в котором, как я утверждаю, психоаналитик использовал каноническую формулу мифа в качестве концептуальной основы для случаев невроза навязчивых состояний. Здесь, как утверждаю я далее, Лакан впервые применяет формализации Леви-Стросса в своей работе.

Аналогичным образом, после доклада Лакана, Леви-Стросс интегрирует психоанализ — в частности, ссылку на Фрейда — в собственную теорию мифа.

Дискуссия

Мало кто ставит под сомнение тот факт, что Лакан в долгу перед Леви-Строссом. Как объясняет Маркос Зафиропулос (2003), лакановское “возвращение к Фрейду” в значительной степени проистекает из знакомства с работами Леви-Стросса. Например, Зафиропулос показывает, как Лакан выстраивает свое знаменитое “Имя отца” на основе рассуждений Леви-Стросса о “мане” во Введении в работу Марселя Мосса. Мы можем пойти дальше в этом направлении: как я утверждал в предыдущей работе, в первые десять лет своего преподавания Лакан анализирует клинические случаи Фрейда посредством формализаций Леви-Стросса и делает это на основе канонической формулы мифа[2].

Если у нас есть какие-то сомнения по поводу использования Лаканом канонической формулы в ходе доклада 1953 года и ее применения к случаю Человека-крысы, нам достаточно обратиться к тому, что сам Лакан заявил в 1956 году из зала Французского философского общества, где он только что услышал выступление Леви-Стросса о связи между мифом и ритуалом. Лакан точно объяснил центральный вклад формулы Леви-Стросса в его собственный анализ:

Я практически сразу попытался и, смею сказать, с полным успехом, применить формулу [каноническую формулу мифов] к симптомам невроза навязчивых состояний и, в частности, к прекрасному анализу, который Фрейд представил в случае Человека-крысы, во время доклада, который я назвал “Индивидуальный миф невротика”. Я смог строго формализовать этот случай в соответствии с формулой, данной Клодом Леви-Строссом, где “а” соотносится с “b” так же, как “с” соотносится с “d”, что можно обнаружить во второй генерации при смене мест между членами, не без того, чтобы оставить нередуцируемый остаток в форме отрицания одного из четырех аргументов, который предлагается в качестве коррелята к трансформации группы: здесь следует прочитать знак своего рода невозможности полного разрешения проблемы мифа. Миф существует для того, чтобы показать нам… означающее невозможного. (2007b, p. 105)

Я сейчас не буду обсуждать, насколько точно утверждение Лакана о том, что он применил формулу Леви-Стросса “с полным успехом”. Но, перечитывая выделенные фразы, стоит прежде всего отметить, как Лакан понимает важность канонической формулы мифов: они формализуют невозможное. Далее, фраза Лакана “в форме отрицания одного из четырех аргументов” явно указывает на “четвертый аргумент” канонической формулы. К этим комментариям Лакан добавил поразительное изречение:

Сегодня, благодаря докладу Клода Леви-Стросса, мы столкнулись с удивительной для меня вещью, что, в конечном счете, и является сутью моего замечания, когда я сказал, что она кажется мне немного менее разработанной, чем то, что Леви-Стросс сформулировал в качестве принципа структурирования в своей статье из The Journal of American Folklore о структуре мифа. Я имею в виду, например, что не нашел формул трансформации, о которых я говорил, в полной мере разработанных. (pp. 108-109)

Тем самым Лакан признает, что формула, которую он применил к случаю Крысина, — это та же формула, которую мы находим в статье Леви-Стросса из The Journal of American Folklore, то есть каноническая формула мифа. Более того, Лакан подтверждает, что в 1953 году начал использовать формулу, которую Леви-Стросс не публиковал вплоть до 1955 года, и даже упрекает Леви-Стросса в недостаточном “леви-строссианстве” в применении канонической формулы.

Когда мы сравниваем этот комментарий 1956 года с его докладом 1953 года, становится очевидным еще более удивительный аспект отношения Лакана к Леви-Строссу. В 1953 году Лакан делает лишь очень нечеткие утверждения о структуре повторения и применении канонической формулы к случаю Крысина, отмечая, например, следующее:

Теперь, в рамках фантазма, разработанного субъектом, мы наблюдаем нечто вроде перестановки внешних аргументов в каждом из этих функциональных отношений. (1979, pp. 415-416)

В 1956 году, однако, ситуация полностью меняется. Теперь Лакан предлагает гораздо более точный и канонический анализ, который звучит более похожим на Леви-Стросса:

А вначале соотносится с B так же, как C соотносится с D, что можно обнаружить во второй генерации при смене местами между членами, не без того, чтобы оставить нередуцируемый остаток в форме отрицания одного из четырех аргументов. (2007b, p. 105)

Что происходит между 1953 и 1956 годами? В 1955 году Леви-Стросс опубликовал Структурный анализ мифа. Так каноническая формула впервые появляется в изданном тексте. В 1966 году, когда Лакан впервые собрал свои работы для публикации, он снова прямым образом указал на связь между своим докладом 1953 года и канонической формулой. В одной из статей в Écrits он отмечает, что читал публичные лекции в Collège Philosophique. Здесь он ссылается на лекцию 1953 года, в которой обсуждал текст Леви-Стросса — текст, в котором тот впервые формулирует каноническую формулу:

Один из докладов, который я там сделал, назывался “Индивидуальный миф невротика”, с него как раз можно отследить собственно структуралистскую референцию (к первому тексту Клода Леви-Стросса о мифе). (2006, p. 57n.6)

Отмечая сходство между формализацией канонической формулы Леви-Строссом в 1955 году и ее применением Лаканом в 1953 году, а также пытаясь понять разницу между референцией Лакана и публикацией Леви-Стросса, я обратился в 1999 году к самому Леви-Строссу за разъяснениями. В своем ответе, датированном 21 января 2000 года, он недвусмысленно подтвердил, что использовал каноническую формулу мифа в 1952 году в L'École Pratique des Hautes Études: “Я, вероятно, говорил с Лаканом о своей формуле, потому что использовал ее на своих занятиях в L'École Pratique des Hautes Études.” Хоть это утверждение и не является окончательным, в сочетании с текстовыми свидетельствами оно служит подтверждением гипотезы о том, что Леви-Стросс и Лакан обсуждали каноническую формулу до того, как Лакан сошлется на нее в 1953 году, что делает убедительным довод в пользу датировки структуралистского поворота Лакана 1953 годом и рассмотрения Леви-Стросса в качестве ключевого источника лакановских интерпретаций фрейдовских случаев.

Наконец, в архивах Клода Леви-Стросса в Национальной библиотеке Франции я изучил записи лекций, которые он читал в 1952-1953 годах в École Pratique des Hautes Études[3]. Подтверждая информацию, полученную от Леви-Стросса, записи также доказывали гипотезу о том, что каноническая формула была написана в то время в форме, аналогичной той, что появилась в The Journal of American Folklore, не хватало только трансформации в последнем члене. Формула из архивов читается следующим образом:

d (b) : d (a)

c (a) с-1 (b),

где d (b) относится к c (a) так же, как d (a) к… с-1(b)

Это, вероятно, та самая формула, о которой Леви-Стросс говорил с Лаканом и которая послужила матрицей для доклада Лакана 1953 года об индивидуальном мифе невротика.

Заключение

Как подчеркивает Зафиропулос (2003), лакановское “возвращение к Фрейду” было бы невозможно без влияния Леви-Стросса. Таков сложившийся в критической мысли консенсус. Но в рамках сего консенсуса не признается первая встреча Лакана и Леви-Стросса — встреча, касающаяся специфического понимания канонической формулы мифа и имеющая конкретные последствия для того, как мы интерпретируем мысль Лакана и Леви-Стросса, а кроме того, их влияние друг на друга. В данный момент доказательства указывают лишь на то, что влияние было однонаправленным — от Леви-Стросса к Лакану. Почему же Леви-Стросс не ссылался на Лакана? Почему Лакан не упомянул Леви-Стросса в своей клинической интерпретации 1953 года, признав его только позже, во время доклада 1956 года?

Обе презентации в равной степени опирались на мысли Леви-Стросса, и, несмотря на более раннее умолчание, Лакан заявил в 1956 году, что он действительно применил каноническую формулу к случаю Человека-крысы Фрейда в 1953 году. Идея интеллектуальной кражи лишь уведет нас в сторону и, конечно, идет вразрез с привычной практикой Лакана отрицать собственную оригинальность. Очевидно, Лакан ничего не потерял бы, признав влияние Леви-Стросса раньше, и даже кое-что приобрел бы, поскольку Леви-Стросс уже стал к тому моменту известной публичной фигурой. С другой стороны, мы знаем, что Лакан любил сюрпризы и с удовольствием создавал неожиданности. Анализ мифа, проведенный Леви-Строссом, привнес нечто новое, в нем содержался росток этой новизны, находимый в идее “репродуцирования” и символической трансформации. В 1956 году Лакан решил удивить свою аудиторию этим новым пониманием, вероятно, наслаждаясь тем, что его видят “на стороне Леви-Стросса”.

Однако клиническое применение Лаканом формулы Леви-Стросса в рамках индивидуального мифа невротика поднимает не только вопрос о связи между их мыслью. Оно также требует пересмотра места канонической формулы в истории структурализма. Каноническая формула мифа раскрывает означающую систему — структуру необходимости — перед фактом контингентности. В этом отношении она указывает на концепцию структурализма, отличную от той, которая преобладала с момента его возникновения. Как ясно показывает понятие сингулярного мифа невротика, коллективный миф — в смысле детерминированного порядка символов — сталкивается с различными вариациями у человека. Появление индивидуального мифа и его психоаналитическое применение, таким образом, открывает путь к радикальному индетерминизму внутри детерминистской структуры.

Cписок литературы

Lacan, J. (1978). Le mythe individuel du névrosé. Ornicar? 17–18: 290–307.

Lacan, J. (1979). The neurotic’s individual myth. (M.N. Evans, Trans.). The Psychoanalytic Quarterly, 48 (3): 405–425.

Lacan, J. (2006). On my antecedents. in Écrits. (B. Fink, Trans.). (pp. 51–57). NewYork: W.W. Norton.

Lacan, J. (2007a). Le mythe individuel du névrosé ou poésie et vérité dans la névrose. In Le mythe individuel du névrosé: Ou poésie et vérité dans la névrose (pp. 9–50). Paris: Seuil.

Lacan, J. (2007b). Intervention après un exposé de Claude Lévi-Strauss a la Société française de philosophie ‘sur les rapports entre la mythologie et le ritual.’ in Le mythe individuel du névrosé: Ou poésie et vérité dans la névrose (pp. 699–722). Paris: Seuil.

Lévi-Strauss, C. (1949). L’efficacité symbolique. Revue de l’histoire des religions, 135 (1):5–27.

Lévi-Strauss, C. (1955). The structural study of myth. The Journal of American Folklore, 68 (270): 428–444.

Lévi-Strauss, C. (1963). Structural anthropology. New York: Penguin.

Lucchelli, J.P. (2006). Le mythe individuel revisité. L’information Psychiatrique 82(2):155–158.

Lucchelli, J.P. (2010). Lacan et la formule canonique du mythe. Les Temps Modernes, 660 (September-October): 116–131.

Lucchelli, J.P. (2014). Lacan avec et sans Lévi-Strauss. Paris: Cécile Defaut.

Maniglier, P. (2012). Acting out the structure. in P. Hallward & K. Peden (eds.), Concept and form, volume 2: Interviews and essays on the Cahiers pour l’Analyse (pp. 25-46). London: Verso.

Maranda, P. (ed.). (2001). The double twist: From ethnography to morphodynamics. Toronto: University of Toronto Press.

Scubla, L. (1998). Lire Lévi-Strauss. Paris: Odile Jacob.

Zafiropoulos, M. (2003). Lacan et Lévi Strauss ou le retour à Freud, 1951-1957. Paris: PUF.

[1] Для большей информации по сей формуле, см. издание под редакцией Pierre Maranda, The Double Twist: From Ethnography to Morphodynamics (2001) и эссе Patrice Maniglier, Acting out the Structure (2012).

[2] В другой работе я показываю, что мы также должны принимать во внимание другую формулировку Леви-Стросса, а именно понятие “перестановки” (“permutation”) 1956 года. Например, случай Доры и лакановский случай “молодой гомосексуальной женщины”, были интерпретированы через понятие перестановки, которое относится к канонической формуле. См. Lucchelli, (2014).

[3] Я хотел бы поблагодарить мадам Моник Леви-Стросс за разрешение обратиться к этому источнику.

Перевод: Onoda

Juan Pablo Lucchelli. “What Lacan Owes to Lévi-Strauss”. American Imago, Vol. 71, No. 4, 375–390.