Картография черного флага (часть II). Анархия и/или автономия
Автор: Энтони Инс
Перевод c англ.: Мария Рахманинова
Анархия и/или автономия
То, что автономные практики и структуры неизменно служат ключевыми средствами, с помощью которых анархисты артикулировали и претворяли в жизнь свою префигуративную политику (см. Pickerill 2007), позволяет утверждать: представление об автономии составляет эмпирическое и концептуальное ядро как непосредственно анархизма, так и прилегающих к нему областей географии. Настоящий параграф призван наметить траектории интеллектуального становления анархизма и роли анархистских перспектив в географии посредством углубления дискуссии о формируемых внутри них концептах автономии. Как я уже замечал ранее (см. Ince, 2012), именно отчётливо префигуративные основания анархизма потенциально наиболее продуктивны для академических исследований. Представление о том, что нам следует организовываться и соотноситься друг с другом, отталкиваясь от рефлексии о характере будущего мира, который мы хотели бы создать, настолько табуировано для всех прочих направлений политического спектра, что похоже, оно имеет обширный потенциал для преобразования тех способов, на которых мы основываем свою исследовательскую и педагогическую деятельность. При этом, как и что именно использовать в качестве опорной точки — долго было предметом обсуждений как среди анархистов, так и внутри многообразных антикапиталистических горизонтальных движений, из которых впоследствии появились на свет автономистские и анархистские географии.
Дэниел Колсон так формулирует основания анархистской концепции автономии: «Анархистская автономия отсылает к силам созидания бытийных форм, к их способности достигать в своём развитии полноты, необходимой 1) для собственного утверждения и 2) для взаимодействия с другими, позволяющего обеспечить ещё большую мощь жизни» (2001: 47-48).
Из анархистской перспективы автономия может быть помыслена как имманентное социальное отношение, производимое индивидуальной и коллективной агентностью самоуправления. Находясь в одном ряду с такими фундаментальными анархистскими принципами, как взаимная помощь и свободные ассоциации, автономия, вместе с тем, расположена где-то на границе между индивидуальной свободой и коллективным единством. Она задаёт особое напряжение между этими двумя модальностями, производя сложные «интерстициальные» (термин Pickerill and Chatterton 2006: погранично-диффузные, динамичные — прим. пер.) пространственности, способные функционировать за счёт комбинирования свободных сетей и формальных организаций, а также воплощать имманентную пластичность [сообществ], способствующую формированию автономных пространств и практик, близких к полному отказу от управления. При этом, разрабатывая гибридный концепт автономных политик, большинство географов [до сих пор] работали в основном с элементами автономистского марксизма и современных антикапиталистических автономных практик, — крайне редко артикулированно обращаясь к анархистской традиции. Так, поставтономизм — центральный для работы Хардта и Негри «Империя» (2001), — уже был подробно исследован критической географией (см. в т.ч. Lepofsky 2009), а разработанные в рамках неё концепции автономии стали довольно влиятельными. Развивая идею «множества» — аморфной материи человечества, функционирующей как никем не опосредованный коллективный социальный субъект — некоторые географы внесли свой вклад в исследования геополитики и миграционной политики, изучив, каким образом маргинальные группы могут функционировать в качестве сетей автономных агентов социальных изменений (напр., см. Merla-Watson 2012). Однако сила ориентированного на классовую борьбу автономистского марксизма состоит в том, что он с самого начала полагает приоритетной субъектность рабочего класса, акцентируя её там, где наши повседневные практики апроприированы капиталом и втянуты в тотальность «социальной фабрики» (см. Thoburn 2003).
С этой точки зрения, в основе всех форм экономического, социального и материального производства/воспроизводства лежит именно субъектность рабочего класса. В рамках автономистского марксизма разрабатываются такие концепты, как, например, «общий интеллект» (см. Spence, Carter 2011), обозначающий некую тотальную сумму человеческих знаний, повседневного опыта, идей и эмоций, паразитируя на которых, капитал учится и развивается. Поскольку рабочий класс служит главным двигателем развития капитала, «сопротивление», о котором прежде говорили многие географы, достигает новой фазы классовой пересборки — на неё элитам ещё только предстоит ответить (Cleaver 1979). Фактически (пост)автономистский подход перемещает всю субъектность в руки рабочего класса, или «множества». Эта концепция автономии бросает вызов прежним школам левой географии, в особенности теории регуляции (см., напр., Lee and Wainwright 2010), стремящейся картографировать структуры, посредством которых капитализм регулирует и повсеместно перезапускает себя. Так, согласно автономистам, капиталистический класс — неважно, представленный бизнесом или правительством, — становится уязвимым, хрупким, жалким и зависимым от усилий, которые мы прилагаем к его выживанию.
Представители анархистской географии всегда были осторожны, пользуясь идеями марксизма, и работали с ними, лишь перемещая их [в карантин] префигуративных анархистских контекстов, надёжно предохраняющих от авторитарного, линеарного и этатистского потенциала марксизма. Как замечают Клаф и Блумберг, «мы называем автономистскую марксистскую мысль “траекторией”, поскольку она представляет собой не столько теоретическую школу, сколько направление теоретизирования, основанное на ряде общих концептов» (2012: 344). Более того, сегодня интенсивно расширяется постанархистский корпус текстов по географии — в рамках него понятие класса проблематизируется из постструктуралистской перспективы, понимающей капитал и государство как пересечённую местность, где сталкиваются нелинейные отношения власти, которые не могут быть сведены к диалектике [классовой] борьбы (Newman 2011; Springer 2013b).
Поэтому постанархисты относятся осторожно к влиянию марксизма на анархистские географии — хотя и по несколько иным причинам, чем его оппоненты за пределами постанархизма. Таким образом, роль концептов и критик, разработанных в рамках автономистского марксизма всегда была довольно неоднозначна, но определённо способствовала значительному прогрессу в понимании функционирования и значимости автономных зон. Используя этот сплав анархистской и автономистской мысли, географы, среди прочего, углубляют знания о маршрутах, служащих координации, организации и коммуникации социальных движений — как в [общем] пространстве, так и в локализованных «милитантных зонах» (Pickerill 2007; Rouhani 2012a); [развивают] географии милитантной педагогики и исследовательской методологии (Chatterton 2006; Autonomous Geographies Collective 2010), деконструируют колониальные отношения между местными и приезжими активистами (Barker and Pickerill 2012). Общим для всех этих анархистских прочтений автономии оказывается их акцент на создании пространств и областей самоуправления. Автономия буквально означает «самоуправление», хотя мы видели, что она давно расширилась за пределы этого значения. В особенности географов интересовало то, как функционирует самоуправление внутри различных географических контекстов и между ними.
Их ключевой вывод состоит в том, что природа автономных пространств нестерильна и неоднородна. Это означает, что создание значимых соединяющих звеньев между локальным и всемирным возможно лишь отнюдь не прямолинейными способами (Pickerill and Chatterton 2006; Ince 2010b). Многомерная рутинная природа практик самоорганизации в полной мере раскрывается в сфере эмоциональных и эмпирических «аффективных» структур, посредством которых активисты выстраивают автономные формы солидарности в локальном и глобальном масштабах (Clough 2012). Их задача при этом — предотвратить просачивание представителей органов безопасности через эти якобы «нерепрезентативные» уровни самоорганизации групп и [социальных] движений (так, к примеру, активистское выгорание — глубоко аффективный элемент практик самоорганизующихся пространств). Рухани (2012а) показывает, каким образом материальности территориального расположения, размера и пространственной конфигурации могут служить объединению или фрагментации внешне «тесного» политического коллектива. При этом, самоорганизация происходит отнюдь не только в физических пространствах, но также и в поле онлайн медиа, где распространяется информация и формируются виртуальные среды для низового медиаактивизма (Pickerill 2007).
Очевидно, что концепт автономии связан с осмыслением особого типа пространственности — такого, который может включать в себя целый ряд политических перспектив и идей. Анархизм — лишь одна из политических школ мысли, артикулирующих свою связь с автономистскими проектами. Таким образом, автономия представляет собой инструмент для пространственных тактик и стратегий, а анархизм — метод теории и анализа, а также особый подход к освоению территории. Вероятно, можно было бы помыслить также и авторитарные или капиталистические конфигурации автономии, либо, наоборот, неавтономистские формы анархистского праксиса. Пересечения и взаимное притяжение между анархией и автономией часто акцентировались исследователями в области географии и других социальных наук. И всё же более пристальное исследование отношений между ними могло бы пролить свет на альтернативные пространственные стратегии, доступные анархистским группам и инициативам — [что было бы особенно ценно], поскольку хорошо известно, что автономные зоны могут отнимать энергию и ресурсы, разобщать более широкие движения, способствовать уязвимости проектов для государственного насилия и инфильтрации, ограничиваться захватом периферии и с трудом выдерживать испытания долгими периодами времени (см., напр., Ince 2010; Clough 2012; Rouhani 2012a). Без сомнения, автономия представляет собой действенное средство для реконфигурирования пространства и формирования сопротивления — внутри трещин государства и капитала. Однако цена подобного успеха порой бывает слишком велика.
Ре-теоретизация управления: этатизм, власть и пространственное воображение
Несколько десятилетий подряд в рамках географической науки развивалось глубоко антиавторитарное течение, а сами географы находились в авангарде исследований природы и динамики власти внутри современных обществ. По сравнению с анархистски ориентированными исследователями в таких консервативных областях знания, как международные отношения (Prichard 2011) или право (Finchett-Maddock 2010), где им приходилось отчаянно бороться за возможность разрабатывать антиэтатистскую и антиколониальную перспективу внутри своего профессионального поля, анархистские географы наслаждались не только сравнительной свободой в работе с этими темами, но и фундаментальной теоретической базой, от которой можно было отстраивать свои исследования. Относительно дружелюбная среда, сформированная внутри географического сообщества, способствовала возникновению целого ряда критических перспектив исследования власти — в существенной степени вдохновлённых феминистской, марксистской и постструктуралистской школами мысли (см., напр., Staeheli and Kofman 2004; Feathertone et al. 2012; Strauss 2013).
Поскольку понятие «пространство» обнаружило свою настолько неоднозначность и дискуссионность, критические исследования географии управления также оказались многообразными. Политико-экономический анализ нередко играл решающую роль в экономическом противостоянии работе неолиберальных государственных пространств — не только в отношении структуры управления как таковой (Peck 2001), но и в смысле локализованных опытов и переговоров по поводу дерегуляции действующих в них процессов (Mackinnon and Derickson 2013), а также в вопросах постепенного разрушения государственного контроля над внутренними и внешними условиями повседневности (Flint 2002). До настоящего времени географическая политическая экономика фокусировалась преимущественно на пространственных отношениях экономических процессов и изменчивых форм правления в различных масштабах, исследуя пути, которыми капитал и (различные ветви) государственности пересекаются и действуют с помощью друг друга. Однако более пристальное внимание к институциональным структурам и практикам государства в глобальном контексте современного общества (Brenner et al. 2008) поставило под сомнение смелые предположения об эрозии государственности в условиях глобализации (напр., Peck 2004).
На критике некоторых наиболее эссенциалистских прочтений государственного управления в географии сосредоточились пострструктуралистские исследователи, многие из которых опирались на Фуко и разработанное им понимание государственности, объясняющее, как государство осуществляет управление дистанционно, при помощи технологий, побуждающих индивида интернализировать государственную власть (Gill 2010; Joronen 2013). Другие указывали на связанную с идеей «разделения сфер» неверную дихотомию «государство-общество», предлагая вместо неё концепт государственности как особой формы социализированного освоения мира (Painter 2006).
В свете этого ключевым элементом текущих географических рефлексий относительно структур и процессов управления становится представление об их встроенности в глобализацию — основной феномен современной экономики, политики и культуры (Sparke 2006). И хотя анархисты и работающие в анархистской оптике географы пока что недостаточно основательно исследовали организацию политико-институциональных пространств экономической глобализации, всё же они успешно интегрировали этот сюжет в свой анализ контрглобалистских сетей, организаций и практик — главных оснований «низовой глобализации». Основной объект их исследования расположен в повседневной конституции глобальных процессов самоуправления активистских групп и отдельных активистов, что отсылает нас напрямую к вопросам, рассмотренным в предыдущей главе об автономии.
Вдохновлённый анархистской перспективой географ Пол Рутледж, к примеру, создал карту географии сетей глобального сопротивления, возникших на рубеже тысячелетий, и разработал такие концепты, как «территория сопротивления» (1996) и «пространство конвергенции» (2003), позволяющие объяснять принципы неравномерного функционирования сети глобальной справедливости[1] — как в транснациональном пространстве, так и в рамках масштабируемых структур управления (одновременно посредством них и против них). Этот проект — наряду с другим, более явственно анархо-географическим исследованием горизонтальных сетей и организаций (см. Chatterton 2005; Ince 2012; Rouhani 2012a), проблематизирует гегемонию иерархичных структур и предлагает конструктивный критический анализ возможностей глобальных низовых пространственных стратегий, построенных на самоуправлении. Важная (пусть, вероятно, и непреднамеренная) сторона этой работы — репрезентация отношения других представителей критической географии к государству, чья критика связки «государство-капитал» не заходит, однако, настолько далеко, чтобы требовать её полной отмены. Анархистским географам ещё только предстоит в полной мере воспользоваться всеми преимуществами этого пресловутого слона в комнате [их науки], хотя он уже не раз демонстрировал свой богатый потенциал к дальнейшим продуктивным исследованиям (Ince 2012; Springer 2012).
Так, тема колониализма — пока что лишь формирующаяся область, в которой анархистские идеи направляют понимание пространственных регистров этатистского и капиталистического управления. В работе Баркера и Пикерилла, посвящённой отношениям европейских переселенцев и автохтонного населения Северной Америки, подробно разбираются формы пространственно-культурного воображения этих двух [групп], и высказывается тезис о том, что любому проекту деколонизации, любой настоящей эмансипаторной программе, направленной на достижение перемен и справедливости, необходимо понимание того пространственного вреда, который причиняют территориальные проекты колониальной власти. Характер связи коренного населения с землёй (и в целом пространством) Северной Америки, его понимание и способы их определять — фундаментально отличны от пространственного воображения колониального проекта переселенцев. [В разные эпохи] это существенно затрудняло содержательную коммуникацию и саму возможность взаимного перевода лексических и категориальных паттернов. [Впоследствии] проблема многих анархистских групп, пытающихся выстроить эту связь в рамках своих активистских проектов, но при этом состоящих преимущественно из переселенцев, заключалась в их полном колониальном непонимании индигенных политик, и неспособности разглядеть в них ничего, кроме предполагаемой очередной формы угнетения — например, расизма. Отчасти это связано с процессом интернализации, посредством которой колониальное государство становится моделью для действий и отношений между индивидами, группами и институциями, что (де)легитимирует определённые позиции и формы правления (Barker 2009).
Таким образом, географии, проблематизирующие отношения переселенцев и коренного населения, определяют проект государственного колониализма не только в терминах капиталистического «примитивного накопительства», но также и как определённую территориальную форму управления пространством (Barker and Pickerill 2012).
Развивая эту тему более подробно, С. Шпрингер высказал тезис о том, что «не существует другой принципиальной разницы между колониализмом и строительством государства, кроме разницы в масштабах, предполагаемых этими проектами» (2012: 1607). Такое переопределение государства как колониального упражнения в гомогенизации, управлении и извлечении капиталистической выгоды из многообразия пространств и культур — смелый шаг, ставящий географическое исследовательское сообщество перед необходимостью глубокой критики государства как такового. Осмысляя пространственное измерение государственно-колониального управления, исследователи как бы возвращаются к корням анархистской географии, попадая в унисон размышлениям Э. Реклю о необходимости «провинциализировать» Европу и реструктурировать географию таким образом, чтобы «её центр был везде, а её периферия — нигде» (Reclus 1876, цит. по: Ferretti 2013: 1351). Эти первые попытки поставить под вопрос государственное управление и колониализм подчёркивают важную роль анархизма для географии, состоящую в том, чтобы содействовать её движению от простой критики государственных практик к [пониманию необходимости] деконструкции государства как такового. Уже располагая богатым опытом и знанием об альтернативах этатистским и иерархическим человеческим отношениям, анархистская перспектива вместе с тем обладает возрастающим потенциалом к переустановке иерархических систем управления — понимая их как социальные конструкты, которые были созданы людьми, и людьми же могут быть разрушены.
Оформление:кадры из фильма «Танец реальности». 2013. Чили, Франция. Реж. Алехандро Ходоровски.
Примечания
1. Сеть глобальной справедливости была основана в 2006 году. Это ассоциация ученых, целью которой является содействие общению, обмену мнениями и дебатам по вопросам глобальной справедливости. Через свой журнал с открытым доступом «Глобальная справедливость: Theory Practice Rhetoric и регулярных семинаров, Сеть продвигает и делает доступными исследования и знания по некоторым из наиболее актуальных вопросов современной международной политики. К ним относятся, в частности: этика и политика международной торговли, труда и инвестиций; международное распределение богатства и причины бедности; политика развития; использование природных ресурсов и экологическая устойчивость. В целом, Сеть занимается политическими проблемами, которые выходят за рамки государств, влияют на жизнь и благосостояние значительной части населения мира, вызывают серьезные моральные проблемы и недовольство, требующие международных действий и выработки политики. Вклад Сети в решение этих вопросов и проблем заключается в том, чтобы сделать знания о них и о возможных решениях доступными — в рамках академических дисциплин, которые часто не имеют открытых каналов связи друг с другом, и за пределами академических кругов для политиков и общественности. Сеть особенно заинтересована во вкладе и сотрудничестве с учеными из дисциплин, выходящих за рамки политической теории, таких как международная политика и отношения, международное право, международная экономика и экономика развития, а также с учеными и активистами из регионов за пределами Северной Америки, Европы и Австралии.
