С разной степенью детализации, но мы можем вообразить богача, который, отдавая делам максимум час в день, нежится на своей яхте, плывущей по теплому морю вдоль живописных берегов. Мы не только можем его вообразить, мы в состоянии на какое-то время представить себя на его месте, ощутить то, что — должно быть — чувствует он: уютность достатка и расслабленность праздности.

Впрочем, для нас — задерганных хлопотами и мучающихся от нехватки денег — это ничего не изменит. Ну, может, породит в нас зависть или даже отчаяние. Возможно, кто-то окажется столь широк душой, что за богача искренне порадуется. Возможно, кто-то решит утроить усилия по укреплению своего положения в социуме, чтобы однажды тоже приобрести яхту. И все же опыт минутного и воображаемого приобщения к праздно-богатой жизни никак нас не трансформирует. Мы останемся с тем же, там же и теми же.

Все обстоит ровно противоположным образом, когда мы примеряем на себя внутреннее состояние самодостаточного, исполненного полноты бытия, оказываемся вовлечены в то, что в принципе не знает изъянов и нужд, пребывая в абсолютной свободе.

В самом деле, данная примерка вполне возможна. Пусть и с оговорками. Правда она вряд ли будет продуктом воображения, потому что вообразить можно лишь нечто более или менее конкретное. К тому же, как правило, она происходит нецеленаправленно.

Мы этого не планировали, но в иной момент ощущаем себя так, словно мы не зажаты рамками тела, должности, финансового положения и других ограничений, словно нет у нас срочных дел. Или, бывает, на нас, что называется, находит, и мы отказываемся думать о завтра, полностью сосредоточившись в текущем моменте, в этой комнате, с этими облаками за окном, с этой чашкой горячего чая на столе. Случается также, что мы переключаемся с результата на процесс и копаем грядку как будто вовсе не для того, чтобы вырастить картошку, которой можно будет питаться предстоящей зимой, а в силу заинтересованности самим процессом разрыхления земли посредством лопаты и приложения усилий. Иногда же мы делаем что-то пусть малое, но просто так, а ведь это поступок кого-то, кому для себя ничего не нужно. Или обращаемся к чему-то ради него самого, словно мы собой не связаны, словно мы — не отдельность. Бывает, что на нас нисходит отрешенность и мы смотрим на события, разворачивающиеся в местности нашего проживания не с точки зрения жителя, на чьей судьбе они могут отразиться, но глазами невовлеченного наблюдателя; мы отстраняемся от этих событий, уподобляясь тому, кого они не затрагивает. Неожиданном образом мы можем застать себя такими, словно у нас нет забот, как нет их на самом деле вовсе не у богача, но у того, кто или что есть так, словно бы его и нет; у того, что не сводимо ни к чему конкретному и потому никогда не захватывается, что ни захвати.

Мы этого не планировали, но в иной момент ощущаем себя так, словно мы не зажаты рамками тела, должности и других ограничений, словно нет у нас срочных дел

Так вот. Если мы хотя бы на мгновение и, можно сказать, случайно, побываем в «шкуре», назовем это так, абсолютного бытия, как обнаружится, что она нам не чужая. Ощутив ощущения (тавтология неслучайна, так как, к примеру, «познав ощущения» будет совсем не то) полной свободы и беспредельности, мы начинаем полагать, что абсолютно свободен и беспределен не кто иной, как мы сами. Вернее, не совсем так. Едва мы «вкусили» исполненной полноты жизни, как оказалось, что она — эта исполненная полноты жизнь — все, что вообще есть. И, соответственно, если возможно быть, то возможно быть только ею.

Почему так? А очень просто. Коль скоро есть свободное от пределов, то разве может быть что-то еще? Либо им исчерпано все, либо оно — вовсе небеспредельно.

То, что выше названо абсолютным бытием, исполненной полноты жизнью, возможно исключительно в качестве единственного, что вообще есть. Поэтому едва мы ощутили, скажем так, внутреннюю пульсацию абсолютного бытия, мы сразу же приняли его — нет, не как себя — но как все, что только есть, и в этом уже смысле как будто себя, как инвариант, при котором и только при котором бытие равно себе.

Кстати, опыт бытия всем — это одновременно и опыт бытия ничем. Ведь если кроме чего-то ничего больше нет, то заодно как бы нет и его тоже, но уже в другом смысле — не в смысле его ничтожности («ничтойности»), а в смысле его невыделенности («нечтойности»).

Праздно живущий на яхте богач — никакое не все, а один из миллиардов людей. Представляя себя на его месте, мы всегда имеем, куда возвратиться, мы в любой момент можем разорвать эту грезу. А вот тому, кому стечением обстоятельств выпало побывать внутри исполненной полноты жизни, вернуться к себе уже нельзя. Потому что не к кому, некуда возвращаться.

В самоощущениях не стесненного в средствах счастливца, вкушающего многообразные блага, многовато условности, нарочитости. В свою очередь, «самочувствие» абсолютной свободы обнаруживается как органичное и цельное. Во внутреннем состоянии, присущем чистому бытию, присутствует подлинность, которая уже сама по себе побуждает к тому, чтобы, приобщившись к этому состоянию, в нем остаться. А если вспомнить, что бытие всем — это еще и бытие ничем (во всяком случае, из числа «чего-то»), то вот еще один весомый довод в пользу его органичности или, по крайней мере, легкости, оптимальности. Чем легче всего быть? Разумеется, тем, что невесомо, чего как бы и нет.

Чем легче всего быть? Разумеется, тем, что невесомо, чего как бы и нет

Из сказанного как будто следует, что «попробовав раз, ем и сейчас»: что всякий, кто однажды более или менее успешно примерил на себя «внутреннюю жизнь» абсолюта, так там и остался. «Увы, даже после самых возвышенных переживаний мы возвращаемся обратно, к текущим делам», — остудит мою запальчивость сторонник держаться здравого смысла и не воспарять выше безопасного уровня.

Разумеется, возвращаемся. Всякий раз возвращаемся. И все же это признание не дезавуирует сказанного. Ведь важно, почему мы возвращаемся. Не потому что там нам чего-то не хватало. Не в силу имманентной недостаточности или условности, временности того, в чью «шкуру» мы влезли. Возвращение назад, «на грешную землю», всегда насильственно, оно происходит в силу сторонних причин, первая из которых — это наша слабость, неготовность. Или, скажем так, некачественность вовлечения в, простите за постоянные просторечия, «нутро» самостоящего бытия. Впрочем, поскольку указанная некачественность обусловлена ничем иным, как нашей слабостью и неготовностью, я повторил ту же причину, просто на другой лад.

Кроме того, мы не просто возвращаемся, но возвращаемся по-хорошему сбитыми с толку и даже, рискну сказать, преображенными. Во всяком случае, опыты пребывания в той органичности, которую мы зачем-то покидаем, явно имеют накопительный эффект, меняющий человека.

Примерно в этом месте должен прозвучать вопрос, на который, по большому счету, отвечать бы не стоило, ну да ладно. Вопрос такой: «Вот вы испытали ощущения, какие, по идее, должно испытывать самодостаточное или абсолютное бытие. Однако из этого еще не следует, что оно наличествует. Имеется ли абсолютное бытие, что называется, на самом деле? А не только как возможность?»

Отвечаем: если вам действительно удалось пережить внутреннее состояние беспредельности, значит, вы оказались внутри того, что не оставляет места ни для чего больше — в том числе для «на самом деле», где (в котором) она, беспредельность, может иметься или не иметься. Даже прочувствованная «как если бы она была» полнота бытия отменяет, лишает значимости любую внешнюю по отношению к ней «реальность», в противном случае вы ее, что называется, плохо прочувствовали.

Доказывающие, что Бог — есть, не ведают, что творят

Абсолютное бытие — это бытие, применительно к которому значение имеет только одно: то, что оно — абсолютное. Есть ли оно, нет ли его — пустое. В этом смысле доказывающие, что Бог — есть, не ведают, что творят.