Трудно сказать наверняка, насколько формулировка causa sui (причина себя) устраивала ее автора — Спинозу. В целом, видимо, устраивала, раз философ ее использовал. К сожалению, когда мыслишь и особенно когда мыслишь всерьез, очень сложно уловить фальшь, которая не привносится извне, но исходит от самого мышления.

Впрочем, забегаю вперед. Для начала разберемся с causa sui и другими родственными понятиями, охотно используемыми философами разных времен и народов.

Когда говорят про красоту, свободу или какое другое Целое, что их точка опоры, их основание — они же сами, то делают это главным образом для того, чтобы как следует подчеркнуть: их не поддерживает никакая внешняя сила, они не являются производными от чего-то другого.

А вот безотносительно этой благородной цели слова о том, что Целое само себя порождает, длит или поддерживает, лишь затуманивают суть дела.

Разумеется, никакой такой самоподдержки нет и в помине. Почему? Да потому что когда есть подобное Целому, нет ничего определенного, локализуемого, что нужно было бы поддерживать. То, что могло бы подходить на роль «причины себя», слишком естественно, слишком органично и непреложно, чтобы тут было, чему быть (выпячиваться). Поэтому ему можно не только не поддерживаться извне, но и вообще — не поддерживаться. Ему не нужно быть причиной себя ввиду отсутствия этого самого «себя», то есть того, чему была бы нужна причина. Ему не нужно себя подпитывать, ведь подпитывать нужно что-то, а не полную, абсолютную естественность, которая, скорее, есть в виде ничего, точнее «не чего-то», нежели чего-то.

В продолжение темы можно вспомнить про понятия самостояния или самостоятельности. И, ненадолго прикрыв глаза, попробовать представить нечто такое, что стоит безо всяких поддержек; само себя сдерживает от того, чтобы упасть, само себе не дает накрениться.

Вообще, стоять, держаться — это довольно тяжело. Тем более — в одиночку. Что ни возьми (из числа «чего-то»), оно будет испытывать силу гравитации, будет иметь массу, которую нужно закреплять/фиксировать, чтобы не ходила ходуном, и контролировать состояние креплений. Или что-то вроде того. Выматывающая работа, которая не может быть бесконечной. Признаем начистоту: будучи чем-то, о самостоянии лучше даже не помышлять.

Если есть, чему стоять, такое никогда не будет стоять само. Невозможно самостоящее что-то. Единственная возможность не падать без поддержки — это когда падать нечему. Все упадет рано или поздно. Все, кроме ничего. А еще кроме «не чего-то» — кроме того, что есть так, как будто его нет.

Единственная возможность не падать без поддержки — это когда падать нечему

Самостояние, дающееся с трудом, с большими энергопотерями, — разве это самостояние в полном смысле слова? По-хорошему, самостоянием будет такое «стояние», для обеспечения которого делать ничего не надо. Совсем. Спросим себя: чем же нужно быть, чтобы с тобой не могло случиться никаких катаклизмов, и при этом подобная неуязвимость не стоила бы тебе никаких трудов и усилий?

Правильно, ничем! В данном случае — ничем из чего-то. Чтобы и дальше оставаться ничем или «не чем-то», ничего делать не надо. И случиться с ничем и с «не чем-то» тоже ничего не может. Самый удобный вариант самостояния — это когда нет никакой необходимости стоять. Не так ли? Но тогда возникают серьезные вопросы к самому термину. И приходится признать, что самостояние — довольно жалкое понятие, созданное от бессилия. Самостояния не бывает. Ни что-то, ни «не что-то» не самостоят. Правда, по принципиально разным причинам. Чему-то самостоять невозможно, а «не чему-то» (как и ничему) — не нужно. Некорректно называть самостоятельным то, перед чем вообще нет такой задачи — стоять, держаться, сохранять себя. Нельзя же, скажем, считать того, кто обходится без еды — едоком. Едоком воздуха.

Чтобы не нуждаться в сторонней помощи, нужно быть так, словно тебя — нет. Нужно быть так, чтобы не на что было указать: смотрите, вот оно не нуждается в сторонней помощи. Нужно быть схожим с ничто — по такому признаку, как невыделимость, неотличимость от иного (например, в силу его — иного — отсутствия).

Это очень распространенный, но, увы, ущербный прием: дабы подчеркнуть независимость, указывают на то, что независимое само решает свои проблемы. Однако имеющее проблемы — уже не независимо. Независимость не в том, чтобы питать себя собою же, а в отсутствии самой необходимости питаться. И да: окончательное условие, в силу которого можно обходиться без подпитки, состоит в невыступании чем-то, в бытии словно бы ничем.

Наиболее дальновидные адепты популярных учений, основанных на концепции так называемого просветления, указывают, что никакие наши усилия к просветлению не приведут: у него, дескать, нет внешней причины или извне находящейся кнопки запуска. Схожим образом поэты и философы говорят про свободу или красоту. Ну, а раз сказано, что внешней причины нет, то ее автоматически помещают внутрь. Так и появляется «причина себя». Не будь Спинозы, этот термин придумал бы кто-то другой.

И совершил бы ряд упущений. Например, не увидел бы, что причина может быть только внешней.

Утверждать, что нечто не имеет внешней причины, нелепо, потому что только внешней она может быть. Не иметь внешней причины — не иметь причины вообще. Всякая «внутренняя» причина будет внешней, просто волюнтаристски помещенной вовнутрь. Говоря иначе, не иметь внешней причины — быть свободным от самой повестки причинности.

Это очень распространенный, но, увы, ущербный прием: дабы подчеркнуть независимость, указывают на то, что независимое само решает свои проблемы. Однако имеющее проблемы — уже не независимо

Быть причиной самого себя невозможно и в силу того, что если причина и следствие заключены в одном и том же, то, стало быть, разделение на причину и следствие отменено. Определение чего-то как причины самого себя вводит причинно-следственные отношения (и вообще — отношения) туда, где им (уже) не место. Две роли — следствия и причины — распределяются между двумя: не между одним. Чтобы «причинять» самого себя, нужно раздвоиться — а ведь разговор-то идет про единое и цельное.

Суть свободы, красоты или какой-то еще завершенности не в том, что они являются своей собственной причиной, а в том, что место, которое могла бы занять их причина, уже занято ими; в том, что их пространство — больше, чем пространство только следствия; в том, что они занимают собой все, выступая Целым, сказать про которое, что оно является своей собственной причиной — значит сделать его частью мира, внутри которого Целого по определению быть не может.

Целое было бы тем, что само себя поддерживает, не будь оно вместо раскола на поддерживающего и поддерживаемое, не располагайся оно онтологически выше этой оппозиции (по большому счету, вообще вне любых иерархий, что можно счесть «расположением» только с большой натяжкой). Целое было бы тем, что само себя поддерживает, не проявляйся оно тогда, когда кто-то себя не просто не бережет, но полностью собой пренебрегает.

Желающие быть господином себя видят гармонию в раздвоении. Причем отнюдь не на равные половинки — на командира и подчиненного. «Меня никто не будет контролировать, если я буду контролировать себя сам». В этом построении хромает даже логика: сам себе контролер явно играет по правилам, которые он позаимствовал оттуда, где один контролирует другого, а вовсе не сам себя; где контроль осуществляется извне, а не изнутри. Уместней была бы другая формулировка: «Меня никто не может контролировать, потому что даже я себя не контролирую». Впрочем, здесь важнее не столько себя не контролировать, сколько вообще не знать никакого «себя».

Сам себе контролер явно играет по правилам, которые он позаимствовал оттуда, где один контролирует другого

Мы говорим «самодостаточное», «от самого себя подпитывающееся», в то время как тема питания и достатка актуальна в пределах мира, где определяющими являются нужда и зависимость. Находись «самодостаточное» в таком мира, ему явно понадобилась подпитка извне. А если оно — «не от мира сего», зачем маркировать его в соответствии с чуждой ему проблематикой?

Вспомним и еще один странный, но укоренившийся в философии посыл про невыводящееся извне, зато выводящееся из себя самого. Или про то, что определяется не через что-то иное, но через само себя. Понятно, что в исторической перспективе такие разговоры не остановить, хотя аргумент для их прекращения более чем железный: если нет иного (если оно не имеет значения), зачем вообще определяться? Особенно с учетом того, что суть определения — это именно выяснение места среди другого, регистрация отличий от всего остального.

Поддержка извне не нужна тогда, когда не нужна поддержка вообще. А поддержка не нужна лишь тогда, когда поддерживать нечего, когда ничего и нет. Как, например, ничего нет, когда есть Целое. Звучит, конечно, абсурдно. Поэтому важно сделать признание: словом «Целое» в нечто сгущено такое, что, вообще-то, в силу своей ни от чего неотличимости «чем-то» быть просто не может. Другими словами, слово «Целое», как ни на что не нанизанное (как нанизанное на «не что-то»), тоже представляет собой порождение тщеты.

В завершение немного из области субъективного — личных ощущений. Когда в различных философских опусах говорится про самостоящее, само себя длящее или собою же себя питающее, у меня прежде каких-либо мыслей появляются чувства жалости и сочувствия. Прямо душа начинает болеть, честное слово.

Просто в воображении возникают образы. Собою же себя питающего, как, например, выдирающего из себя куски плоти и себе же их скармливающего. Или длящего, длящего, длящего себя и так без какой-либо передышки. Что за ужасная доля!

А ведь через терминологию самостояния во мне пытались зародить представление совсем о другом — о… здесь снова придется произносить слова, пусть и другие, но так же созданные от бессилия.