Так уж выпало, что в этом мире реализоваться дано не всем. В порядке уточнения — даже не всем из числа желающих. В самом деле, не все ведь этого желают — для кого-то на первом месте по-прежнему стоит проблема наесться, а кто-то настолько органичен и равен себе, настолько не выделен из общего бытия, что само понятие реализации для него — пустой, а точнее, совершенно лишний звук.

Вернемся, однако, к тем, для кого реализация — значимая стратегия жизни. Выделим из их числа и сосредоточимся на не такой уж маленькой категории желающих реализоваться, но, увы, в силу тех или иных внешних причин лишенных данной возможности. В большинстве случаев такая ситуация быстро становится ситуацией страдания. Я хочу, но не могу и поэтому страдаю. Есть ли выход из этого страдания? Выхода, то есть того, что действительно может рассматриваться в терминах выхода, не существует.

Однако перспектива не страдать все же имеется. Она связана с освобождением от самого себя, с вырастанием из себя, как вырастают из старых одежд или пошедшего трещинами образа мыслей. С самопреодолением. Ведь очевидно, что освободившийся от себя человек освобождается и от бремени своей нереализованности.

Подобного рода свобода, не убирая помех на пути к реализации, совершает большее — убирает того, кому, простите за тавтологию, эти помехи мешают. Убирает того, кому реализация нужна и кто без нее страдает. Здесь будет вполне уместным вспомнить пословицу «на нет и суда нет». Допустим, я не могу заниматься, чем хочу, не могу реализовать свои наклонности, не могу стать тем, к становлению кем я как будто предназначен. Но если меня нет и, тем более, если меня никогда не было — значит не может заниматься тем, чем хочет, уже не кто-то, а никто. То есть — никакой проблемы. Если кому-то нельзя не реализоваться, то никому — можно.

Переставая всецело ассоциировать себя с конкретным лицом, переставая полагать себя ограниченным исключительно его жизнью, мы как раз и трансформируем его бытийный статус. Ощущая — в сущностных аспектах — свободу от самих себя, мы себя отпускаем, как отпускают в воде тяжелый предмет, которому остается уйти на дно. Отпускаем из жизни, которая, стало быть, продолжается. Наша отдельность, имеющая, скорей всего, довольно прикладной характер, и сама вполне допускает некоторый зазор между своими рамками и тем, что в них заключено. А ведь, по большому счету, ее мнения можно и не спрашивать.

Стоит добавить, что в переживании свободы от самих себя мы не просто уравниваемся по самоощущению с теми, кто себя реализовал — мы оказываемся выше самого реализованного человека. Ведь мало того, что свободный от себя свободен и от своей нереализованности. Что гораздо значимей, он свободен от самой необходимости реализоваться. Самый реализованный человек окажется по сравнению с ним кем-то вроде зажатого подростка на школьной дискотеке. Впрочем, игра «кто кого круче» здесь неуместна. Свободный от самого себя таков, что здесь нет, кому быть фоном для других.

Если кому-то нельзя не реализоваться, то никому — можно.

Потому, кстати, самопреодоление и не может выступать выходом — то есть средством избавления от страданий. И верхом нелепости будет, если кто-то скажет себе: «А освобожусь-ка я от себя, ведь это, говорят, помогает». На самом деле, ради достижения утилитарных целей вырастания из себя не свершится. Все цели, имевшиеся до самопреодоления, также должны быть преодолены. Вторая причина, почему самопреодоление не может быть нашей задумкой, состоит в том, что свободный от самого себя, это, по сути, никто, в то время как сами мы можем производить исключительно кого-то, а если уж начистоту, так только копию самих себя.

Вопреки тому, как это может показаться при первом взгляде, в указанной перспективе не страдать от собственной нереализованности нет ничего элитарного или избраннического — свобода от самих себя дана нам изначально. Скорее, странно не быть от себя свободным, нежели наоборот.

Правда, тут есть небольшое условие. Важно, чтобы было, во имя чего совершить самопреодоление. Во имя — не столько в смысле «зачем», сколько в смысле «куда». Ведь если тебе нет, куда прийти после оставления себя, ты так в себе и останешься. Выход за свои пределы происходит во имя более оптимального места обитания — в данном случае, обитания души, если воспользоваться понятием из известной дихотомии.

Мы только тогда себя покидаем, когда обнаруживаем, что за пределами нас тоже что-то есть, причем это «что-то» должно воплощать собой нечто самодостаточное, законченное. Только в таком случае тот конкретный персонаж, каковому суждено оказаться отброшенным подобно жмущим ботинкам, раскроется как нечто пустое, не заслуживающее внимания и сожалений. Пустым и недостойным внимания может быть лишь то, что оказалось в соседстве с самодостаточным и завершенным. Во всяком случае, наличие завершенного автоматически означает, что за его пределами нет ничего действительно важного.

Едва мы покинем себя, чтобы примкнуть к чему-то частичному и осколочному, мы очень быстро вернемся в себя обратно. То же самое — если мы обратимся к чему-то прикладному, служебному: оно быстро развернет нас лицом от себя — вновь к нам самим. Другое дело, когда мы покидаем себя, чтобы подарить свое внимание чему-то самостоятельному. Внимание самостоятельному не предусматривает отката назад. Ибо оказывается, что откатываться уже некуда, все — здесь.

Мы можем закрепиться, разорвав пуповину, соединяющую нас с самими собой, взятыми в качестве обособленного существования, только в таком, что олицетворяет собой не кусочек бытия, но бытие как целое. Кстати сказать, о том, что воплощает собой цельное бытие, пожалуй, правильнее будет говорить как о существующем вместо нас, нежели с нами соседствующим.

Внимание чему-то самостоятельному не предусматривает отката назад. Ибо оказывается, что откатываться уже некуда, все — здесь.

Теоретическая часть закончена. Хочется надеяться, что она не была утомительной. Переходим к практике.

Рассмотрим два конкретных случая невозможности осуществить себя как человека с такими-то способностями и вытекающей отсюда невозможности занять подобающее место среди себе подобных. Кстати, не этот ли второй момент и является, собственно, основной причиной нашего страдания, полагаемого нами как страдание от нереализованности? Страдали бы мы от невозможности заниматься тем, к чему предрасположены, не влияй эта невозможность на наш социальный статус? Большой вопрос.

Но мы же перешли к практике, поэтому хватит общих мест.

Случай первый. Человек планировал переезд в другую страну, где его уже ждало хорошее предложение, предоставляющее максимально комфортные условия для наиболее полного раскрытия своего потенциала. Однако у него, допустим, заболела любимая жена. Заболела болезнью, с которой нужно было бороться каждый день и многие годы. Из–за, допустим, климата переезд для нее был нежелателен. Ей нужно было остаться там, где она и была, и где ее муж мог бы только прозябать.

В итоге тот решает остаться ухаживать за ней, подрабатывая довольно простым трудом. И спокойно, как будто так и должно быть, проводит год за годом в заботах о своей супруге. Не страдая, что никуда не поехал.

Встает вопрос: как ему это удалось? Конкретизируем: удалось не страдать по поводу своей нереализованности.

Путем самопреодоления. Поскольку он действительно любил свою жену, она представала для него не кусочком, но всем, не частью более общего пространства, но практически целым миром. Другими словами, у него было, во имя чего освободиться от самого себя. У него было нечто, способное превратить того его, которого ждали в другой стране с прекрасными возможностями для реализации, в ничто, как ничто — все, имеющееся за пределами завершенного и самодостаточного.

Любовь освободила его от самого себя — и от того, кто мог бы успешно реализоваться, и от того, кто мог бы страдать из–за своей невостребованности. Его жизнь переместилась в другое. «Нереализовавшийся, оставшийся в захолустье человек» стало уже не про него. Он стал свободен от того себя, кем он был до принятия решения остаться (каковое, скорей всего, и не было собственно решением в силу своей естественности и ненарочитости; всякое надрывное «решение» было бы весьма недолгим). Соответственно, он стал свободен и от мира, уготованного тому, теперь уже чужому, теперь уже никому — неважно, мира победы или мира поражения. Стал свободным не быть персонажем этого мира, что бы там ни думалось какому-нибудь извне наблюдающему идиоту.

Это уже другая тема, так что заметим лишь по ходу, что в подобное любви мы впускаемся исключительно в качестве тех, кто уже решил не только проблему своей реализации, но и больше того — проблему себя.

Теперь второй случай. Человек имеет таланты, но не может их реализовать, потому что… Скажем, потому что его фактически взяли в рабство, да так, что сбежать не получится. Не такое рабство, когда думаешь только о выживании, а помягче. Когда ты сыт, тебя не бьют, просто занимаешься подневольным делом. Когда у тебя даже есть досуг, во время которого вполне можно предаваться страданиям по поводу невозможности осуществить себя как образованную, талантливую, ко многому способную личность.

По идее, такому человеку куда сложнее совершить самопреодоление, нежели, например, герою первой истории. Ибо нет у него любимой жены, способной стать целым миром, который запросто можно предпочесть себе. Есть лишь бездушные надсмотрщики, серые постройки, ветер, скудная растительность…

И все же возможность освободиться от самого себя у него есть. Она есть всегда. И, сразу скажем, речь не о самоубийстве.

Так во имя чего ему вырасти из себя? Где ему взять мир, который заменит собой, сделает неважной действительность, где реализуются или — куда чаще — страдают от своей нереализованности.

Как освободиться от себя герою второй истории?

Знаете, я не сообщу ответ на этот вопрос. И не потому что я его не знаю. Вообще-то да, я его не знаю, но не сообщу не поэтому. А потому что я сознательно запретил себе его искать. Вернее, я начал было искать, даже увидел, что ответ есть и начал было различать его контуры, но вовремя спохватился.

Если б я захотел, я бы нашел ответ и выдал его на-гора, не сомневайтесь. Но я не стал искать, я прервал свой поиск.

Почему? Потому что поставленный вопрос таков, что ответ на него, родившийся в виде умозаключения — это не то. В виде умозаключения он прозвучит как банальность, если не пошлость. Он не должен оказаться в распоряжении людей, собравшихся вокруг явления под названием «освобождение от самого себя» и пытающихся его препарировать. Он, другими словами, не должен оказаться в руках у идиотов, как идиот всякий, полагающий, будто за освобождением от самого себя, пусть даже происходящем в гипотетическом другом человеке, можно наблюдать в сторонке. Он должен оказаться в распоряжении лишь у того, в ком самопреодоление действительно начало свершаться. Все остальные тут не при делах.

Ответ, о котором идет речь, особен тем, что скорее мы оказываемся у него в распоряжении, нежели он — в нашем. Ответ особен тем, что им не может стать выжимка, каковую представляет собой набор сведений или внешнее описание. Ответ особен тем, что заслоняет собой самый вопрос, переставая, тем самым, выступать всего лишь ответом. Ответом будет такое, что освободит от самой необходимости отвечать, превратит вопрос в выяснение малозначащих деталей, в нечто, оставшееся далеко позади.

Кстати, пошлостью уже начинало отдавать, когда давался ответ на вопрос в первой истории. О самопожертвовании во имя больной женушки пусть рассказывают в женских романах, а не в философском опусе. Пусть на их дешевые страницы капает слеза умиления — умиления от трогательного сюжета, который, однако, не производит в читателе ничего более значимого, чем выделения желез. Как говорится, о любви не говорят, ею — занимаются. И негоже отклоняться от этого правила даже ради составления самой правильной из теорий.

Вернемся, однако, ко второму случаю. Ведь надо же как-то закончить, пусть все и начало расплываться. Итак, способный, хорошо образованный, тонко чувствующий человек находится в мягком варианте рабства. Он не во имя любимой женщины или любимой родины обрек себя на него. Это оно, рабство выбрало его. Как же ему не страдать? Во имя чего ему освободиться от самого себя?

Вот вопрос, ответ на который нужно найти, не думая.