Сергей Шуба: Дорогие слушатели, радиослушатели и читатели, мы, участники культурного сообщества Реч#порт наконец-то к концу лета пришли к другому участнику культурного сообщества Реч#порт, дабы взять у него интервью по поводу выхода двух его книжек: стихотворной — «Всё лишнее» и прозаической «49», — и застали его ходящим на ходулях. Вот эти чмокающие звуки — это Сергей Сергеич вляпался в болото. Также у него там за окном что-то то ли моют, то ли продувают, но мы подождëм, пока они стихнут, и приступим к совместному распитию спиртных напитков и даже какой-то культурной беседе, хотя в основном нам придëтся рассчитывать на собеседника, потому что мы-то что — мы так себе…

Сергей Васильев: Сейчас я доиграю, да. Хотя погодите, надо подходящий саундтрек включить, чтобы настроиться (идëт к проигрывателю и ставит пластинку. Доносится голос).

Правила поведения за столом

Уважьте пальцы пирогом,

в солонку курицу макая

Но умоляю об одном —

Не трожьте музыку руками!…

С.Ш. Кто это?

С.В. Могли бы и догадаться. Вознесенский. (Вознесенский продолжает читать).

С.Ш. Нет, мне музыка, конечно, не будет мешать. Потому что мы у Славы Одаренко слушали патефон, и музыка мне не мешала. Телефон, правда, был другой, да и пластинки тоже…

С.В. Отдадим должное твоим стараниям почтения к моим стихам. (идëт и ставит другую пластинку).

С.Ш. Итак, я листал твою стену ВК начиная с 2009 года. Было всякое, с музыкой в основном и почему-то про Пушкина. Ну и где водки купить в Ботсаду…

С.В. На Ботсаду.

С. Ш. ?

С.В. Ботсад — это лес и район. Я тогда жил на районе, не в лесу.

С.Ш. То есть ты водки хотел купить на районе. Далее вопрос: что там с Пушкиным, как решилось, и, собственно, какой год стал переломным?

С. В. А что там с Пушкиным?

С. Ш. Я не знаю. Твоя стена, твоя память. Как ты перешëл к Энкиду и Горалик от Пушкина с музыкой? (С. В. молчит). А, очень глубокомысленно.

С. В. Я на самом деле пытаюсь понять вопрос.

С.Ш. Да чего тут понимать-то (Олег Полежаев перебивает: «Скажи, когда ты потерял поэтическую девственность».) Можно и так, если выражаться терминами «ПАН-клуба», светлая ему память.

С.В. Не, ну стишки-то я в школе ещë начал писать…

С.Ш. Зачем? Для девочек?

С.В. Наверное. А, ещë у меня рок-группа была в школе. Но недолго. На Ботсаду, да.

С. Ш. И какое направление вы исповедовали: «Нирвана» или «ГрОб»?

С. В. «Нирвана» скорее, конечно, я, когда учился в школе, сибирский панк не очень знал, к сожалению. Только в универе приобщился, как и в принципе ко всей остальной культуре. А если говорить про то, когда я реально начал писать, то это курс второй-третий, когда я увидел стихи Полторацкого Вани, и они диссонировали достаточно резко много с чем другим, что представлялось современной поэзией. Если говорить про Энкиду и так далее, это понятно, — это стандартный филологический курс университета, ты читаешь литературу от древних времëн до современности, университет мне много дал в этом смысле. Я вообще во многом человек, сформированный университетом.

С.Ш. Чудесный ваш Бродский говорил: «Человек — это не сумма идей или верований, человек — это сумма поступков». Скажите мне, поэзия — это сумма?… Университетское определение дайте, а потом своë.

С.В. Поэзия — это сумма, точка. Был такой жанр в философии схоластики — сумма (допустим «Сумма теологии» Аквинского), когда просто одно определение, одна концепция рассматривается с разных точек зрения максимально подробно. Так вот, поэзия — это сумма.

С. Ш. (обращается к О. П.) Ты тоже так думаешь? (Тот качает головой). Нет? А как ты думаешь? (О. П. пожимает плечами).

С.В. Ну я затрудняюсь определить поэзию через сумму чего-то. И если отойти от слова «сумма», я считаю поэзией исследование мира языковыми средствами.

С.Ш. Если ты в университете будешь вести курс поэзии, то как будешь вести его?

С. В. Я бы выбрал, не знаю, некоторое количество максимально разных поэтик и попробовал бы посмотреть, что стоит за каждой.

С.Ш. Чем бы это помогло студентам?

С.В. Ну я не для них же это делаю, а для себя (смеются). Ну, а студентам — разнообразие, потому что есть некоторый уклон в традиционную поэзию, авангардные практики меньше рассматриваются в учебных заведениях.

С.Ш. Почему? Потому что они все живы, как преподаватели говорят?

С.В. Ну в том числе да, но на самом деле всë сильно зависит от преподавателя…

С.Ш. Ладно, про рок-группу вопрос же вспомнил! Поэзия — это определëнный вид энергии. Сравнивал ли ты себя с рок-звездой? Тексты ты писал, петь, с гитарой выделываться пытался?

С.В. Петь бы я, может, и хотел, но для этого как минимум надо иметь слух.

С.Ш. Но ты пробовал?

С.В. Пробовал, конечно. Нравилось.

С. Ш. А потом ты думал: вот я буду поэт, я буду собирать стадионы?

С.В. Нет, понятно, что это невозможно для нормального поэта. Условно нормального.

С.Ш. То есть Ах Астахову ты исключаешь. (С. В. кивает). И Стефанию Данилову исключаешь? (С. В. кивает). А Воденникова?

С.В. Воденников не собирает стадионы.

С.Ш. Ну зал-то он соберëт, человек двести-триста.

С.В. Такой зал и Гандлевский соберëт, а Ах Астахова ДКЖ собирала, на тысячу мест.

С. Ш. (задумчиво). Да, достаточно было посмотреть на Айзенберга, на которого пришли едва тридцать человек в рамках фестиваля «Белое пятно», а потом на Седакову двумя днями позже, на которую пришли восемьдесят, ну ладно — сто… Бесплатно, блин. Вообще, как ты думал: вот я стану поэтом — и?

С.В. Ну, не для того, чтобы залы собирать, определëнно. Просто потому, что мне нравится этим заниматься. Это мои мотивировки, которые касаются примерно всего, что я делаю.

С.Ш. Ладно. Автор одинок?

С.В. Конечно. Это очень интимное занятие всë-таки.

С.Ш. Поэтическое выгорание — что это?

С.В. Мне не кажется, что оно вообще имеет место. Нормально не писать какое-то время, потом опять писать. Накопить впечатления, жить своей жизнью. Поэтом быть вообще очень удобно, гораздо лучше, чем прозаиком. Там нужна некая регулярность, каждодневное регулярное усилие. Вот у них может быть выгорание, наверное.

С.Ш. Как-то мы разговаривали с одной драматургиней, и она сказала, что в творчестве главное — разговор с универсалиями. Отсюда — и мой вопрос про выгорание. То есть все мы пытаемся так или иначе, это вопрос таланта, но вот человек говорит-говорит, а тут опачки — и всë прекращается. И не возвращается никогда, как ты уже ни пытайся, универсалии отворачиваются. Ты говоришь, что можно подождать…

С.В. Ну я же могу говорить только из своего опыта, это раз, и я не считаю, что разговариваю с универсалиями…

С.Ш. Не считаешь?

С.В. Не считаю.

С. Ш. А с кем ты разговариваешь?

С. В. С собой.

С. Ш. А зачем это другим читать тогда?

С.В. Зачем-то читают же.

С. Ш. (не слушая). Ни-за-чем… Или зачем-то читают?

С.В. Читают.

С. Ш. А что они говорят, когда читают?

С.В. Надо у них спросить.

С.Ш. Никто не говорит тебе ничего, значит…

С.В. Вот ты зачем читаешь?

С. Ш. Я не читаю, твоя книжка вон там лежит… (осенëнный). Я еë вообще потерял так-то!

С.В. Точно. Но в Фейсбуке читаешь и даже что-то лайкаешь.

С.Ш. Фейсбук — это такая лента: я могу лайкать рисунки Леры Яковлевой, могу лайкать котиков…

С.В. Но лайкаешь-то стишок.

С.Ш. Это действия одного формата, в общем-то, а вот Олег Геннадьевич (косится на О. П.) говорил, что критика должна быть вдумчивым прочтением для начала…

С.В. Мне вообще не нравится любые определения, содержащие в себе «должно быть».

С.Ш. Ладно, к критике мы ещë вернëмся, а пока одна вот такая цитата: «Вообще всë сделано в человеке из одного материала: и стихи, и статьи, и голос, а также письма, фотографии, внешность, — писал он в дневнике и добавлял, — Даже вообще стихи не важны, гораздо важнее быть знакомым с поэтом, пить с ним чай, ходить с ним в кинематограф, стихи же, в общем, это суррогат, это для тех, кто не может поговорить с глазу на глаз». Нормально?

С.В. Нормально, да. Кто это? Похоже на Розанова.

С.Ш. Это Поплавский. Признание какого рода тебя интересует?

С. В. (вздыхает). Критические статьи я пишу не для того, чтобы признание получить. Хотелось бы быть прочитанным, безусловно. Хотелось бы видеть какую-то реакцию, но если еë нет, то и не надо. Конечно, хотелось бы Нобелевскую премию по литературе, — работать не очень люблю.

С. Ш. А ты в курсе, что Борис Гринберг тоже еë хочет?

С.В. Да, по этой же причине. А ты не хочешь, что ли?

С.Ш. Почему нет. Но тебе не кажется, что три нобелевских лауреата в одном городе — это перебор?

С.В. Ну, тебе-то дадут как ростовскому.

С. Ш. И по фигу. Вот цитата: «Ты немного обречëн цитировать то, что уже никому неизвестно». Это ли проблема поэзии?

С. В. Я не вижу такой проблемы. Поэзия всегда — элитарная штука, еë мало кто хорошо понимает. Среди этих «мало кто» они прекрасно эти цитаты могут уловить.

С.Ш. Давай тогда про преподавание в школе. Зачем это тебе, что ты в этом видишь и будешь ли ты этим заниматься?

С.В. Ну начнëм с того, что я преподаю не в обычной школе, в обычной школе я бы не стал этим заниматься, это просто скучно. Тут я могу делать более-менее всë, что хочу, и преподавать литературу в первую очередь, я от этого получаю удовольствие, а русский — так, в нагрузку просто.

С. Ш. А есть же план какой-то.

С. В. (лениво). Ну да, есть там какие-то программы…

С. Ш. А как проверяют уровень знания детей тогда?

С.В. Блядь, а что такое уровень знания по литературе?

С.Ш. Ну как — знаешь ли ты Льва Толстого «Войну и мир»?

С. В. А что такое — знать «Войну и мир»?

С.Ш. Прочëл! Написал три изложения, одно сочинение, поговорил с учителем про Наташу Ростову и Пьера Безухова и понял, понял ли ты этот роман от начала до конца или нет!

С.В. Понятно, что ты сейчас представляешь распространëнное мнение и немного утрируешь, но главная установка у всех, кто в нашей школе литературу преподаëт: нужно сделать как-то так, чтобы детям не было тошнотворно от процесса чтения, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы…

С.Ш. Подожди. Вы как-то делите еë типа: есть мировая литература, вот есть мифы, древнерусская литература. Что вы делаете вообще с детьми?

С. В. У нас как это устроено… У нас, во-первых, смешанные группы: дети с пятого по седьмой класс объединяются кучкой — это класс. В нëм, соответственно, есть ученики пятого, шестого и седьмого класса. И есть четыре препода по литературе, каждый берëт себе такую группу и ведет еë. Что он делает там — в меру своей испорченности… И такие же группы с 8 по 11 класс. И на самом деле это офигенно хорошо работает. Детям 10-11 классов очень приятно показывать, какие они умные детям 8-9 классов, а детям 8-9 классов очень приятно показать тем, что они не тупые, в общем-то, дотянуться до того уровня. Ну и в целом взаимная опыляемость — это, в общем-то, хорошо, плюс у них на одно произведение, у детей разного возраста, разные взгляды, что тоже прикольно. Общей программы нет, в основном, наверное, большее внимание русской литературе уделяется, но и мировую тоже изучают.

С. Ш. А если дети придут и скажут: вот соседи что-то такое проходят, мы тоже такое хотим прочесть?

С.В. Такой элемент есть. К детям прислушиваются, их интересы учитываются, нет такого, что я набросал план, который мы будем весь год изучать, и вперëд. У меня есть более-менее план на четверть, а дальше исходя из того какая мне группа досталась — посильнее, послабее, — подбираются разные тексты, в общем, индивидуально всë. Я веду ещë факультатив по поэзии, да.

С. Ш. И что, нравится детям читать тексты?

С.В. Да. Не все, конечно, читают, но не всë потеряно. Тут нужно, конечно, понимать, что у нас выборка детей не совсем средняя…

С.Ш. Тут, наверное, надо про «Умку» что-то рассказать, дать рекламу этому заведению. Сказать, что у вас работает поэты Иван Полторацкий, Александра Магзянова…

С.В. Тимофей Тимкин вот работал…

С.Ш. Вот! Которому Егор Плитченко дал премию Александра Плитченко. А прозаики не работают?

С.В. Нет.

С.Ш. Так, что у нас тут ещë… Про премии я спросил… А, нет! Премии нужны?

С.В. Думаю, что нужны, это более-менее удобный способ навигации по литературе.

С.Ш. Какая тебе нужна, кроме Нобелевской?

С.В. Премию Андрея Белого хотелось бы. Водку люблю, яблоки не очень.

С. Ш. А Корчагина любишь?

С.В. Как поэта не очень люблю, как критика люблю. Разделять человека как поэта и критика, и человека как человека тоже считаю правильным. Не готов не любить условного Пушкина, потому что он был мудаком, не говоря уж о Бродском. Сложно быть не мудаком, скажу я тебе.

С.Ш. Почему?

С.В. Слаб человек.

С.Ш. Все хотят квартиру в Москве.

С.В. Наверное. А кто-то и не в Москве, а в Нью-Йорке, скажем.

С.Ш. Какие-то неправильные слова ты говоришь — не начисляется (Хлопает по донышку бутылки бренди. Пьют). Привет испанцам. Лорку любишь?

С.В. Да.

С. Ш. А ещë кого-нибудь из испанцев?

С. В. Я не очень хорошо знаю испанскую литературу.

С. Ш. Я вот делаю вывод по своим некоторым исправленным интервью и некоторым ненапечатанным, что люди не очень любят открытость. Открытость для тебя — табу?

С.В. Нет. Как человек, который знает, что я не удалял свою стену в ВК с 2009 года, ты должен это понимать.

С.Ш. Хорошо. Любовь — табу?

С. В. Я не понимаю вопроса.

С. Ш. А как ты понимаешь любовь?

С.В. Никак не понимаю.

С.Ш. Правда? Все стихи об этом тогда — о непонимании?

С.В. Это очень хороший тезис, да.

С.Ш. Расскажи мне про Томск тогда. Вот Томск — зачем? Что там такого? Что такого вообще в городах Сибири? А не Сибири?

С.В. Томск — замечательный город. Мне там нравится андеграундное сообщество, оно сплочëнное в отличие от новосибирского…

С. Ш. А как ты вышел на это сообщество, учился с томичами?

С.В. Нет, не учился, это было на семинаре в ГПНТБ, мы там познакомились с Исламом Юсуповым. Пошли выпить после семинаров, выпили, потом томичи предложили приехать почитать стихов. Мы приехали, почитали, сдружились достаточно неплохо…

С.Ш. Вот вы-то к ним катаетесь, выступаете, а ответка какая-то с вашей стороны была?

С.В. Почему? Они на «Чердачок» приезжали несколько раз, были, да.

С. Ш. И что, нравится им в Новосибирске?

С.В. Ну вот Янкус, по крайней мере, хочет переехать.

С.Ш. Даже так. Ещë кто-нибудь оттуда хочет переехать?

С.В. Да нет, Пшеничному и там хорошо. Ульянкин уже в Бердске. Саша Панëв, Горбачевский остались…

С.Ш. Всë, кончилась среда?

С.В. Да нет, это я назвал тех, кто что-то создаëт, но и околопоэтическая тусовка там очень плотная и интересная. Много молодëжи новой: Володя Перепелицын. Чем Томск выгодно отличается от Новосибирска? — Все точки притяжения компактно расположены и в центре находятся.

С. Ш. А какие точки притяжения находятся в Новосибирске?

С. В. В Новосибирске? Условно в центре и в Академе, два полюса. Их наполнение может меняться: в центре может быть Студия (312), а может быть что-то другое.

С.Ш. Что, например?

С.В. Фестиваль Experiences (смеëтся). Среды или субботы в домике у «Сибирских огней».

С. Ш. А, ну да, это событие, это надо посещать… Как вы относитесь к проектам Студии 312?

С. В. А есть проекты?

С. Ш. А как же. Вот «Междуречье», например, или «Текст города». Или самиздатовский журнал «Гербарий/Снег».

С.В. Ничего не слышал ни о каких проектах.

С.Ш. Бессердечный вы, Сергей Сергеич. Давай вернëмся к городам.

С. В. В городах Сибири мне очень нравятся люди. Что не значит, что они плохие в других городах, просто в городах Сибири я много где был, в отличие от городов юга России, допустим, где я не был совсем. Люди замечательные совершенно, очень дружелюбные и гостеприимные. А если говорить просто о городах, где я был, — то Мурманск мне нравится.

С.Ш. Опиши мне творческого человека из Мурманска.

С.В. Не довелось познакомиться. В первый мой приезд даже чтения хотели устроить, но я слишком поздно о приезде сообщил, и зал был занят. Лëня Зольников, мой друг, работал там на выборах, закорефанился с местной тусовкой и дал контакт человека, который держит андеграундную культурную площадку, так что что-то там есть.

С. Ш. В современную поэзию ты пришëл через Полторацкого. Что было до этого? Как было после? Рассказывай подробнее, ври, мифологизируй.

С.В. До этого или одновременно с этим я наткнулся на архив передачи Воденникова «Поэтический минимум». Ты, наверное, слышал, и это хороший вход для знакомства, — широкий разброс. А после понятно — чтобы узнать, что такое современное поэзия, сейчас нужно просто желание и интернет.

С. Ш. И кто был первый после Полторацкого?

С.В. По имени сложно назвать, я просто начал читать подряд много архивов: архив «Воздуха», «Вавилона»…

С. Ш. А не возникло желание познакомится с Полторацким после прочтения, кстати?

С. В. Я такой достаточно стеснительный человек на самом деле, если ты этого не знаешь…

С. Ш. (встревает). Нет, не знаю, я всë время видел тебя пьяным и очень активным…

С. В. У меня был даже некоторый пиетет к нему, мне было неловко с ним знакомиться, я новые знакомства завожу сложно достаточно, я могу быть пьяным и «ха-ха» с людьми незнакомыми, а новые знакомства завожу достаточно сложно.

С.Ш. Ну раз ты начитался архивов во множестве, то скажи нам имена повлиявших на тебя авторов. Или котирующихся тобою авторов, или как хочешь.

С.В. Начну не совсем с современных, если брать какие-то опорные точки, то это Михаил Кузмин, потом обэриуты, потом лианозовцы. Я думаю, это достаточно заметно со стороны. Может быть, Кузмин не совсем заметен (С. Ш. отрыгивает и говорит: «Ой, простите»). Да, не забудь вставить это в интервью. Если брать зарубежную опять-таки XX века, то это англо-американцы всякие просто потому, что я по-английски нормально читаю и понимаю их получше. Элиот, Фрост, Оден.

С.Ш. Шеймас Хини? Нет?

С.В. Да, но меньше, чем Элиот, Фрост, Оден.

С.Ш. Уолт Уитмен?

С.В. Уитмен — да, Уитмен — конечно, его пафос мне очень близок. Я в школе изучал немецкий, но как-то меньше это прижилось. Но люблю Целана. И Рильке. Если брать там совсем современных, я, конечно, всë знаю совсем отрывочно, я подписан на рассылку Poem-a-Day и только. А если брать российскую современную, то… Помню, Горалик меня очень сильно поразила в своë время, и я считаю, что многие мои черты поэтики вышли из одного-единственного стихотворения Полины Барсковой «Чужое письмо». Я его прочëл и всë понял…

С. Ш. О! Поэзия для понимания.

С.В. Нет-нет, я понял в том смысле, как надо писать стихи, и что такое поэзия, и зачем она нужна.

С. Ш. И сейчас тоже понимаешь?

С.В. Конечно.

С. Ш. А чего не отвечал на вопрос тогда?

С. В. А это должен каждый сам понять. Как учитель я прекрасно знаю, что если тебе навязывают такое понимание, то это ненадолго, а если ты сам что-то поймёшь, то ты это уже понял раз и навсегда.

С.Ш. Про что же твоя поэтическая книжка, и как ты еë собирал?

С.В. Моя поэтическая книжка, как и все поэтические книжки, про меня. Это такой некоторый зе бест оф Васильев за пятилетний срок. Там что-то не нравится мне уже, но всë равно оставил для репрезентативности.

С.Ш. Кстати, я у Ольги Левской как-то спрашивал… Студенты, мол, приходят к тебе и говорят: «Спасибо за преподавание, вы меня чему-то научили. Что-то советовали в своë время…»?

С.В. Фидбек от детей у меня очень хороший. Может, это несколько нескромно звучит, но, кажется, я на своëм месте и делаю свою работу.

С.Ш. То есть пойти крышу крыть или дворником…

С. В. Я этим занимался как-то после девятого класса. Работал на стройке две недели. Нормально было. Я особенно выделялся там интеллектом, и это было несложно. Вот тебе дают в руки скребок, а ты его не теряешь к концу дня, и это служит твоим преимуществом при такой работе. Поэтому через две недели я был повышен до технолога, смешивать декоративную штукатурку — у меня было расписание, что и когда надо сыпать в раствор, с чем не все справлялись. А потом я был повышен ещë раз: был оператором пенопласторезательной машины. Мне надо было леску по уровню выставлять раз в три минуты и нажимать на левую кнопку мыши. И я справлялся. Мне все вокруг говорили: «Серëга, на хуя тебе этот десятый класс, когда вокруг зияющие высоты?» Но… школа, филология… всë пошло прахом.

С.Ш. Раньше было принято, что поэт отказывается от благ внешнего мира, занимается только творчеством и уходит, например, в дворники. Ты такой вариант не рассматривал? Что всë-таки…

С.В. Мне кажется, это передëргивание. Что значит «так было принято»? Их просто туда выдавливало…

С.Ш. Переформулируем вопрос. Если тебя начнут выдавливать, что ты будешь делать?

С.В. Если так сложится, то я не пойду работать в школу, стану репетиторствовать…

С.Ш. Нет, примут закон, что репетиторствовать нельзя, нельзя!

С. В. А, тогда буду оператором пенопласторезательной машины.

С.Ш. Хорошо, я понял. А почему не пойдëшь в науку? Кстати, ты не пишешь диссертацию?

С.В. Вот я поступил недавно в аспирантуру и буду писать диссертацию, так что…

С.Ш. На какую тему?

С.В. По журналу «Настоящее». Знаешь такой журнал?

С.Ш. Нет, журнал не знаю.

С.В. Новосибирский журнал 1928-1930 годов, они угорали по литературе факта, это некоторый аналог «ЛЕФа», они поначалу даже дружили, а потом закусились с ними. Например, там Асеев публиковался, Бурлюк, наряду с сибирскими авторами. У них была очень агрессивная манера ведения диалога, в лучших традициях конца 1920-х годов, они залупились в конце концов на Максима Горького, и он их закрыл. (Кончается пластинка и С. В. ставит первый альбом Portishead. Потом выпивают.)

С.Ш. Сколько вопросов осталось… Да не так уж, кстати, и много. Я хотел спросить про французскую поэзию и переводы, но как-то стало очевидно, что в твоей жизни французских поэтов-то и нет.

С.В. Да, я еë знаю плохо. Кроме Бодлера и Аполлинера не знаю толком никого. Я пытался найти какой-то ресурс по современной французской поэзии чтобы почитать скопом, но оказалось сложно. Просил Иляну Мартусову, она тогда год жила во Франции, преподавая, привезти мне пару журналов по современной французской поэзии, но она ничего не нашла.

С.Ш. Хотел бы ты делать переводы, с твоим-то багажом языков?

С. В. Я бы, наверное, хотел переводить Бротигана, я его очень люблю, но времени не хватает. Я что-то публиковал из переводов в «Двоеточии»…

С.Ш. Давай-ка расскажи мне про Питер, Москву и другой поэтический локус (ох, ничего ж себе я слово вставил). Вот про это расскажи.

С.В. Москву я не люблю совсем как город, я люблю бывать там раз в год неделю, посетить текущие выставки, выпить с некоторыми знакомыми, но там жить я бы не смог. В Питере скорей бы смог, но Новосибирск меня устраивает более чем.

С.Ш. По поэтическому или людскому качеству?

С. В. И то, и другое.

С.Ш. Ты сейчас похож на Михайлова, который сказал: «Ну здесь живу и живу, чего смеяться: здесь Овчинников, Денисенко, Маковский»…

С.В. Нет, я так не скажу. Я скажу: здесь Сергей Шуба, Иван Полторацкий etc. Я как бы не понимаю: у меня есть интернет, и в этом смысле я не в Новосибирске живу, а в интернете, общаюсь с кем хочу, и потому город для жизни надо выбирать на каких-то других основаниях…

С.Ш. Вот, смотри, читаю: давай за цветовую дифференциацию штанов разъясни мне. Какая поэзия правильнее: постмодерн или вся такая-растакая мистикомифология?

С.В. Мне кажется интервьюер ëбнулся. Но. Как хочешь так и пиши, это зависит от поэта…

С. Ш. (перебивает). Да ты же критик, у тебя по-любому должна быть какая-то позиция.

С.В. Нет, потому что моя критическая позиция — это понимать, из какой позиции пишет автор и его анализировать, исходя из этой позиции, а не навязывать, как ему надо писать: «Пиши вот так вот, нет — иди на хуй, Константин Комаров» (смеются).

С.Ш. Ладно, что такое критика для тебя, подробнее.

С. В. Я уже выше сказал, критик должен понимать и как-то объяснять, что автор написал, находясь в контексте современной литературы. Поэтическая критика достаточно маргинальна, но если взять критику в принципе на русском языке, то там можно выделить условно два полюса: Галина Юзефович — это, грубо говоря, поп-критика, и Игорь Гулин — очень хорошая объяснительная критика, он действительно пытается что-то понять. И я, конечно, на стороне Игоря Гулина, а не Юзефович, которая пытается что-то формировать ещë.

С.Ш. Ты против того, чтобы что-то ещë формировать? Не видишь в этом своей культуртрегерской задачи?

С.В. Моя культуртрегерская задача как критика скорее во внесении локального контекста в общероссийский. То есть я пишу достаточно много рецензий про новосибирские книжки, например, на «Парадигме» у меня есть условная рубрика из пяти рецензий, и что в первом номере, что во втором, я сознательно вносил в эти пять рецензий одну новосибирскую книжку. Твою книжку и Шатовкина, что вышли в Кемерове.

С.Ш. Как в нынешних условиях легитимировать самиздат? Или как понять, какой — крутой? Это вопрос, наверное, и про издательства в принципе.

С.В. Это вкусовое, ты просто берëшь издательство и читаешь три-пять книжек этого издательства и понимаешь, тебе заходит то, что они издают, или это говно. Это такая читательская позиция. Критическая позиция немного более сложно устроена, потому что тебе надо читать всë, в том числе, из того лагеря, который, может, тебе эстетически не нравится. Вëрстка и бумага не первостепенное значение имеют. Хотя хорошее оформление и хорошая вëрстка, безусловно, помогают продвинуться начинающему писателю. Тот же Дмитрий Райц распродал свой первый тираж «Случаев с англичанами…», который был 300 экз., и печатает ещë столько же, и их у него тоже практически уже раскупили.

С. Ш. А между тем прозаик в Новосибирске только один…

С.В. Безусловно. И это я. Дмитрий Райц — мой очень хороший друг, который занимает мне денег, отец Спектра, я ему рецензию обещал… Почему-то все новосибирские писатели имеют обыкновение просить у меня рецензию…

С.Ш. Зачем ты вообще стал писать прозу, и кто из современных российских прозаиков должен быть прочитан по твоему мнению?

С.В. Как-то так получилось, что за алкогольным смол-током с художником Антоном Кармановым я пообещал ему выступить на вечере малой прозы у них в коммуне. Наутро я очухался и понял, что для этого придëтся начать писать прозу. Начал — понравилось. Если говорить про современных прозаиков, то на первом месте с большим отрывом — Александр Ильянен. Дальше, допустим, Анатолий Гаврилов и Денис Осокин.

С.Ш. Куда уйдëт поэзия и куда уйдëшь ты?

С.В. Ты трезвый эти вопросы писал?

С.Ш. Ну конечно!

С.В. Тогда я уйду в закат, а поэзия — куда-то в другое место. А что мы такое пьëм, кстати?

С.Ш. Торрес. Надеюсь ты уже достаточно окривел, чтоб быть честным. Задаю такой вопрос: насколько, по-твоему, новосибирская поэзия соответствует заявлениям Антона Метелькова, Нины Николаевны Садур и многих других экспертов? Почему она тогда в жопе? Что можно сделать и нужно ли? Отвечай по порядку или как хочешь.

С.В. Процитируйте соответствующее заявление пожалуйста.

С.Ш. Ну это про СПШ (Сибирскую поэтическую школу) же. Антон Сергеич и в статье на «Лиterraтуре» упоминали сию школу вроде бы.

С.В. Нет, мне не кажется, что она существует. Существует некоторое количество сильных поэтов…

С. Ш. А как ты узнал про это некоторое количество, через Полторацкого?

С.В. Нет, через как раз-таки Метелькова. Я сначала познакомился с его женой — приезжал какой-то барнаульский театр в Новосибирск, ставил спектакль по «Братьям Карамазовым», а у неë были билеты, я ей писал во «ВКонтакте». А у него не было профиля в ВК, они с одного сидели, он зашëл в сообщения, посмотрел на мой профиль, перешëл в ЖЖ, почитал стихи и сказал, что заебись. Это было незадолго до слэма в «Собаке», в 2015 году. До Метелькова был только Iванiв, я читал подряд всех лауреатов премии Белого и был приятно охуевлëн тем, что у нас в Новосибирске живëт такой мощный автор. Это было за две недели до его гибели, и я не успел познакомиться, к сожалению. А Денисенко, Маковский, Овчинников и так далее — это всë я уже узнал от Метелькова. Ни у кого нет велосипедной спицы случайно?

С.Ш. Тебе из какого кармана?

С.В. Из заднего правого, пожалуйста.

С.Ш. Хм (роется в кармане). Я могу дать визиточку от чего-то, могу дать тебе мои расчëты и несколько мятых салфеток.

С.В. Не нужны мне твои расчëты, мне нужна спица.

С.Ш. Спиться всегда успеешь. А СПШ может сформироваться, какие должны быть предпосылки для этого?

С.В. Конечно, может, всë может сформироваться. Должно быть некоторое количество поэтов, которые передают свою поэтику некоторому количеству других поэтов. И так не работает, что я считаю, что я продолжатель дела другого, а объективные исследования должны быть проведены. В случае с Метельковым, может быть, так и есть, но это ещë не показатель существования школы. Тут ещë какой момент… Я понимаю, что вот сейчас ретроспективно можно найти следы поэтики Маковского в моих стихах, но это будет передëргивание, потому что это будут следы Маковского до моего знакомства с поэтикой Маковского. А у меня в стихах это скорее от Андрея Платонова и Шкловского. Насчëт того, что поэзия Энска в жопе, тоже слишком сильно сказано. Вот ты говоришь: кто в России знает, что такое Реч#порт или новосибирская поэзия, безотносительно нашей тусовки? По сравнению якобы с тем же Уралом или Питером нас не знают совсем. А я считаю, что Реч#порт — это очень хорошее начинание, чтобы изучать новосибирскую культуру лет через пятьдесят, а примерно так это и происходит.

С.Ш. Нет-нет-нет, я не то чтобы против, но мы видим, что вот есть люди, которые живые, здоровые и уже вписаны в общероссийский контекст. Те же УПШ, та же Тагильская поэтическая школа, ОСУМБЕЗ, люди из Вологды и так далее. Все же их знают. Я очень сильно сомневаюсь, что те люди, которые в Реч#порте, кроме вот, наверное, Метелькова, известны кому-либо за пределами Новосибирска.

С.В. Ну смотри. Что такое УПШ — это, судя по заявлениям, двести человек. Назови мне эти двести человек. Нет, не назовëшь, пять-десять от силы. И всех из Тагильской поэтической школы не назовëшь. Так же и с Реч#портом. Метельков небезызвестен, Полторацкий небезызвестен, ты небезызвестен, Шатовкин небезызвестен, Немцев небезызвестен. Олег Полежаев и Виталий Красный меньше, но мне кажется, это всë же индивидуальная история. Те, о ком ты знаешь из УПШ, ты знаешь их по своей индивидуальной истории, а не потому, что они входят в УПШ. Например, смотреть если на «Воздух» как некоторый критерий… В последнем есть Виталий Шатовкин, в предпоследнем — Евгений Минияров. И Андрей Щетников. Если про политику издательств говорить, например, НЛО, то скажи мне, какую книгу какого новосибирского поэта ты видишь выпущенную в НЛО?

С. Ш. В НЛО… В Арго-риске вижу, например, Дмитрия Королëва. Его тем более публиковали уже в Textonly, то есть о нëм знают. Он, конечно, закрытый человек и сам ничего никому не понесëт, но на это, мне кажется, и существует позиция культуртрегера, чтобы предложить…

С. В. Я думаю, всë же, что это двунаправленное движение. Про НЛО ты, кстати, так и не ответил, и не зря. Хотя я вот вижу там книжку Андрея Жданова.

С.Ш. Да, это было бы хорошо. Что, будем сплетничать? Провокационные вопросы задавать? Чего мы кстати не поговорили про «Сибирские огни», наши корни и скрепы? Не хотел бы ты опубликоваться в журнале, как Иван Полторацкий?

С.В. Не хотел бы. Мне не нравится то, что там публикуется, мне не нравится издательская политика этого журнала, мне не нравятся редакторы, зачем я буду там публиковаться?

С. Ш. А есть ли у нас, кроме «Воздуха», компетентный журнал на общероссийском пространстве?

С. В. «Парадигма». Ещë я хочу в Реч#порте сделать большой материал из 12 рецензий на новосибирские книжки, изданные в прошлом году. Жданов, Метельков, Болдырева, Гастев, изданный Кармановым, Полторацкий со своей «Черепахой», мы с ним, кстати, подрались из–за неë на презентации моей книжки. Я ругал эту вëрстку…

О.П. Он, условно говоря, смирился с ней… Придумал некую легенду…

С.В. Эти легенды я прекрасно понимаю: про антикнижку. Потому что меня напрягает издавать книжки за свой счëт, поэтому я очень рад своим и томской, и московской книжке…

С.Ш. Как ты относишься к Метелькову как ключевой фигуре новосибирского культурного фона? И какие ещë другие фигуры выделяешь?

С.В. Ну он много сделал хорошего. Плохого тоже…

С. Ш. (оживляясь). Давайте поподробнее про плохое.

С.В. Без комментариев. А знаешь, почему? Я плохо отношусь к тому, чтобы что-то вычëркивать из интервью. Зачем? Ведь я же это сказал. Поэтому так. Ты, кстати, не первый, кто угорает надо мной из–за того, что у меня на стене в ВК написано, но я принципиально не удаляю, ведь это же тоже я. В 2009 году я был такой вот.

С.Ш. Назови тогда двадцать ключевых фигур Новосибирска в литературном плане, раз больше ничего от тебя не добиться.

С.В. Хорошо. Мне немного лень восстанавливать хронологический порядок, потому я вразнобой буду говорить… Итин, Васильев (Павел), хотя кто-то скажет, что он омский, а сам Васильев больше в Москве зависал. Александр Курс, ну и Богатков, что уж. Магалиф. Маковский, Денисенко, Пивоварова, Минияров, Щетников, Шуба, Iванiв, Полторацкий, Северов, Королëв. Ну достаточно. Пятнадцать. Садур. Харитонов, хотя Харитонов ни одного текста не написал в Новосибирске. Семнадцать.

С.Ш. Их же две — Садур.

С.В. Нина, конечно. Может быть, потому что я меньше знаком с текстами Кати, но мне кажется, как прозаик Нина Садур — великая. Ранние еë вещи.

С. Ш. А вот ты придумал для Реч#порта 12 стихотворений по версии 12 экспертов. Как ты сам видишь это? Щетников немножко ругает формат: надо немного по-другому позиционировать…

С.В. Отвечаю по порядку. Это родилось из разочарования от антологии «Остров». И мне казалось, что, если это сделает коллектив, приближенный к Реч#порту, это будет более интересно. Сам я тоже скоро напишу и покажу скорее исторически, хотя это не значит, что надо так делать, это же выбор эксперта. Мне кажется, это будет идти немного против шерсти, потому что все, кроме Миниярова, сделали более личные или, скажем так, мейнстримовые подборки. Сейчас вот вообще Кендрика Ламара включу, его рэп-альбом получил Пулитцеровскую премию. Для сравнения: ни один рок-альбом Пулитцеровской премии не получил.

С.Ш. Зато рок-альбом получил Нобелевскую премию. Или, правильнее, тридцать или сколько там у него рок-альбомов (смеëтся)?

С. В. Я думаю, лет через тридцать Ламар может и Нобелевку получить, если так сравнивать. И вообще, рекомендую группу «Волосатые яйца» из Красноярска.