Леви Брайант. Кончина мира
Наблюдая за развертыванием пандемии, обнаруживаю, что способен мыслить лишь фрагментарно. Будто я утратил то, что Кант называл «трансцендентальным единством апперцепции», то формальное «я мыслю», предположительно сопровождающее все мои репрезентации, а вместо этого располагаю рядом несоизмеримых и несвязных впечатлений, лишенных всякого фонового единства. В «Трансцендентальном Умозаключении» Кант полагал, что условия возможности опыта являются также условиями возможности объектов опыта. В «Трансцендентальной Диалектике» он стремится показать, что Идея мира как целого или тотальности является условием нашего опыта. Если моё формальное «я мыслю» разрушается, не означает ли это также, что разрушается мир, учитывая имеющий здесь место параллелизм? Поэтому я стану писать фрагментами в надежде, что они, фрагменты, смогут помочь мне в отыскании некоего единства, логоса в основании этих фрагментов, который позволит мне снова обрести смысл.
* * *
Мир движется к концу. Я не говорю, что данный мир приходит к концу, скорее, приходит к концу мир как понятие. Эта мысль пронзила мой разум прошлой ночью, но она уже неделями маячила в неосознанном виде, а я не решался проговорить её внятно.
* * *
Четыре недели назад я проводил последнее занятие перед весенними каникулами. Я едва ли думал о COVID-19, это было абстракцией, чем-то нереальным. У нас с женой это было на уровне шутки. Думаю, мне казалось, что подобное здесь не может произойти. Это всегда где-то в другом месте.
* * *
В юности я был хайдеггерианцем. На 18-летие моя покойная бабушка подарила мне экземпляр «Бытия и Времени». Философию я открыл двумя годами раньше. Это были времена до интернета и больших книжных, потому книги вроде этой было чрезвычайно трудно найти в маленьком промышленном городе вроде того, где я рос. Я был очарован экзистенциализмом и годами читал о Хайдеггере, но самих его работ найти не удавалось. И это был один из лучших подарков в моей жизни, подлинный Red Ryder BB Gun (легендарная марка пневматического пистолета). Ощущение было такое, что мне подарили что-то редкое и ценное.
* * *
Когда я говорю, что думал, будто COVID-19 не может появиться здесь, то пытаюсь понять, не имел ли я в виду нечто более фундаментальное, чем географическое положение. Полагаю, ход мысли был именно таков, но, думаю, что за этим «здесь» маячит идея Открытого. Мы должны подвергнуть анализу Дазайн, говорил Хайдеггер. Дазайн часто интерпретируется как «человеческая экзистенция», но невозможно, чтобы тот же человек манифестировал себя в Дазайн. Дазайн — это просвет, в котором вещи возникают или манифестируют себя, своего рода свет прежде света. Нет, Дазайн — это не человеческая экзистенция. Это лучше переводить как «Бытие-там», или даже «Бытие-здесь», или просто как Открытое.
* * *
Я не специалист по Хайдеггеру, и мне не интересны ученые дискуссии в отношении его мысли. Когда я обращаюсь к Открытому, я имею в виду способ, которым мир и мы сами оказываемся «здесь» для нас. Имеет место целостность мира, логос. Сегодня похоже на вчера, а завтра будет похоже на сегодня. Сказать, что вещи вроде этой не случатся «здесь», не значит говорить о месте. Или, вернее, если мы говорим о месте, то речь идёт о надлежащем онтологическом месте, логосе мира. Вещи вроде этой не случаются «здесь», поскольку «здесь» не может быть событий, которые бы на фундаментальном уровне предавали упорядоченность мира или Открытого. Во всяком случае, именно это я наивно полагал.
* * *
Сантаяна говорил о животной вере. Таким образом он опровергал скептицизм. Он сказал, что у нас есть своего рода животная вера в реальность мира. В
* * *
О чем говорил Юм? Он говорил нечто из перспективы диванного скептика, неспособного продемонстрировать, что будущее должно быть подобно прошлому. Однако, играя в биллиард он приостанавливал свой скептицизм и доверял законам физики. Этому подобно Открытое. Никто не является скептиком, когда встаёт
* * *
Но «завтра» потерялось, и оно потерялось, поскольку мир движется к концу. Открытое закрывается. Ирония в том, что многие поколения философов, которые вели войну с метафизикой присутствия, теперь обнаруживают себя подвешенными в бесконечном настоящем. Я уже не понимаю мира, в котором обитал в последний день занятий перед весенними каникулами. У себя дома мы называем это «прежнее время». Завтра больше нет. Есть лишь это равнодушное настоящее, где один день просачивается в следующий и где каждый день тот же самый. Поэтому мы должны различать между тем же и непрекращающимся. Связность мира или Открытого парадоксальным образом позволяет изменению происходить, но в сумеречном царстве того же самого нет изменений. Все проекты подвешиваются. Это лимбо, похожее на аэропорт в фильме Спилберга «Терминал».
* * *
Мы выпали из времени и потому оказались радикальным образом между времён, между Открытыми. Повсюду развертываются радикальные трансформации, ужасные трансформации, но время, тем не менее, приостановлено. Мы надеемся, что вернется завтра, как солнце поутру, но не уверены что оно когда либо вернется и переживаем, что если завтра однажды вернется, то это будет ужасающее время, когда жить не стоит. Наступит ли завтра вновь?
* * *
Выражение «прежде времен» может показаться изящным, но оно ошибочно философски. Прежде времен не было до времени, поскольку время уже было. Там было Открытое. Нет, это мы живем «прежде времен» или в том лиминальном пространстве между мирами, где время приостановлено. Это и есть «прежде времен». Всё, что мы можем, это ждать. Мы стали тенями и призраками того мира или Открытого, которое однажды имело место. Мы сами превратились во фрагменты утраченного времени, остатки тех, кто когда-то располагали временем, но теперь утратили всё время
* * *
Если я могу сказать что мир идёт к концу, то я должен иметь какое-то представление о том, что есть мир. Понятно, что мир это не планета Земля, поскольку я все еще хожу по земле, перемещаюсь по ней. Хайдеггер говорит, что мир — это тотальность инструментальных отношений, учреждающая смысл или значение. К примеру, знаменитый молоток имеет смысл лишь в отношении гвоздей, досок, которые нужно сколотить, дома, который предстоит построить, и Земли, от которой дом нас укроет. Молоток приобретает смысл в понятиях множества проектов по сборке вещей в горизонте заботы. В детском саду мы пели песню «Танец скелета», чтобы узнать о частях тела. Там было что-то вроде «тазобедренная кость соединяется с костью бедра, и бедренная кость соединяется с костью колена…» Также обстоит дело и с миром. Вещи нашего мира соотносятся друг с другом в перспективе наших проектов или расположений заботы, конституирующих ткань смысла.
* * *
Пока мой инструмент действует исправно, он склонен выпадать из поля зрения или сознания. Он полностью интегрирован в деятельность в перспективе моего озабоченного взаимодействия с миром. И только когда что-то в моём инструменте ломается или чего-то в нём недостаёт, этот предмет обретает для меня присутствие как вещь и я начинаю осознавать тотальность отношений, конституирующую смысл. Вещь переходит от бытия «под-ручности» к бытию «присутствия-под-рукой». Мир поломался и потому вещи теперь присутствуют-под-рукой. Это благоприятная возможность.
* * *
Пару недель назад я отправился в
* * *
По возвращении из
* * *
Во-вторых, я открываю землю посредством всех тех вещей, на которые мы полагаемся и благодаря которым наша жизнь становится возможной, и от которых теперь не отвлечься либо в силу их отсутствия, когда они нужны, либо
* * *
Люди называют пандемию апокалипсисом. Они подразумевают под этим, несомненно, катастрофическое событие или катаклизм огромной разрушительной силы. Многие умрут и экономика по всему свету сколлапсирует. Но в своём исходном значении «апокалипсис» означает «откровение» или «раскрытие». Пандемия — это апокалипсис в обоих смыслах. Я склоняюсь к тому, чтобы думать о пандемии как событии, ужасном событии, и постараюсь расшифровать, что это событие обнажает или показывает. В «Логике смысла» Делез разрабатывает этику события. Он говорит, что мы должны быть достойны событий, которые с нами случаются и которые он равняет с ранами. Если мир идёт к концу, если это есть событие или рана, то мы должны придумать концепты, достойные этого события, которые бы позволили запустить время вновь и дать солнцу взойти поутру. Нужно приложить усилия и собрать воедино концепты, которые сделают возможным рождение другого мира.
* * *
Сетевая организация смиренных людей, от которой мы все зависим, вдруг обнажилась. Десятилетиями мы жили с мифом о зомби, где богатство производится теми, кто наверху. Однако, будучи ввергнуты в царство теней, теряя работу и будучи обязаны «оставаться дома и оберегаться», наблюдая, как останавливается вся экономика, мы видим, что единственным поддерживающим нас фактором, который поддерживает нас, даёт пропитание, связан с теми, кто работает в таких смертельных условиях. Те, кто оставался невидим подобно двигателю исправного автомобиля, обнаружились теперь. Те, кого многие презирали и полагали недостойными вознаграждения, теперь оказались важными для всех. Изучай мы экологию, знали бы всё это раньше. Хищник на вершине — наименее важный элемент экосистемы. Так же и с миллиардерами. Тем не менее среди нас пострадали и они, обнаружив что сбежать куда-то нельзя.
* * *
Если перефразировать Бадью — проблема политики и этики касается не различий, а того, как построить Одинаковое. Онтологически, говорит он, нет ничего кроме бесконечно делимых множественностей в отсутствие единого. Между мной и моим близнецом — если бы у меня был близнец — такое же множество различий, как между мной и китайцем с другой стороны глобуса. Различие, утверждает он, есть лишь тривиальный факт бытия. Вопрос в том, как мы сможем прочертить трансверсальную линию поперек этих различий чтобы построить пространство Одинакового. Вирус — великий уравнитель. Он отказывается быть где-то далеко. Он безразличен к тому, богат ли ты, беден, принадлежишь ли к суррогатному «среднему классу», к черным, белым, мужчинам или женщинам. Лишаясь работы и страдая от болезни, «средний класс» открывает, что у него больше общего с бездомным, чем с миллиардером. Пока у нас были рабочие места и, следовательно, зарплаты и здравоохранение, эта прекарность и уязвимость в основе нашего существа были невидимы. Однако, теперь подобно части не-части у Рансьера, которая небрежима и перед властью и перед работодателем, обнаруживаем, что все мы есть часть не-части, иными словами, все мы прекарны и уязвимы. Ужасная и жестокая несправедливость нашей экономической системы, потрясающее неравенство власти и репрезентации обнаружены и разоблачены для общего видения, и в этом открывается возможность сконструировать Единое или Народ.
* * *
Кризис всегда был Где-то-там и всегда происходил с
* * *
Известно высказывание Тэтчер, что общества не существует, есть лишь индивиды и семьи. Десятки лет это была глобальная философия власти, и это само по себе есть вирус. Это то, что позволило заменить общество экономикой, пустошью, где единственными ценностями были эффективность, инструментальность и прибыль. Какое-то время мы живем в постапокалиптическом мире, и это подлинная пустыня. Мы изувечили нашу человечность во имя этих ценностей пустоши. При построении планетарного Мы предстоит переоткрыть общество и нашу взаимозависимость с другими. Возможно, мы сможем теперь услышать древние языки в слове «экономика». Возможно, у нас получится отвоевать этот термин у пустоши, припомнив, что речь идёт об ойкосе или доме, что здесь есть общие корни с экологией и что ойкос или дом, т.е. обитание, призывает к совершенно иному набору ценностей, чем ценности запустения — эффективность, инструментальность и прибыль.
* * *
Где мы — в кошмарном сне или пробуждаемся от кошмара? Подобно многим я склонен мечтать. Иногда я мечтаю во сне. А может, мы пробуждаемся от кошмара, находясь в кошмарном сновидении. Может, запертые в своих домах, мы не можем понять, что делали в том прежнем мире и почему позволяли себе так жить и действовать. Вирус будто запустил всеобщую вынужденную забастовку, у которой нет лидера. Любопытно, сумеем ли мы вернуться назад? Но действовать точно будем по-другому.
* * *
Подобно кризисам прошлого Заповедник/wilderness всегда виделся Где-то-Там. Заповедник рассматривали как то, что не есть город, поселение или цивилизация. Это была природа, противостоящая культуре. Потому было возможно мыслить природу, а с ней и материальность, как Иное культуры. Природа была как Они для культуры. И действительно, весь ряд бинарных оппозиций вокруг культуры/природы — форма/материя, разум/тело, рассудок/чувства — организуются вокруг этого способа пространственно мыслить заповедник как
* * *
Посредством вируса мы открываем, что заповедник не
Перевод Сергея Адащика
Оригинал можно посмотреть здесь