Как говорить об экологических проблемах, чтобы слова не расходились с делом? Способен ли Кант осчастливить смородину? Даниил Аронсон рассуждает об экологии в контексте права, экономики и философии.

ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ ЭКОПОЛИТИКИ

Экологические проблемы многообразны: исчезновение видов и экосистем, загрязнение атмосферы в городах и на предприятиях и многое другое. Здесь речь пойдет, главным образом, о политике, связанной с проблемой глобального изменения климата. Вопросы таковы: что необходимо для того, чтобы эффективная климатическая политика стала возможной? почему этого до сих пор не произошло?

Сегодня климатическая политика далека от эффективности, несмотря на то, что основные требуемые для нее условия, казалось бы, налицо. Во-первых, физические механизмы климатических изменений достаточно хорошо изучены и продолжают изучаться. Во-вторых, исследуются также экономические, политические и даже психологические аспекты этого явления. В-третьих, есть специальные институты, задача которых — информировать правительства об изменении климата. Так, панель по вопросам изменения климата при ООН раз в несколько лет делает отчёты, и страны-члены ООН их заслушивают.

Наконец, регулярно проводятся международные встречи и переговоры. Но, как правило, они заканчиваются тем, что страны-участницы берут на себя так называемые non-binding commitments — «обязательства, которые ни к чему не обязывают».

Разумеется, есть технические объяснения неуспеха климатической политики последних 30 лет. Сюда относятся отсутствие единого признаваемого всеми центра принятия решений, энергопромышленное лобби, «проблема безбилетника» (страны не спешат заключать климатические соглашения, боясь, что придётся платить своей экономикой) и т.д. Тем не менее, все эти факторы не могут до конца объяснить, почему глобальная климатическая политика оказывается такой апорией.

История последних ста лет знает примеры успешной организации большого количества стран (взять хотя бы международные торговые соглашения), и примеры того, как множество людей добровольно ограничивало свое потребление (так было в США времен ленд-лиза). В вопросах экологии такое редкость. И страны и люди обычно с большим нежеланием принимают какие-то меры.

Часто отрицается само изменение климата. Иногда разговор на эту тему становится неловким: например, словосочетание «глобальное потепление» ассоциируется скорее с международными скандалами и с подозрениями в обмане людей. Все это несмотря на существование очень серьёзных научных свидетельств в пользу потепления. Политические меры буксуют и сталкиваются с серьёзными трудностями.

В какой-то степени экологическая политика в том виде, в каком она существует и мыслится сегодня, просто не предназначена ни для решения, ни даже для постановки проблемы глобального изменения климата.

ПРИРОДА КАК [НЕ]СУБЪЕКТ

Коренная трудность связана с тем, как мы вообще понимаем политику. Казалось бы, западная мысль предлагает разные понимания.

— Либеральная традиция: Политика — это область, где регулируются сталкивающиеся интересы частных индивидов. (Точка зрения, идущая от Джона Локка к Джону Ролзу.)

— Марксизм: Политика — сфера коллективной солидарности, порождённой общими материальными условиями труда.

— Понимание Карла Шмитта: Политика — это область суверенного решения.

Все эти понимания объединяет то, что политика в них мыслится как сфера отношений между людьми. Такова практически неустранимая черта представлений о политическом, существующих в западной мысли. Но для экополитики это не подходит.

В экологической политике нам нужно установить какое-то отношение между человеком и нечеловеческим (природным).

Природа не ведёт себя так как люди: не говорит, не принимает решений, не высказывает своих интересов — иными словами, она не похожа на того контрагента, который обычно представляется в политической мысли.

В результате, чтобы ввести климатическую проблему в политическую орбиту, ее всякий раз приходится переформулировать в других терминах, а значит явно или неявно подменять другой проблемой: экономической, юридической, этической или религиозной.

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ И ПРАВОВОЙ ПОДХОДЫ

Лучше всего на язык современной политики переводимы языки экономики и права. В конечном счете, в этих сферах все отношения тоже мыслятся как отношения между людьми.

Например, чтобы решить экологические проблемы экономическими методами, загрязнения рассматривают как товар, а загрязнителей как контрагентов, которые могут обмениваться этим товаром. Тем самым проблема изменения климата подменяется проблемами минимизации издержек и перераспределения рисков между игроками на рынке. Но в результате существующие механизмы торговли выбросами настолько гибки, что позволяют корпорациям продолжать загрязнение, извлекать сверхприбыли и заодно оставлять удовлетворёнными экономистов, которые видят в этом большой и процветающий рынок выбросов.

Сходным образом, при решении проблемы изменения климата средствами права происходит ее замена проблемой справедливых отношений между правовыми лицами.

Есть подход, предлагающий наделить природу статусом правового субъекта.

Один из первых прецедентов случился в США в 1972 году. Компания Disney решила построить автомагистраль через парк секвой, который на тот момент не был заповедником. Это причинило бы вред экосистеме, поэтому группа эко-активистов из Sierra Club подала иск. Помимо прочего, активисты выдвинули аргумент, что экосистемы вполне могут обладать таким же правовым статусом, как корпорации. Дело рассматривалось Верховным Судом, который отклонил иск на основании того, что никто из истцов не смог доказать, что от действий Disney будет нанесён ущерб их интересам.

Это возвращает к той проблеме, что право регулирует отношения между людьми как между теми, кто способен заявлять о своих интересах. Поскольку деревья не могут прийти в суд и заявить, что они против строительства магистрали, непонятно, как можно защищать их правовыми методами.

Есть более современный пример — в Новой Зеландии реку наделили статусом юридического лица. Теперь загрязнение этой реки можно будет рассматривать как уголовное преступление.

Это может помочь в решении локальных проблем, но вряд ли он что-то даст для борьбы с глобальным изменением климата. Ведь для этого юридическим лицом пришлось бы сделать всю Землю. Помимо очевидных технических трудностей (кто и перед какой инстанцией будет защищать подобное лицо?), здесь есть и концептуальная сложность.

В традиции общественного договора право обеспечивается соглашением, которое лица заключают по поводу чего-то, что само лицом не является. Обычно в качестве такого универсального предмета договора рассматривалась земля. Договор имеет смысл именно потому, что есть по поводу чего договариваться. Но если сама земля становится лицом, для договора больше нет почвы, и непонятно, как тогда мыслить правовые отношения.

Таким образом, в область права, экономики или политики оказывается невозможно ввести климатическую проблему как таковую. Ее постоянно приходится подменять какой-нибудь другой проблемой, которую, как вскоре выясняется, можно успешно решать, вообще не возвращаясь к вопросам климата.

ЭТИКА В БОРЬБЕ ЗА ЭКОЛОГИЮ

Этика и религия — в отличие от политики, экономики и права — традиционно мыслятся как сфера отношений человека с трансцендентным. Посредством религии человек устанавливает отношения с Богом, который не является субъектом в обычном смысле. В этике речь, казалось бы, идет об отношениях между людьми, но это не совсем так. В этике присутствует представление о некоторой конечной цели, которую нельзя вывести из логики человеческого общежития и нельзя рационально обосновать.

Согласно деонтологической традиции, ценность этического поступка в нём самом, а не в его последствиях, т.е. поступок рассматривается как конечная цель. В консеквенционалистской традиции представление о такой конечной цели сохраняется в виде понятия о «терминальных» ценностях (в противовес «инструментальным»). Пожалуй, верным будет сказать, что всякая этическая доктрина имеет некоторое религиозное измерение.

Последние 50 лет развивается новое течение — энвайронменталистская этика, которая регулирует отношения человека и окружающей среды. Пожалуй, наиболее известна концепция глубинной экологии норвежского мыслителя Арне Несса. Он предлагал рассматривать всю природу, включая человечество, как некий единый сложно организованный субъект, где нет множества индивидов, а есть лишь некоторые «узлы» сети отношений всех объектов системы.

Есть и попытки создания энвайронменталистской этики на основе утилитаризма.

Если мы, как утилитаристы, говорим, что ценностью является максимизация счастья, то не важно, чьё это счастье: человека, собаки или куста смородины.

Здесь, разумеется, возникает вопрос о том, что считать счастьем куста смородины и как это счастье измерить.

В целом всякий этический подход к проблемам климата связан с существенными трудностями:

— во-первых, любое этическое мировоззрение неизбежно упускает вопрос о том, какими средствами оно будет распространяться. Поэтому этика решает проблемы индивидов в частной жизни, но не перед целыми обществами (не говоря уже о всей планете). На практике это означает, что экологическая ситуация может бесконечно ухудшаться, невзирая на рост популярности энвайроменталистской этики (что и происходит в последние десятилетия).

— во-вторых, едва ли к изменению климата вообще можно было подходить как к этической проблеме, если бы не существовали так называемые «параллельные нарративы». Суть этого явления в том, что современная климатическая повестка распадается на два слабо связанных друг с другом нарратива. Один повествует о катастрофическом будущем: ужасающие ураганы, подъём уровня моря, засуха, волны климатических беженцев и проч. Другой говорит о нашей роли в благополучном настоящем: чтобы «спасти планету», нам предлагается совершать незначительные действия, коренным образом не меняющие наш образ жизни, например, покупать продукты с эко-маркировкой и раздельно собирать мусор. Таким образом, связь между настоящим и будущим остается принципиально непроясненной.

Существование параллельных нарративов препятствует коллективному экологическому действию, серьёзным изменениям или, по крайней мере, стремлению к этим изменениям. Для людей становится невозможно не то что принять, но даже помыслить ту утрату, которой в действительности потребовали бы решительные экологические меры.

Ирония в том, что именно параллельные нарративы, делая серьёзные экологические меры невозможными, создают почву для энвайронменталистской этики и всех разговоров об «этичном поведении» по отношению к окружающей среде.

Кант показал, что этическая постановка вопроса не может иметь смысла, если ситуация, в которой осуществляется этическое действие, не рассматривается как неопределённая.

Намереваясь совершить этичный поступок, мы должны отчасти не знать и не понимать, какими будут его последствия. Если мы обладаем полной информацией, то никакой наш поступок не будет иметь этического смысла, поскольку будет продиктован необходимостью.

Чтобы относиться к изменению климата как к этической проблеме, связь между настоящим и будущим должна оставаться неясной. Но при такой неясности эффективные меры становятся невозможны, а этическая благонамеренность теряет смысл.

Этика имеет ограниченную «дальность действия» в пространстве и времени и не знает такой вещи как коллективное действие. Однако климатические проблемы не могут быть решены сугубо индивидуальными усилиями. Поэтому климатические проблемы, по-видимому, нельзя решить, оставаясь вне сферы политики. Но имеет смысл думать не только о политике, проводимой на высоком уровне, но и о политике на уровне масс.

НЕЯВЛЕННОСТЬ ИЗМЕНЕНИЯ КЛИМАТА

Как известно, демократическая политика сама по себе представляет серьезные трудности, а для политических мыслителей часто оказывается почти неуловимой химерой. Есть авторы, такие как Наоми Кляйн, которые считают, что именно изменение климата может дать импульс для нового расцвета демократической политики — поскольку изменение климата не связано с национальными границами, затрагивает каждого и бьет в первую очередь по малоимущим. Но есть причина, почему сделать его предметом демократической политики особенно трудно.

Ханна Арендт считала, что политика (понимаемая именно как коллективная деятельность людей) — это область, где имеет значение только то, что может быть явлено.

Мир публичной политики Арендт сравнивает с театром, в котором главное — это то, что можно увидеть и услышать, а не то, что происходит за кулисами или в головах у актеров.

Эту мысль Арендт можно пояснить на примере возникновения национальных государств. Социолог Бенедикт Андерсон в своей работе «Воображаемые сообщества» показал, что нация — это некоторый политический коллектив, который существует именно потому, что себя воображает. Нет никакой нации, когда у людей отсутствует образ себя как определённого единства. Именно поэтому исторически наций не существовало, пока не появились средства, позволяющие сформировать такой образ. Одним из таких средств Андерсон считает начавшую распространяться в XVIII веке газетную периодику. Открывая газету, человек видит, что происходит в разных местах страны в определённое время. У него появляется воображение всей страны и всего её населения как группы, объединённой общей судьбой.

О чём это говорит в контексте идеи Арендт? Нация и национализм становятся политической силой в тот момент, когда возникают средства, позволяющие нации себя явить. До возникновения таких средств (в первую очередь, газет с большим тиражом) «нация» и «народный суверенитет» могли существовать как философские спекуляции, но не играли в роли в политике, поскольку не было способа сделать эти понятия чувственно наглядными.

Если вернуться к нашей проблеме, то оказывается, что есть минимум два барьера, которые препятствуют тому, чтобы изменение климата вошло в политическую орбиту сегодня подобно тому, как 200 лет назад туда вошла проблема народного суверенитета.

— Во-первых, барьер между изменением климата как глобальной тенденцией и локальными явлениями, в которых она себя и проявляет. Связь отдельного погодного явления с глобальным изменением климата никогда не бывает наглядной. Она всегда опосредована техническими научными выкладками, которые, к тому же, имеют только статистическую значимость. Так, на вопрос о том, связан ли московский ураган мая 2017 года с глобальным изменением климата, честный ученый ответит, что этого нельзя знать наверняка, поскольку такие бедствия были статистически возможны и сто лет назад, хотя сегодня их вероятность выросла.

— Во-вторых, связь между глобальным изменением климата и деятельностью людей далеко не очевидна. Нет того, что может быть воспринято так же очевидно, как связь между человеком с пистолетом и выстрелом. Она устанавливается только с помощью сложных и не до конца достоверных научных расчётов. а для политики нужна как раз очевидность.

Таким образом, чтобы появился коллективный субъект климатической политики изменение климата должно явить себя как таковое, но именно этого мы хотим избежать.

ИСКУССТВО КАК ПОМОЩНИК?

Проблема того, как сделать явленным то, что явлено быть не может, не нова. На протяжении столетий с такой проблемой имело дело искусство.

Теоретически проблему представления непредставимого отрефлексировал Кант в своей теории возвышенного. Согласно Канту, есть два типа эстетических суждений: суждения о прекрасном и суждения о возвышенном.

Первые фиксируют внутреннюю целесообразность наблюдаемого объекта или явления. Когда мы видим картину или архитектурное произведение, и понимаем, что форма соответствует содержанию, это и вызывает в нас чувство прекрасного, если несколько упростить.

В случае же, когда содержание подавляет форму, у нас возникает чувство возвышенного. Интересно, что в числе вещей, способных вызывать такое чувство, Кант называл и климатические феномены вроде ураганов или извержений вулканов. Для него было важно, что предметом суждения о возвышенном является не то, что мы непосредственно воспринимаем, не сам ураган, а то, что остаётся невоспринятым. По Канту, чувство возвышенного вызывается в нас пониманием того, что существует нечто, превосходящее наше воображение: бытие Бога, бессмертие души, свободная воля.

В конце XX века французский философ Жан-Франсуа Лиотар придумал интересный способ применить кантовскую теорию возвышенного к интерпретации авангардного искусства, прежде всего, нефигуративного. Для него нефигуративное искусство устроено так же, как кантовское возвышенное, потому что оно стремится показать нам не то, что непосредственно изображает. Скажем, на картине Пикассо «Герника» нам демонстрируется некое абстрактное изображение, но лишь потому, что ужасы гражданской войны, о которых пытается сказать художник, сами по себе непредставимы.

Глобальное изменение климата тоже непредставимо, что роднит его с кантовским возвышенным и с предметами авангардистского искусства. Поэтому изобретение способа его представить могло бы быть важной художественной задачей для современного искусства.

Есть попытки сделать это посредством фигуративного подхода, потенциал которого ограничен: нам могут показать фотографию белого медведя, погибшего, не найдя льдины для охоты, или фотографии одной и той же северной территории, сделанные с разницей в несколько десятков лет. Они заставляют нас сопереживать конкретным персонажам или задумываться о локальной ситуации, но не делают понятнее и ощутимее глобальное изменение климата. Однако способ сделать его понятнее можно попытаться найти в области нефигуративного искусства.

Подробнее о магистратуре «Политическая философия и социальная теория»