Настала спокойная январская пора, и трудно было поверить, что еще недавно в “Саду роз” скрипели окна, и свирепый зимний ветер дул сквозь бамбуковую изгородь. Ровное небо было ясного, голубого цвета, и ощущалось, что уже прошла пора устремленных к нему высоких ледяных гор и скоро придут теплые дни. Дул легкий ветерок, и казалось, что он скоро принесет жаворонков — символ весны.

В кабинете директора “Сада роз” я внимательно глядел, как тот наливает в стакан вермут вместо подогретого сакэ со специями. Ему уже было не меньше пятидесяти, но бакенбарды все были черными, а кожа еще не утратила блеска. Мне вдруг пришла мысль, а что это какой-то двадцатилетний паренек переоделся в директора, и возникло странное ощущение, что я смотрю на робота-андроида.

Необязательно, конечно, чтобы все было как в стихах Эдгара По, но что если и директор — один из пациентов?… Сначала я хотел спросить его об этом, но возможность все не предоставлялась. Среди теплых солнечных лучей царило молчание, и я, бросив попытки узнать правду о докторе, спросил:

-- Пациенты, которых я видел, все жертвы каких-то происшествий. Каждый из них — герой какой-то истории, но разве много случаев, когда это не так? Например, человек по неизвестной причине вдруг сошел с ума.

Как я и говорил, многие обитатели “Сада сосланных роз” оказались тут в результате какой-то истории — старик, веривший, что его мачеха стала воплощением Темной Богини; женщина, вдруг ставшая изучать знаки инопланетян, которые те якобы передавали при помощи красных и белых бильярдных шаров; водитель автобуса, выживший в результате несчастного случая, который унес жизни пятерых пассажиров, и из–за избытка раскаяния свихнувшийся на том, что каждый из них собирался кого-то убить. Таких случаев было много, но, тем не менее, само собой были люди, чье безумие было не так-то легко встроить в историю. И не всегда оно было низшего порядка.

-- Конечно, — кивнул директор. — Таких случаев много. В психиатрии есть понятие так называемого бреда восприятия (Wahnwahrnehmung), когда восприятие подчинено определенному смыслу, и бреда озарения (Wahneinfall), когда смысла не требуется. Один из примеров — больной, которого я назову “страдальцем”.

-- Почему “страдалец”? — Я глупо рассмеялся.

-- Ну, человек готов грудь себе расцарапать от боли. Он страдает оттого, что Япония, вторая по уровню ВВП страна, вся замусорена.

-- И у вас есть такие пациенты?

Металлический голос директора прозвучал укоризненно, словно в отместку за мое легкомыслие.

-- Конечно, для так называемых нормальных людей вещи, которые причиняют этому пациенту невыносимые страдания, будто его режут, кажутся недостойными внимания, но это совершенно неразумно. Скорее всего, прямая причина безумия не в этом, но, если заглянуть в конец его дневника, пациента беспокоит, что глобусы в канцелярских магазинах уже не металлические, а пластиковые, и он боится, что если больше не увидит металлического голубого прохладного моря, то и не сможет больше до него дотронуться. Однако сейчас практически во всех глобусах на пластиковую основу клеятся металлические детальки. Пациент, скорее всего, пришел к неправильному выводу, но не думаю, что он это осознал.

Человека, который испытывал бы жесточайшее, до отстранения, отчаяние от того, что вместо глобусов с металлическими морями и океанами стали продаваться ненадежные пластиковые, действительно следует назвать “страдальцем”. Вдобавок, в дневнике пациента, который директор достал из папки, “страдалец” описывал, что каждый день проходил мимо затемненного магазинчика по продаже пианино. Как-то раз продавец вынес на улицу маленькое черное пианино и с самого утра начал его разбирать. Ко времени обеда пианино было наполовину разобрано, а вечером от него остался только остов. Затем он случайно увидел, как в небе пролетает рекламный шар, его охватила тревога, что все глобусы теперь будут сделаны из пластмассы. И чаша отчаяния мужчины вдруг переполнилась.

-- Это было несколько лет назад? — Я сказал мрачным тоном. — Не могу не вспомнить историю молодого человека, который одолжил у коллеги 25 тысяч иен, пихал их каждому встречному и настаивал — “я вернул долг, бери”. Не самый веселый способ сойти с ума, но стоит ли сбрасывать его со счетов только потому, что он не такой уж и значимый?

-- Ага. Было что-то такое в газете, — улыбнулся директор. — Иллюзия вины становится менее индивидуальной, много случаев, когда люди притворяются кем-то, чтобы забыть боль. Однако у нас был один храбрец. Я говорю об “утопленнике”. У утопленника была сжата в кулак левая рука, и он ее ни за что не разжимал. Он говорил, что у него в руке “белый час”, и сам он руку разжать не может. Видимо, этот “белый час” совершенно нельзя было сжать в руке, но это явно была какая-то тяготная штука, не эпилептический припадок. Но заставил его послушать стихотворения одного из других пациентов, и оно сработало как заклинание Али-Бабы — “утопленник” раскрыл ладонь. У него было лицо, будто он черта выпустил, но полностью вылечился и покинул больницу. Стихотворение называется “Утопленник”.

Он достал листок бумаги, на котором было три строфы:

эту ладонь я раскрываю

и в твердых пальцах один за другим

пытаюсь увидеть сжатое “ничего”

между пальцами

долгое время таится скрытое

белая глубина дорогого воспоминания

отпусти их один за одним

когда на лице мертвеца улыбка

косяк рыб отцепится от его дорогой гнилой плоти

Директор улыбнулся мне окрашенной вермутом улыбкой, а я смотрел на листок и думал, вынести ли свое дилетантское суждение о том, возможно ли такое.

-- Я могу говорить о них бесконечно, но хотел бы познакомить еще с одним, мы называем его “сомнамбулой”…

-- Сомнамбулой? Как в “Кабинете доктора Калигари”, там тоже был такой, — невольно переспросил я, вспомнив старый немецкий фильм с Конрадом Фейдтом в черном трико. Чему был рад доктор Калигари, когда к нему доставили Чезаре?

-- Нет-нет, это вовсе не о преступлениях разговор. И инсулиновой комы тоже не было. Больной, скорее, крайне боялся уснуть, а “сомнамбулой” его прозвали с надеждой. Каждый раз, когда он засыпал, то крайне мучился кошмарами. Я пытался найти причину и просил его записывать сны, но ничего не понимал. Органы тоже были в полном порядке, сколько осмотров он ни проходил. Чем слабее он становился, тем сильнее мучали его кошмары. Но в последнее время он сравнительно спокоен.

На страницах, которые лежали в перевязанной папке, выстроились трудночитаемые ряды написанных ручкой букв, которые в деталях описывали кошмар этого мужчины. Рассказы о снах обычно представляют собой нестройные повествования. Под указанной датой была помещена изобилующая деталями запись о сне, в котором больной, медленно съезжая по длинной, длинной горке, пытался задушить индуса с фиолетовой кожей. За горкой были запущены фейерверки. Он сначала хотел задушить индуса, обмотав вокруг его шеи пятицветную ленту, но тот все откланивался и пускал пузыри изо рта. Из толстых фиолетовых губ шла белая пена, и синяя с красным лента, обмотавшая шею, была очень красивой.

-- Он говорит, что в повседневной жизни никак не связан с индусами, только раз видел сцену, на которой выступали фокусники. Может быть, это на него повлияло, и он настаивает, что оба они видят взаимные сны. Он считает, что где-то есть индус, который видит, как его душит какой-то незнакомый японец. Это как в научной фантастике, таких случаев бреда довольно много… Знаете теории о мультивселенных? Существует бесчисленное количество миров, похожих на наш, только отличающихся мелкими деталями. Говорят, по малейшему движению можно преодолеть границу между ними. Возьмем новость об убийстве Джона Ф. Кеннеди 23 декабря 1963 года, и, допустим, из двенадцати одинаковых выпусков газеты в тот день один выходит с крупным заголовком “Убийство президента Кеннеди”, а в других на том же самом месте заголовок местных новостей “Демонтаж системы Икэда”. Разве это не хороший пример мультимерных вселеных? Может быть, несколько счастливцев, которые не видели “убийства Кеннеди”, живут во вселенной, где оно не состоялось и до сих пор.

Из–за моего ли странного вида, не знаю, но директор вдруг сменил тему.

-- С нашими пациентами хорошо, когда все тихо, но только поднимется небольшая шумиха, то сразу все плохо. Прошлой весной сообщили, что пропала песня. Не ноты, нет, настоящая песня, шансон, зонг, которую можно петь! Песня исчезнуть не может, но это же “Сад сосланных роз”, и пожилой пациент, провозгласивший себя детективом, начал расследование. В коридоре были сплошные следы пыльцы, и он пришел к выводу, что песня потерялась там. К несчастью, была старая дева, которой казалось, что она второе воплощение колоратурной сопрано Галли-Курчи, и она каждый день переодевалась в концертные костюмы на кровати. Детектив допросил ее первой. Перепуганная певица от шумихи уже закуталась в одеяло так, что были видны только глаза, и, когда все прослышали про коридор в пыльце, сразу можно было подумать на нее. Но она сказала: “У меня аллергия и из–за пыльцы я не могу петь”, — и, завернувшись в одеяло, начала плакать. Детектив отступил, раз она петь песню не может, только прошептать. Тут по коридору пробежал голый мужчина с большой удочкой — его видели только со спины и сначала думали, это девушка Это был его ежедневный ритуал, и, пока он этого не делал, не успокаивался. Может, он притворялся рыбой. Вся эта история закончилась тем, что маленькая девочка собрала остальных пациентов, сказала “я эта песня, скажите “спой ее пожалуйста””, и все расплакались, и был счастливый конец, и даже “белая женщина” и “мужчина в каталке” пришли на шум.

Но я почти не слушал рассказ директора. Страдалец, утопленник и сомнамбула — мало ли бывает безумцев, но безумней всех сам доктор, владелец “Сада сосланных роз”. Он и выглядел в черном пальто и очках, как пациент доктора Калигари. А тогда я — Чезаре, сомнамбула, который видит его кошмар.

А доказательство такое — он совершенно спокойно изложил совершеннейшую чепуху об убийстве Джона Ф. Кеннеди. Немногие счастливцы? Быть не может! Сейчас, в 1971 году, Кеннеди уже был избран президентом на третий срок, и, по слухам, недалеко уже блистательное завершение операции во Вьетнаме. Спрошу-ка я у директора, кстати, а что он думает, кто сейчас президент в Америке? Нда, что? Быть такого не может — не могу понять ответа, какой-то Никсон? В один миг я будто бы оказался в параллельной вселенной.

Я быстро поставил стакан с вермутом и, ощущая спиной взгляд директора, покинул “Сад сосланных роз”.