Небо затянуто серыми, как рыбьи хвосты, тучами. Вдали слышится рокот прибоя. На холме из красной почвы, где растет редкая, обдуваемая соленым ветром, трава, стоит больница. Снизу она кажется вражеской крепостью с подвесным мостом, глубоким рвом и башенками с бойницами, поэтому деревенские жители называют ее “бедламом” или “психушкой”, и ходят слухи, что за некрашеными бетонными стенами и железными решетками скрываются пыточные камеры в пятнах крови или карцеры с цепями. На самом деле там находится одна из столь редко встречающихся в Японии психиатрических больниц милосердия.

В этой больнице на почве, притащенной десятком грузовиков, сооружен знаменитый, огромный розарий. Странная красота сплетений и переплетений новых цветов вскоре стала темой для обсуждения среди местных, и, когда директора спрашивали об источнике названия “Сад роз”, тот отвечал:

-- Фигурально выражаясь, эти розы сосланы сюда.

Однако директор сам воплотил в жизнь такую идею. Оставив пост завкафедрой психиатрии, он выстроил на все деньги эту причудливую больницу, которая смогла исполнить его чаяния, в отличие от университета. Под этим имелось в виду, что он не обращал внимания на положение или богатство пациентов, но выбирал тех, чьи галлюцинации или фантазии не были стереотипными. Многочисленных больных, кто внезапно ослеп или же считал, что про них говорят гадости про радио и это надо прекратить как можно скорее, он переправлял в другую палату, которая находилась недалеко от горы. Поскольку директор не хотел, чтобы о нем плохо говорили, тем, кто хотел поскорее реабилитироваться, он предоставлял стандартную медицинскую помощь. Желающие вернуться к нормальной жизни существовали за пределами его внимания, а главным объектом интереса были остальные — мечтатели — и собирание неземных грез в “Саду роз”, который был уже не больницей, а “музеем фантазий”.

Как-то раз в июле я зашел к директору, и, когда мы поговорили, я выглянул из окна полюбоваться на розы. В сезон цветения предо мной расстилалось пиршество красок и ароматов, но вряд ли розы желали цвести летом — среди пышной зелени, блиставшей на солнце, не было ни единого бутона.

Молчание высоких роз. Что творится внутри розы?

-- Цветы хороши, но и когда они молчат, тоже неплохо? — вдруг из ниоткуда возник директор больницы, и, слушая его шепот, я заметил нечто странное. На краю розария поблескивали несколько круглых пластиковых палаток. Белые поставленные на землю стеклянные колпаки напоминали маленькие космические корабли или летающие тарелки.

-- Что это? — спросил я, и директор горько усмехнулся.

-- Это развел один из наших пациентов, еще молодой мужчина. Он весь посвятил себя странному эксперименту. Так называемый “Марсианский ботанический сад”.

-- Он выращивает марсианские растения? — удивился я.

-- Нет, он попал сюда, будучи очарован розами. Почти бредил, но цветы его совершенно не интересовали. Он обожает исключительно корни. При виде корня его охватывает практически половое возбуждение, и, когда он испытал любовь, ему это доставило проблемы.

-- Полюбил? Этот пациент?

Я уселся и, ожидая долгого разговора, зажег сигарету. Директор же уселся за огромный стол. Некоторое время мы дымили молча.

-- Пациент, секретаршу, но это просто смешно… Они, может быть, потом придут сюда. Что касается “Марсианского сада” — об этом есть записи в его дневнике. Это признание, замаскированное под повесть.

Несмотря на жару, директор почему-то надел перчатки и достал из–за стола тетрадь большого формата. На ней было выведено латинскими буквами:

　　TANTUS AMOR RADICORUM.

Понять это я не мог.

-- А что это значит?

-- “Такая их любовь к корням”. Это пародия на герб Линнея.

Он указал на толстую книгу на столе. Это было что-то вроде ежегодника международного ботанического общества, где над стилизованными цветами в гербе красовалась простая, бледно-зеленой краской сделанная надпись:

　　TANTUS AMOR FLORUM.

-- В Швеции, в Хамарбю под Уппсалой, сохранился особняк Линнея. Этой виньеткой были украшены его чайные чашки. Конечно, автор этих заметок в подметки тому не годится, фантазии у него, как у средневекового гербариста… Не почитаете ли? Что-то в этом есть, и даже что-то смешное. Вот, возьмите.

Я подозрительно взял протянутую мне тетрадку и открыл на самой первой странице. Велась она красивым почерком, зелеными чернилами, и тесно записанные на каждой странице строки напомнили мне о розах, которые я видел в саду.

“…Он хотел узнать в деталях, что происходит внутри каждой отдельной розы. Его очаровывали не цветы (flos) над землей, а подземная часть, корни (radix). Он хотел избавиться от старого, существующего еще со времен Аристотеля, предубеждения, что у растений нет ощущений, желая доказать, что у растений есть не только чувства, но и мыслительная система. Они чувствуют разницу между водой, которая увлажняет корни, и между удобрениями в почве, как мы ощущаем вкусы. И он хотел сам, на собственном примере понять, как корень отличает одно от другого, хотя ненавидел, когда промокают ноги.

Когда люди во время жары наклоняются к колодцу и жадно глотают прохладную воду, или когда они пьют из кружки охлажденное пиво, утоляется одна и та же жажда, но вкус разный. Естественно, корень розы по той же причине по-разному должен реагировать на воду и на жидкость, в которой растворены органические удобрения. Он хотел, если бы получилось, посадить где-нибудь на теле, допустим, на левой руке, маленькую розу. Когда крохотный, с зубочистку толщиной стебелек привьется, и он будет поливать его из игрушечной лейки, роза вскоре радостно пустит белые корешки. Может, если почувствовать этот зуд, станет понятней, как мыслит корень, — и поэтому он попытался высадить на левой руке, между пальцем и мизинцем, несколько корешков, которые снабдил всеми нужными минералами и почвой, — это было совсем не больно. Если бы можно было высадить розу на теле — на голове, на плече, где угодно — не вмешивая в это всякие чужеродные вещества, вроде почвы, — дать ей жить, где понравится! Хотя примеров симбиоза между млекопитающим и растением нет, его это не волновало. На спине у ленивца или на хвосте черепахи могут расти хлорофиты, но это не тот симбиоз. Чтобы мох, который привольно селится на граните или древесном стволе, рос на коже животного — о таком он тоже не слышал. Есть клинические исследования о чудесной болезни ватафуки, но жизнь с опухолью, должно быть, крайне трудна. С давних пор люди смотрят свысока на растения, в особенности те, у кого аллергия на пыльцу, и поэтому сосуществование с растением кажется невозможным, но, с другой стороны, если бы он пожертвовал свою плоть розе, если бы он смог питать ее корень, этого бы хватило.

Таковы были мысли мужчины в инвалидном кресле.

Конечно, когда он умрет, и его похоронят, его разложившийся труп смешается с землей, и сверху, может, посадят огромную розу. Ее жадно растущий корень проберется сквозь тьму в поисках неожиданной добычи и, выпустив множество ответвлений, приблизится к нему. Когда они, наконец, обхватят его со всех сторон, один из них дотронется до его плоти и, словно зонд, зароется в нее. Но он, к сожалению, не узнает, войдет ли медленно в него этот корень, присосется ли, словно пиявка, или же обхватит гибким хлыстом. Розе неважно, откуда вытягивать питательные вещества — из груди ли, из бедра, главное, чтобы они были. Он хотел, чтобы полезными оказались внутренности и серое вещество, чтобы мочковатый корень, в поисках, чем бы поживиться, забрался в пустую глазницу, и, все же, лежать без сознания в час восторга, не зная, что главное стремление сбылось, совершенно бессмысленно. Мужчина надеялся, что даже после смерти, когда он начнет гнить, останется некое призрачное чувство, ощущение смутного прикосновения, но если этого тревожащего щупальца, ползущего корня розы не будет — все незачем.

“Такая их любовь к корням”

　TANTUS AMOR RADICORUM

сказал он. “Белая женщина”, услышав эти слова, категорически заявила:

-- Это разве любовь?

Она часто поглаживала его волосы и повторяла:

-- Ты можешь жить только в кресле-каталке. — Что ж. У тебя болен спинной мозг, как и у всех, у кого полиомиелит. Твои мысли — это философия человека, прикованного к креслу-каталке.

В первый раз, когда она это сказала, мужчина послушно согласился. Ему нравилось слово “кресло-каталка”, и, когда он оставался один, то, привстав, вращал колесо, притворяясь, что управляет креслом. Как человеку “с больным спинным мозгом”, спокойнее всего ему было в кресле, и так он и действовал. Он представлял тайные, непристойные рисунки из средневековых рукописей, где рисовали корень мандрагоры в виде человеческого тела, и концентрировал внимание на голых телах, у которых вместо лиц на голове росли листья, а вместо рук и ног — корни, и ему хотелось спать с этими растениями. Мысли византийцев, верящих, что этот корень закричит, если до него дотронутся, не казались ему столь уж далекими от реальности

Несмотря ни на что, доброта “белой женщины” его трогала. Если уж это было не дружелюбие, а любовь, он, следуя земным обычаям, должен был любить ее в ответ. Лучший подарок — приручить растения, которые не привыкли к нашим телам, и сделать так, чтобы они могли расти где угодно на коже. Как было бы чудесно, если бы в человеческих волосах вместо черных и коричневых кератиновых волокон были протонемы мохообразных, или же мягкие зеленые листья, которые росли, словно шелковый газон. Он надеялся, что под юбкой белой женщины скрываются зеленые, поросшие мхом, ноги.

 — Сегодня надела спорофиты, — женщина, которая могла бы так показать ему растения на ногах, словно новые чулки, стала бы его любовницей.

Как сделать этот подарок, он не знал, но вскоре получил подсказку. Она нашлась в астроботанике советского ученого Г.А. Тихова. Экспедиция “Маринера-4” уничтожила мечту о Марсе, но существование там мхов и лишайников не было опровергнуто. Он давно надеялся увидеть хоть какой-нибудь выросший на красной планете цветок, когда узнал об опытах Тихова и Токмачева, которые выращивали растения на Земле, но при таких же давлении и температуре, как на Марсе. В результате советские ученые подтвердили, что растения могут жить и в суровых марсианских условиях, и у них появился синеватый оттенок. Точно такие же исследования показали, что растения могли расти и на Венере, и вскоре в Японии стало известно об открытом в лаборатории в Алма-Ате астроботаническом саду

　 Но земные растения даже в самых суровых условиях не меняли своих характеристик. А ему хотелось, чтобы появилось новое, марсианское растение, которое могло бы паразитировать на человеческой коже, на коже той молодой женщины. Низшие грибки трудно считать растениями. Тем не менее, следовало использовать виды, которые паразитируют на поверхности тела животного, начиная с кордицепса, чтобы постепенно идти к более сложным организмам. Он также занимался экспериментами по улучшению почвы. С этой целью он использовал пальцы на левой руке. Мохообразным без разницы, где расти — на коже или на почве. Под огромными стеклянными колпаками он исследовал реакции на геотаксис и тропизм. Кроме того, когда удалось зафиксировать нерегулярность смены поколений определенного вида, растения наконец начали проявлять свои новые свойства. Эти мучительные записи должны были быть опубликованы в виде нормальных научных работ, но, поскольку академическое сообщество было еще к ним не готово, безопаснее было бы удовлетвориться только результатами экспериментов.

Но уже в первом успехе сомнения не было. Растения могли прихотливо расти на его коже. Они еще не пускали корни, но можно было уже почуять щекотливый шепот ползущих по щекам стеблей. Его желание стать полезным корню растения потихоньку сбывалось. Теперь этим могла заняться и “белая женщина”. И тогда он сможет впервые полюбить. Когда он, еще дыша, окажется под землей, он сможет, затаив дыхание, обнять корень розы. Испытает ли он религиозное блаженство или непристойный экстаз, лаская этот чайного цвета корень? О Radix, отдаю под твой кнут, под твою власть это бесполезное тело!

………………………………………………………………………………………………………………………………

На этих молитвенных словах записи в тетради заканчивались, и я в шоке закрыл ее.

-- Воистину, чудаковатые у вас пациенты. Однако ни мхи, ни низшие растения на коже расти не могут. Что это за причуда?

Директор странновато рассмеялся и не ответил. Снаружи, в коридоре, послышались веселые голоса мужчины и женщины, дверь вдруг открылась, и внутрь зашла женщина в белой мини-юбке.

 — Посмотрите, доктор. Вот что у нас получилось.

Она указала на ноги, которые до колен были покрыты зеленым мхом.

Но меня перепугала не только женщина, но и лицо молодого мужчины, который въехал в кресле-каталке. Оно было покрыто зелеными водорослями, словно маска. На левой руке, сложенной в каком-то знаке, не хватало двух или трех пальцев.

Непонятные чувства страха и ненависти вдруг охватили меня, и я невольно отступил поближе к директору. Это был первый раз, когда я понял значение перчаток на его руках.

Да. Когда он медленно стянул перчатки, я заметил, что ладонь у него была покрыта зелеными чешуйками…”

Когда я дочитал до конца, я рассмеялся, вручив ее директору:

-- Теперь мне ясно! Давать эту тетрадь в перчатках все равно, что соблюдать вежливость по отношению к автору.