Наглухо затворенное окно обрамляло затянутый тучами ноябрьский горизонт. И в комнате, и за окном было тихо — только чуть покачивались объятые золотым пламенем гингковые деревья. Помпезная, с оттенком вульгарности обстановка — шкура белого медведя и мраморная каминная полка, вышивка с сельскими мотивами и огромные часы черного дерева — вызывали в Идзава, давнем друге семьи Хосокава, тоску по хорошему вкусу, который задавал здесь тон во времена Тамэтика.

Отец Идзава до войны служил семейным врачом Хосокава, ветви хоть и боковой, но способной похвастаться родовитыми предками; говорили, их двоюродный брат, виконт был пажом при дворе. У Тамэтика была гладкая, как у младенца, кожа, и в его облике — темно-голубой бархатный пиджак, короткие штаны с отделкой и высокие белые гольфы — оставалось нечто аристократическое. Запросто можно было представить, как он почтительно держит обеими руками шлейф принцессы.

Когда после войны отменили титулы, главная ветвь выродилась. Семью Хосокава ожидала бы та же участь, не возьми все в свои руки госпожа Аяко, мачеха Тамэтика. Эта женщина, одаренная не только горделивой красотой и аристократическими манерами родовитых предков, но и небывалой деловой хваткой, ухитрилась приберечь скопленные до войны богатства, взамен отправив Тамэтика вместе с сыном Тамэхиро жить на скромное содержание в Тигасаки, где находился построенный специально для эвакуации особняк. Впрочем, к единственному внуку, Тамэхиро, госпожа питала своеобразную привязанность, и сколько раз она ни отправляла Идзава в роли своего посланника, чтобы тот уговорил Тамэхиро жить в главном доме, каждый раз тот приносил ответ: “Бабушка, я вас люблю, но…” Даже Идзава не знал, как прекратить в доме раздоры, которые длились еще со времен Мэйдзи.

Любившая окружать себя пышностью, госпожа Аяко обычно заставляла гостей ждать в приемной, но сегодня все было не так. Когда она, в накидке поверх обычного шелкового хаори с пятью гербами, села перед Идзава, демонстрируя свой суровый профиль, то показалась ему напуганной. Несмотря на приближающееся восьмидесятилетие, госпожа еще была крепка телом (за исключением небольших проблем с сердцем и глазами) и ясна умом и могла, по словам врача, прожить еще лет десять или пятнадцать. Утром она позвонила Идзава и поведала, что получает непонятные подарки, загадка которых должна быть немедленно разгадана. Когда Идзава примчался в дом, то с удивлением обнаружил, что это подарки Тамэхиро из Тигасаки. Сам Идзава не унаследовал должность семейного врача, но изучал историю в исследовательском институте, и его настолько же широкие, насколько и бесполезные знания старинных дворовых и аристократических обычаев и церемоний, вкупе со статусом холостяка, придавали ему своеобразный статус. После смерти отца он часто бывал у Хосокава и проводил дни в бильярдной вместе с Тамэхиро в доме в Тигасаки, в окружении подставок для шаров из французского мрамора, несмотря на то, что госпожа Аяко избрала его своим главным советником.

Что же касается подарков, первый был получен в сентябре, через месяц появился второй, а сегодня прислали и третий. Госпожа постоянно повторяла, что это знаки страшной, непримиримой, невыразимой словами ненависти, что сильно бесило Идзава. Может, Тамэтика что-то и надумал, но здравый смысл говорил, что внук не мог отправить бабушке вещей, которые выражали бы такую ненависть.

-- Это крайне страшные вещи, — еще раз повторила госпожа. Ее бледные щеки мелко дрожали, а в глазах поблескивал голубой огонек. — Первую маленькую коробочку я получила в дар на день рождения в сентябре. Тамэхиро, когда был маленький, часто показывал свои находки. В сопроводительной записке говорилось, что они-де с радостью преподносят вещь, за которой отправили людей аж в Ёсино!… И что вы думаете? Там лежал ядовитый, зеленый с золотыми пятнами, тигровый жук! Вы же знаете, мне говорили в детстве, стоит его только тронуть — сразу отправишься в мир иной. Страшно и подумать, сколько они его искали, чтобы подарить мне, страшно и подумать!

-- Погодите-ка, — перебил ее Идзава с горьким смешком. — Нет тут никакого злого умысла. Поймать красивого тигрового жука и показать его бабушке… Тамэхиро в детстве любил такие легкомысленные шутки.

-- Отнюдь! — прямо отмела госпожа объяснения Идзава. — Вам же не пять лет, а целых двадцать три года. В университете вас должны были научить отличать хорошее от дурного. А вы столь наивны. Я не соглашусь с вами — как мог мой добрый Тамэхиро, даже не принимая во внимание злодейский взгляд Тамэтика, придумать что-то столь жуткое? Какому злодею могло прийти на ум прислать ядовитого тигрового жука?

-- Он у вас сейчас, это жук?

-- Что вы! Я приказала Кикуно сжечь его в саду вместе с коробкой. Это же смертельный яд!

-- Но тигровые жуки совсем не ядовиты.

-- Что? — голубоватые глаза вопросительно поглядели на Идзава. Тот продолжил:

-- Вы говорите, Тамэхиро прислал красивого, зеленого с золотом жука.

-- Да, я сразу же поняла, он ядовитый.

-- Да успокойтесь вы! Это простые жуки-скакуны, они так называются, потому что, когда вы в горах, они скачут впереди и показывают дорогу. Совершенно безвредные насекомые! Их часто путают с ядовитыми нарывниками, черно-желтыми, не очень притягательными. Конечно, яд у них несильный, вы не умрете, только получите небольшой нарыв… Не мог же Тамэхиро сделать такое с любимой бабушкой? Вы слишком много тревожитесь, право.

-- Помилуйте, оставьте свои утешения, — твердо проговорила госпожа. — Ведь прислали мне не только жука. Когда вы увидите вторую вещь, то поймете, о чем я говорю.

Госпожа взяла со стола стеклянный колокольчик и с высокомерным видом позвонила.

-- Вы меня звали? — из–за двери послышался нежный голос Кикуно. Трем слугам, воспитанным с довоенной чопорностью, настрого запрещалось входить в приемную. От них Идзава слышал, что, даже когда Кикуно приносила чай по-русски с лимонной коркой и вареньем, госпожа поднималась и забирала чашку самостоятельно. Такая миловидная девушка, как Кикуно, довольствовалась ролью служанки из–за огромного жалования. Об этом Идзава тоже узнал от слуг, которые жили вместе с госпожой и, тем не менее, доверяли ему, раз спокойно передавали такие вещи.

-- Принеси это.

Госпожа поднялась, взяла сверток для кимоно, который был донесен до дверей приемной, и разложила его содержимое на столике.

Внутри лежало старинное черное хаори с рисунком. На спине, от ворота до подола, была нарисована жуткого, воскового цвета женская фигура, чем-то похожая на ведьму, держащая в руке посох с прикрепленным к нему черепом. Ее лицо с растрепанными волосами, оголенными зубами и запавшими глазами принадлежало кисти знаменитого художника, что добавляло ему дополнительной жути. Даже при свете дня от рисунка веяло началом зимы, когда не было слышно даже шороха белых цветов азалии.

-- Второй подарок Тамэхиро. “Темная богиня” кисти Каванабэ Гёсай. Ее нарисовали еще до моего рождения. Мой свекр был тем еще чудаком, и в годы Мэйдзи ходил в этом хаори по чайным домикам. Почему мне сейчас прислали этот дар? Написали, что нашли на складе в Тигасаки и отправили мне. Что вы скажете об этом после жука? — Отложив кимоно, госпожа Аяко церемонно проговорила:

-- Может быть, вам известно, что так называют супругу Ямы, который приносит смерть и разрушения. Тамэхиро мог намеренно отправить столь дурное изображение, только если он сошел с ума, но скажите мне, каковы его истинные намерения, как вы думаете?

Идзава молча глядел на хаори. Каларатри, или же Темная богиня, как написано в “Сутре о великой Нирване”, приносит несчастья. Когда в дом пришла богиня счастья Лакшми, то за воротами появилась ее сестра — Каларатри, столь страшная и некрасивая, что их обеих выгнали из дома. Считается, что она супруга Ямы, а ее посох с черепом, который может судить о хорошем или злом в людях, — это примесь влияний либо культа “Десяти царей Ямы”, либо Сахадевы.

Раздраженный собеседник объяснил все это, но слова не возымели успокоительного действия. В комнате повисло невысказанное напряжение, но тут из–за двери снова послышался спасительный голос Кикуно:

-- Время принимать лекарства.

Может быть, китайская медицина, в которой неплохо разбиралась госпожа, хранила секрет ее вечной молодости. Глядя, как она потягивает из кружки отвар с медом, Идзава успокоился и заговорил:

-- Уверен, что, прибираясь в кладовой, они нашли столь чудную диковинку и решили вернуть это вам, как вещь, принадлежавшую прадедушке.

Но госпожа, будто не желая довольствоваться столь простым утешением, отвернулась, а Идзава, не зная, что делать, продолжил.

-- Тем не менее, вы сказали, что в сентябре, октябре и ноябре они присылали странные подарки. Сегодня тоже что-то пришло?

Госпожа снова взяла колокольчик со стола. Был внесен последний подарок, завернутый в несколько слоев газетной бумаги. Когда его развернули, внутри лежал приметный фиолетовый цветок. Это был ядовитый аконит, который использовали для сведения счетов и в античности, и в средние века. На полном яда корне были остатки мха и почвы, и он ясно говорил о намерениях отправителя.

-- Разве это не борец?

Идзава, пока его не перебили, сразу же заговорил:

-- Я его хорошо знаю. Называется по-научному Aconitum japonicum, некоторые ученые в Японии дают ему названия по районам — Мёко, Хидака, Ибуки, Хакусан — но я слышал, классификацию собираются перераотать. Сейчас сезон цветения аконита, когда собирают молодые корешки, поглядите, главный корешок называют удзу — “голова ворона”, а молодые, которые от него отходят, называют “орешками”, и они ужасно ядовиты. В него входят от трех до четырех миллиграммов аконитина, хватит, чтобы отправить человека к праотцам.

-- Я осведомлена, — иронично сказала госпожа. — Объясните, для чего Тамэхиро послал эти цветы, и о чем он думал. Вы же так близко знакомы, и совершенно не знаете, что он имел в виду, не так ли?

-- Совершенно не знаю, — со странной улыбкой ответил Идзава. — Тамэхиро знал, что вы принимаете китайские лекарства, и хотел, чтобы вы добавили в отвар аконит, потому их и послал. “Головы ворона” и “орешки” же ведь часто там используются, не так ли?

-- Не увиливайте от ответа, — тон госпожи был неожиданно суров. — Я имею мнение, что не сам Тамэхиро придумал отправить такие подарки, но кто-то из окружения подговорил его. Я изначально ничего не хотела оставлять Тамэтика, но сегодня я сразу же перепишу завещание и приму меры, чтобы ему ничего не досталось. Единственное, что мне хотелось бы знать, — думал ли мой наследник Тамэхиро об убийстве или нет. Мне не кажется, что это шутка плохого вкуса. Напротив, замысел принадлежит другому, не Тамэтика дал такие указания, но кто это — понятия не имею.

Хитрая усмешка появилась на губах госпожи. Глядя на нее, нельзя было не согласиться с Тамэтика, который постоянно вздыхал, сравнивая свою мачеху с чудовищем. Возможно, настало время рассказать правду.

-- А если я скажу, что это все придумал я, вы удивитесь?

-- Нисколечко. — Госпожа и бровью не повела. — Я об этом догадывалась.

-- Вот оно что. И вы смогли понять, для чего аконит.

-- Конечно. — Все так же спокойно, не пошевельнувшись, госпожа поглядела на Идзава. Но молчание длилось недолго.

-- Я расскажу, в чем дело. Подарок вам доставили в коробке. До того, как ее показали мне, Кикуно вытащила оттуда несколько корешков. Мы решили пожениться, и она решила все уладить. Для чего нужен корень — вы и сами понимаете. “Орешки” для вашего отвара специально присылали из Хоккайдо, где в них нет яда, но сегодня все не так. И медики, и полиция решат, что яд накопился, поскольку вы и раньше принимали отвар. Или же случилась ошибка в дозировке — вины все равно не будет. Паралич дыхательных путей — не самая легкая смерть, но это расплата за вашу долгую жизнь. Вы уже выпили свой отвар. Но сегодня яда будет чуть-чуть больше обычного. Вы побледнели. Лекарство уже должно действовать. Мотив… Мотив прост. В августе, когда отмечали двадцать пять лет с конца войны, мы втроем встретились в Тигасаки. Четверть века прошла с той поры, но недобитые потомки аристократии, вроде вас, госпожа, продолжают жить в здравии и держат огромные средства. Так быть не должно. Когда врач сказал, что вам осталось еще лет десять или даже пятнадцать, наша радость исчезла. Что, вам уже плохо? Что ж, до скорого.

Госпожа повалилась на ковер и ее лицо исказилось, но не от боли. Нет, она смеялась, и казалось, будто она корчится в агонии.

-- Не торопитесь, Идзава-сан… — проговорила она, смеясь. Теперь она заговорила и казалась молодой и прелестной.

-- Как у тебя язык-то не отвалился? Мой чай по-русски был, конечно, чуть горьковат. Какое легкомыслие, думаешь, я так долго занималась китайской медициной и не знаю, что аконит еще называют “тещиным ядом”? Кикуно мне все рассказала, и не думаю, что тебе пришло в голову, что женщина может предпочесть деньги мужчине. Давай-ка я возьму колокольчик, и мы все у нее спросим? Что с тобой? Язык уже проглотил, дышать не можешь? Настала пора мне сказать “до скорого”.

Это было так. Идзава схватился за горло и с видом ужасной боли поднялся, чтобы выйти, когда к нему подошла, грубо нарушив правило не входить в приемную, одетая словно прислужница при дворе Кикуно. Она тоже что-то выпила, и изо рта текла коричневая с кровью жидкость.

-- Простите, Идзава. Я не смогла ничего сделать. Как я могла подменить лекарство…

Оба, лежа на шкуре белого медведя, корчились в агонии, то держась за горло, то хватаясь за живот. Прошло много времени, но, убедившись, что все кончено, госпожа с голубыми, как у Темной богини, глазами поднялась и в третий раз позвонила в стеклянный колокольчик. За дверью уже стояли слуги. Она высокомерно приказала:

-- Уберите вероломных.