Леон Немочинский: Вы автор книги «Философии природы после Шеллинга» (2006) [1] и, в качестве соавтора, «Идеализм: история одной философии» (2011) [2]. Эти книги, кажется, связывает убеждённость, что современной философии ещё только предстоит охватить весь творческий потенциал Идеи, какой она представлена в философском идеализме, и что в современной философии ещё есть возможности для идеализма, где Идеализм может пониматься таким образом, что он вовсе не обязательно будет лишён важной динамики, которую обнаруживают натурализм, материализм и реализм. Мне интересно, можете ли вы сказать что-нибудь именно касательно отношения между натурализмом или, возможно будет лучше сказать, философией природы, как вы это делаете в ваших книгах, и той задачей, которую вы обозначаете как не-элиминативный идеализм, предложенный Шеллингом, которого вы близко придерживаетесь, но не без изменений. В частности, элементы такой философии встречаются также у Бергсона, Уайтхеда, но именно философия природы Шеллинга важна для вас больше всего (возможно, здесь стоить отметить, как близки друг к другу Пирс и Шеллинг, особенно в том, что касается их взглядов на философскую космологию и физику). Но вместо этого вы связываете философию природы в духе Шеллинга с физикой Идеи Платона, что в свою очередь приводит к некоторым очень интересным результатам и интересует вас уже долгое время. Каковы, на ваш взгляд, наиболее важные и плодотворные связи между идеализмом в духе Шеллинга, платонической философией и философским натурализмом? Как эти связи могут оказаться полезными для спекулятивной философии 21-го века? Любопытно узнать, пересекались ли в какой-нибудь момент ваши исследования Шеллинга и Платона с философией природы Пирса, учитывая существующие влияния и связи?

Иан Гамильтон Грант: Прежде чем приступить к Пирсу, философской космологии и философии природы, я хотел бы выделить ряд основных концепций, касающихся Идеи и характера идеалистической философии, к которой отсылает начало вашего вопроса.

Говоря прямо, идеализм — это философия, которая утверждает реальность Идеи. Суть не в том, что любой аспект реальности должен рассматриваться с точки зрения Идеи, Идеального, или что концептуальное неискоренимо, как, например, видит это Макдауэлл [3]; скорее, речь о том, что реальность не представлена полностью, если она не включает в себя Идею. Идеализм поэтому элиминативен только тогда, когда Идея рассматривается как нечто, по отношению к чему другие сущности — обычно речь о природе или материи, но также и феноменах — выступают как её разновидности. Ничто в таком случае не находится и не может быть по ту сторону концепта. Это и есть элиминативизм в том смысле, что он не позволяет Идее быть Идеей, а природе — природой; скорее, одно должно стать образцом для другого, и проблема остается неизменной, рассматриваем ли мы её с позиций элиминативного идеализма или элиминативного материализма. Идеализм, когда он не элиминативен, как мне представляется, — и я в частности люблю приводить в пример более редко читаемых представителей, таких как Бозанкета [4] или Прингл-Паттисона [5] — стремится к тому, чтобы найти объяснение не одному средствами другого, но каждой вещи самой по себе. Такой подход очевиден, например, в том факте, что auto kath’auto Платона [6] имеет меньше общего с Ding an sich Канта [7], чем с элементарным «само-в-себе»: это нестрогое определение субъективности, независимой от сознания, или «оно-аттрактора», посредством которого что угодно становится тем, чем оно становится.

Чтобы увидеть это как можно яснее, представьте внутринаучную дискуссию, посвящённую актуальности Идеи. С одной стороны, нейронауки успешно разграничивают дискусcии об идеации и дискуссии о структурах мозга, при этом ничего напоминающего «Идею», не обнаруживается. С другой, физика понимает, что Идея — это актуальность. Что это подтверждает? Что Идея — не принадлежит к области ментального, но находится среди того, что актуально. Это, и это меня поражает, и есть платоническая традиция, и это то, что возникает снова у Шеллинга, — обратите внимание на развёрнутое критическое обсуждение «субстанциональности» или «физического существования Идеи» в «Тимее» [8], например, или следующий пассаж из «Системы философии как целого» [9]:

Обыденное человеческое размышление не имеет представления объективной причины, представления об Идее, которая сама как таковая в высшей степени реальна и объективна; всякая причина для него — это нечто субъективное, равно как и все идеальное, а сама идея имеет для него значение только лишь субъективности, потому знает оно только два мира, первый состоит из скал и камней, второй — из озарений и мыслей о них.

При совершенно другом подходе, если природа расценивается как единственное условие для существования всего, что существует, тогда природа как таковая и является Идеей. Соответственно, определять природу отдельно от Идеи значит просто неверно истолковывать природу. Но рискованность этого неверного истолкования полностью зависит от типа натурализма. Если натурализм основан на лучших достижениях науки, касающихся природы, что должно быть верно, если наука достоверна (в противном случае нас ожидали бы весьма странные последствия), тогда концепт природы, сформированный на таком основании, целиком зависит от тех исследовательских программ, которые находятся в прогрессивной стадии по Лакатосу, а следовательно и тех проектов, которых придерживаются. До сих пор ни одна конкретная наука не делала природу как таковую своим объектом изучения, как и в следствие неразрешённых вопросов сводимости (например, биохимии к физике), ни одна из комбинаций наук независимо от периода в истории науки, прошлого или планируемого будущего. Поэтому концепт природы, сформированный на основании лучших достижений науки, неизбежно будет частичным концептом или концептом только части природы. Вот почему требуется философия природы, ведь если верно, что природа это то единственное условие, при котором что бы то ни было, что может существовать, существует, тогда всё, что существует, требует контекстуализации внутри концепта природы, который по определению не может быть элиминативным или выборочным.

Однако и философия природы не может избавиться от ошибочного как такового, поскольку производство ошибок — это как минимум функция системы природы, которая производит мышление (идеацию), поэтому пространство для ошибки, сила ложного, должна быть частью природы, в противном случае какое угодно представление просто в силу того, что оно есть, было бы верно по определению. Единственный способ для системы разума быть фальсифицируемой — это считать причинное определение Идеи менее важным, чем отношения зависимости: быть зависимым от природы в том, что касается производства, не сводится к тому, чтобы быть следствием причины, поскольку если верно, что всё, что может быть, исходит единственно из природы, тогда и верное и ложное утверждение зависят от «природы творящего» [10], но делают это по-разному независимо от причинной сущности производства творения (идеации) (это значит, что одни и те же нейрологические средства служат для производства и тех и других). Конечно, придерживаясь исключительно платонической линии, мы можем сказать, что Идея совершенно точно не производится, но скорее благодаря ей существует творение как таковое. В этом случае мы должны предоставить дополнительные виды причинности и ни один из них, я считаю, не будет с лёгкостью сводиться к виду окончательной причинности; Идея — это скорее пертурбации конечного в бесконечном, как говорится в «Филебе», так что «возникновение к бытию» [11] — это становление, которое претерпевает бытие именно потому, что становление зависит от предела, которого по определению ему не достичь. Так мы приближаемся к философии природы, которая ни «стягивается» пределами, ни «стимулируется» началами, но такую, в которой зависимость чего угодно от чего угодно устанавливается в форме не только частных сущих, но также в самом становлении. Естественное следствие онтогенезиса или становления бытия должно быть бытием становления, форма которого и есть становление, или быть следствием возникновения мироздания, каким бы способом это ни происходило, происходит или будет происходить.

Что мне представляется близким по духу у Пирса, так это его концепт бытия, который ни эпистемологически ни космологически не приводит к конечным сущностям, чьи характеристики можно было бы определить без упрощений. И мне кажется, что это характеристика, которую разделяет большая часть современных философов природы: формы становления можно изучать узко-специальными методами, например, морфогенезис в науках о жизни; но формы как само становление, становления должны исходить из того, является ли становление тем, что они делают, налагают на процесс мышления определённую дисциплину, которая, если мир не вечен, как считал Прокл, не только верна, но скорее является частью становления, которое они артикулируют. Тогда, ещё раз, Идея неотделима от актуальности. Это мир нередуцируемых операций, в котором простые объекты внутри него могут последовательно быть изолированы посредством операции, которой это и достигается. Эти операции тогда являются определяющими для философии природы: творение, воспроизведённое в творении замкнутого, нельзя обратить, поскольку само творение замкнуто без дополнительной операции или продлении становления, от которой зависит эта замкнутость. И здесь, я думаю, мы можем усмотреть комплексную позицию Идеи в природе: это именно дополнительное измерение, артикулируемое операцией, способной абстрагировать свой предмет от контекста, от которого они зависят. А вместе с тем мы получим представление о функции замкнутости, от которой зависит специфика исследования природы.

Я не занимался углубленным изучением Пирса, но что мне кажется важным, так это чтобы философы, занимающиеся природой, такие как Пирс и Уайтхед, были вновь актуальны не только как исторические представители, но скорее внутри контекста того, как их представления о природе оформляют концептуализацию, ставшую следствием их представлений, в качестве модификаций того процесса, который они как раз и представляют. Я в частности заинтересован в развитии диалектики физического, при которой рефлексия над ней возводит диалектику в измерение Идеи без того, чтобы Идея при этом превращалась в определяющее представление, по направлению к которому движется природа. Мышление о природе как онтогенезис не может не иметь своим следствием ничто, кроме мысли о том, что природа отногенетична, должна следовать из онтогенетичной природы. Если в этой мысли нет этого следствия, тогда это не мышление о природе в терминах онтогенеза.

Перевод Олега Лунева-Коробского

“PHYSICS OF THE IDEA” AN INTERVIEW WITH IAIN HAMILTON GRANT (2013) Leon Niemoczynski and Iain Hamilton Grant. Cosmos and History: The Journal of Natural and Social Philosophy, vol. 9, no. 2, 2013, pp. 33-36.

Примечания:

[1] On an Artificial Earth: Philosophies of Nature After Shelling, Continuum, 2006, 232 pp.;

[2] Idealism: The History of a Philosophy (with Jeremy Dunham & Sean Watson), Acumen Publishing Ltd., 2010, 320 pp.;

[3] Джон Генри Макдауэлл (1942-) (John Henry McDowell);

[4] Бернард Бозанкет (1848-1923) (Bernard Bosanquet);

[5] Эндрю Сэт Прингл-Паттисон (1856-1931) (Andrew Seth Pringle-Pattison);

[6] auto kath’auto [separated by itself], «само по себе». См. Платон, «Федон», 69 C:
«[…] Почитаем ли мы что-нибудь смертью? — Конечно, отвечал Симмиас. — Не есть ли она отрешение души от тела? Умереть не то ли значит, что и тело, отрешенное от души, существует особо, само по себе, и душа, отрешившаяся от тела, существует сама по себе? Иное ли что-нибудь, или это называется смертью? — Это, а не иное, отвечал он […]»;

[7] Ding an sich, «вещь-в-себе», «вещь сама по себе»;

[8] См. Платон, «Тимей», (70-73, 30-37);

[9] F. W.J. Schelling, The System of the Whole of Philosophy and of Naturphilosophie in Particular (Nachlass), 1804.
Возможно, речь об отрывке из «Изложения всеобщей идеи философии вообще и натурфилософии в особенности как необходимой составной части первой» (Шеллинг Ф.В.Й. Идеи к философии природы как введение в изучение этой науки. — СПб.: Наука, 1998, сс. 128-152), но похожего фрагмента мне там найти не удалось;

[10] e tou poiountos physis [productive nature], «природа творящего»;
См. Платон, «Филеб», 26e6 (а не 28a, как указано в тексте интервью):
«[…] А разве природа творящего отличается от причины чем-либо, кроме названия, и разве не правильно будет творящее и причину считать одним и тем же? […]»;

[11] genesis eis ousian [becoming of being], «возникновение к бытию».
См. Платон, Филеб, 26d9:
«[…] Сократ. Что же касается предела, то, с одной стороны, он не заключал множества, а с другой — мы не досадовали на то, что он не един по природе.
Протарх. Да и может ли быть иначе?
Сократ. Ни в коем случае. Но, говоря о третьем, я — смотри — имел в виду все то, что первые два рода порождают как единое, именно возникновение к бытию как следствие ограниченных пределом мер […]»;