Статья написана профессором Лондонского университета Йоханом Сиберсом (Johan Siebers, Institute of Modern Languages Research, School of Advanced Study, University of London) для межуниверситетской конференций по философии коммуникации, которая ежегодно проводится в Санкт-Петербурге в рамках Дней философии ЮНЕСКО.

Профессор Сиберс был одним из инициаторов и руководителем (2008-2012 гг.) секции философии коммуникации Европейской коммуникативной ассоциации ECREA (European Communication Research and Education Association). С 2009 года по настоящее время Й. Сиберс сотрудничает с кафедрой теории и практики общественных связей ФИПП РГГУ и всегда поддерживает своими публикациями ее научные проекты. Перевод статьи подготовлен профессором С.В. Клягиным. Материал публикуется впервые.

2015 год ознаменовался заметными общественно-политическими акциями в университетах по всему миру. Организованные студентами и поддержанные преподавателями протестные акции (оккупация университетских помещений, проведение собраний и дискуссий) проходили в Нидерландах, Великобритании, Исландии и в других странах. Становится очевидным, что проблемы академического мира уже отличаются глобальным характером. В университетском сообществе накапливается все большая неудовлетворенность существующим положением дел.

Действительно, высшее образование и академические исследования в настоящее время стали сугубо инструментальными, преимущественно рассматриваются только лишь с учетом параметров их экономической эффективности. Университеты, работа которых теперь все чаще основывается на количественных показателях, в возрастающей мере оказываются под диктатом бюрократических управленческих супер-структур. Эти структуры не поддерживают идею понимания природы высшего образования как сущностного общественного блага, а не только как потребительского продукта, который продается и покупается на рынке.

В противовес этим негативным тенденциям важно признать, что высшее образование должно быть тем, чем оно на самом деле является: необходимым базовым инфраструктурным элементом современного общества. Поэтому по возможности надо добиваться того, чтобы университеты управлялись теми, кто определяет их порядок: студентами и преподавателями. Причем управление должно строиться на основе тех демократических приципов, которые отражают природу университета. Неолиберальная менеджерская модель, основанная на приватизации, конкуренции, финансовых стимулах и максимизации результатов, создает в университете атмосферу, которая пагубно влияет на качество образования и качество исследований.

Преподаватели угнетены и обременены бессмысленной бюрократической машиной, процесс обучения страдает от внешнего формалистического планирования, которое, почти полностью в него проникая, не оставляет в учебной деятельности места исследованию, критике, диалогу, участию, спонтанности и непредсказуемости. То же относится и к получению грантов: беспрецедентное количество времени тратится на составление заявок и собор документов, причем зачастую эта работа не приводит к позитивному результату. Необходимо также иметь в виду, что так называемая соревновательность в академической среде отнюдь не доказывает качество исследований, а просто делает людей все более и более демотивированными на фоне той бессмысленной работы, которой они вынуждены заниматься. Поэтому в наши дни мы слышим о том, что все больше сотрудников университетов начинают задумываться о дефиците демократичности в их институциональных структурах.

Мы не знаем, изменится ли что-нибудь в результате протестов последнего времени, но уже ясно, что все больше и больше людей не хотят мириться с этой, по сути дела, распродажей высшего образования, исследовательской деятельности и учености как таковой. Многие начинают осознавать, что институты образования самоценны и не могут быть подчинены каким-то внешним целям, независимо от того, какими бы важными эти цели не провозглашались. Наиболее важные ценности в жизни не могут определяться требованиями рынка, потому что эти ценности основаны на свободе. Они должны быть признаны сами по себе, независимо от их денежной стоимости и продуктивности. Знание, познание и истина должны быть, безусловно, отнесены к таким ценностям.

Исторически существование университетов отличалось некоей двойственностью. Так, с одной стороны, они являются автономными центрами обучения, которые не подчиняются никаким другим императивам, кроме развития знания. Но, с другой стороны, они остаются зависимыми от общества, будучи инструментами воспроизводства элит, профессиональных корпораций и структур власти.

Ничего нового в этой двойственной идентичности университетов нет. В эпоху средневековья университеты были проводниками политики церковных иерархий. В недавнем прошлом, в период социал-демократического правления на Западе и коммунистической эры в Восточной Европе, университеты также были включены в социальную повестку дня для повышения регулирующей роли высшего образования в жизни общества. И в настоящее время, когда политические структуры и рыночные механизмы становятся все более тоталитарными, мы видим, как университеты, да и наука в целом, превращаются в шестеренки глобальной финансовой экономической системы.

Однако даже при таком положении дел в университетской жизни сохраняется некий импульс человеческих устремлений, который проявляется в форме неявной идеи, что именно за счет этих устремлений может быть достигнуто человеческое счастье. И это совсем не беспричинно. Истощение природных, социальных, духовных и культурных ресурсов, которое вызвано их безудержной эксплуатацией, делает эту идею все более очевидной. Становится ясно, что ключевая задача современного образования — это не обеспечение приемлемой рациональности в принятии решений или в создании общественной поддержки маркетингового подхода к жизни. Напротив, идет все более активный поиск альтернатив такому подходу.

Культурная политика сопротивления представляется в этой связи начальным пунктом для любых изменений. Обстоятельства вынуждают нас действовать более разнообразно, с учетом конкретных контекстов предпринимаемых действий. Мы можем развивать такие практики и сферы деятельности, которые позволят искать альтернативные образцы общественной жизни, даже если они пока ограничены во времени и пространстве. Мы должны создать такую «площадку» для академической мысли и исследований, где они были бы самодостаточны и самоценны, а не подвергались инструментализации в рамках чего-то внешнего. Такие исследования должны осуществляться из собственной внутренней сути, должны быть способными сами поддерживать себя, и именно поэтому они могут обеспечить своего рода благородное, подлинное и полное, присутствие (generous presence), значимое для других сфер жизни.

Решить эту задачу не просто. Заметим, что в академической жизни всегда есть нечто, связанное с выпадением из пространства истины как таковой. Это проявляется перманентно. Существует, например, соблазн объявлять истиной только, например гипотезу или теорию, тем самым отказываясь от чего-то гораздо более утонченного. К тому же, изначально ситуативный, дискретный характер рутинных приемов критического мышления может при неверном к ним отношении становиться некоей формой догматизма. Странно, но мы больше не верим, что есть некая истина, которая пребывает в мире помимо эпистемических методов и процедур академической работы, и именно такая истина зачастую оказывается беззащитной перед ее узурпацией в интересах денег и власти. Мы легкомысленно полагаем, что посвящение чьей-либо жизни пониманию сути вещей само по себе не достаточно и нуждается в оправдании тем, к чему такое понимание может быть приложено. Между тем, сами слова «посвящение чьей-либо жизни» выглядят так, будто мы говорим их из другого, высшего мира относительно той реальности, в котором живем. Заметим, что мы посвящаем себя чему-то, что является определенным, конечным само по себе или находится на службе у такой конечной определенности (например, поиск способов лечения рака). Напротив, для маркетингового мышления конечного и определенного не существует, все взаимозаменяемо, все является меновой ценностью, ко всему может быть обращен вопрос «что мы с этим можем делать?». Такой подход, например, может проявляться по отношению к здоровью, которое для рынка страховых услуг является всего лишь ходовым товаром.

Мы оказались в парадоксальной ситуации: подтверждение ценности углубленного размышления и как бы отвлеченного созерцания в общественной жизни могло бы стать наиболее радикальным политическим действием современных интеллектуалов. Практика сопротивления для достижения желаемых изменений может руководствоваться осознанием простого обстоятельств: только то, что остается всегда истинным само по себе может быть продуктивно возвышенно по отношению к другим. Такое благородство (generosity), именно благо-родство как возвышенную, щедрую, идущую от избытка продуктивность, мы рассматриваем как черту характера подобно великодушию, дружелюбию, терпению. Если кто-то благороден, он отдает свободно, от самого себя, не ориентируясь на компенсацию. Но благородство, однако, не является жертвой. Оно предполагает, что тот, кто благороден, может что-то делать без умаления себя и тем более без того, чтобы рисковать собственным существованием. Когда благородство взаимно, мы можем говорить, что у нас есть свободные взаимные доброжелательные отношения между людьми, в которых каждый может благоденствовать благодаря благодеянию другому.

Такие «высокие» отношения могут складываться, а могут и не складываться. Поэтому мы можем говорить, что они отличаются свободой. Приобщение к иному и совместность должны проявляться свободно, чтобы быть подлинно человеческими.

Что здесь означает «подлинно человеческими»? Я бы хотел подчеркнуть один важный аспект, который может быть проиллюстрирован анализом понятия Dasein в работе «Время и бытие» (1927) М. Хайдеггера. Как это хорошо известно, для Хайдеггера только человеческое бытие как Dasein есть «бытие-в-мире», только Dasein является, открывается в мире. А мир есть некий «сгусток», сплоченная всеобщность значений (cohesive whole of signification), внутри которой мы обнаруживаем вариативность мира и существования, данную нам в чувственном локальном опыте. Мир — это своего рода горизонт, который всегда «уже здесь», на фоне и в противопоставлении которому частные существования и ситуации приобретают смысл и могут быть зафиксированы как определенности для познания.

Отношение между миром и бытием, которое открывается в Dasein не является казуальным. Оно само по себе не является еще предметом познания, субъектно-объектным отношением, в какой-либо форме которого мы могли бы его постичь (трансцендентально, эмпирически). В большей степени, это изначальное отношение раскрытия и открытости, которое является базисным для того факта, что есть сфера каузальности, познания, воли, эмоций и чувств вообще. Человек как Dasein живет в открытости, которая есть мир и в которой может обнаруживаться сфера реальности феноменального мира. Другое условие для отношения между миром и Dasein - бытие. Бытие таково, что сущности показывают себя человеку как человеческому существу. Без этой изначальной открытости не может быть такой вещи как свободное отношение одного к другому, не может быть, например, и знания как такового. Знание — это особое отношение, в котором два полюса приводятся к идентичности друг с другом, оставаясь, однако, различными. Но это предполагает отношение между тем, кто знает и тем, что он знает «внешним» образом относительно предмета познания. И то, и другое по-своему соединяется с миром. Без этого факта знание, обнаруженное в самом объекте, не может отличаться от знания об этом объекте, и познаваемое не может отличаться от познанного, а они именно различны и только стремятся к совпадению. Если такая потеря происходит, то наши знания становятся просто разновидностью техники. Поэтому можно предположить, что осознание совместности мира, укорененное в свободном отношении, которое мы могли бы назвать благородством, и есть предпосылка для «подлинно человеческих» отношений.

Я начал свои рассуждения с рефлексии текущего положения дел в наших университетах и расширительным образом перешел к наиболее абстрактным (и наиболее конкретным) уровням метафизического размышления. Причем есть вполне очевидна связь между этими двумя аспектами. Если мы думаем об университете как о месте, где всеобщность человеческого понимания должны быть, как у себя дома, мы можем легко сказать, что современный университет с его фокусированием на научном знании, на различных образовательных метриках и экономических достижениях не имеет своего места в истине бытия. Другими словами, приоритетная открытость к миру и для мира, это свободное основание знания, которое столь существенно для человека его места в бытии, должна всемерно поддерживаться. А современный, глобализированный университет все более и более теряет свое положение в благородстве бытия и в осознании его возможности. Без этого существование становится бессмысленным. Это означает, что университеты и институты могут превратиться в инструменты для достижения чужих целей. Таким образом они не смогут быть тем местом, где человеческое понимание может развивать холисткое и критичное сознавание из себя и для себя. Если это случится, то университеты потеряют свою идентичность так же, как и человек, который выпадая из Dasien, теряет свою самость. В этом и состоит, возможно, основная угроза, которая из–за общей неудовлетворенности ситуацией в высшем образовании соответствует базовому ощущению гуманитариев — той части образовательного сообщества, которая наиболее озабочена факторами смысла, толкования и понимания.

Конечно, эта угроза, относится не только к университетам. Потеря онтологического сознания в широком культурном смысле отнюдь не необходимый, но вполне реальный сопутствующий фактор технологического и научного развития. Как интеллектуалы мы должны противодействовать этой тенденции.