Этой осенью издательство Strelka Press опубликовало эссе Брюса Стерлинга «Интернет вещей». Публикуем второе интервью из серии «Разговоры о будущем».

— Как-то на закрытии фестиваля SXSW вы рассказывали о каталогизации предметов, как новой модели взаимодействия человека и его личных вещей. Идея выглядела как предчувствие «Интернета вещей», так сказать, подготовка материальной базы для дальнейшего использования в рамках новой технологии…

— Говоря об «Интернете вещей», мы сталкиваемся с интересной технической проблемой. Впервые она проявилась, когда в 70-е появились штрих-коды, которые позволили помечать классы объектов метками, доступными для считывания машинами — например, коробки с хлопьями. Это упростило процесс покупки товара — люди сами могли просканировать штрих-код, узнать все, что им нужно, и даже самостоятельно купить товар при определенном уровне доверия. Но сразу возникли проблемы почти метафизические. Если у меня есть класс объектов — например, коробки с пшеничными хлопьями, что если я захочу производить овсяные хлопья? Могу я использовать старый штрих-код? Нет, конечно, мне нужен новый, и вот я иду к какому-то специальному человеку и плачу ему дополнительные деньги, и вот он уже становится почти богом! Почему я просто не могу заниматься своим делом? Зачем мне общаться с этими людьми?

Или, допустим, я хочу пометить свой автомобиль. Я генерирую QR-код, наношу краской на корпус и вот на нем появляется метка: «Это мой автомобиль». Но с точки зрения вещей, что такое мой автомобиль? Что будет, если я сниму бампер и поставлю новый? Или новые двери? Я продаю вам свой автомобиль, но не говорю, что поменял шины на более дешевые. Так что «моя машина» это не просто «моя машина». Здесь есть базовая логическая проблема, метафизическая по сути. И она никуда не исчезает. Это как с топором Джорджа Вашингтона, у которого сначала поменяли сам топор, а потом рукоятку, но он все еще занимает прежнее место в пространстве.

Слова сами по себе не составляют язык. И штрих-коды тоже его не составляют. Дать названия всем вещам — да тут понадобится помощь Бога! Нужно быть как Адам в райском саду, который впервые дает имена всему. Вещи подвижны, они разрушаются и обновляются, они состоят из компонентов, а те, в свою очередь, из других компонентов. Ничего из этого не сертифицируется должным образом, поэтому вы можете врать. Вы сталкиваетесь с семантическими проблемами, когда пытаетесь прикрепить уникальные метки ко всем объектам. Очевидно, что у вас никогда не будет полного списка, а главный вопрос состоит в том, насколько вообще люди заинтересованы делать это? Какую пользу это может принести, какова обратная сторона? У нас есть штрих-коды и они очень успешны. RFID гораздо менее успешная технология. QR-код, распознаваемый машиной, который вы можете нанести самостоятельно, тоже более или менее успешен. Различные его аналоги постепенно отмирают, и все приходит к более или менее единому стандарту, но все еще нет идеального способа использовать эту технологию. Попробуйте сканировать QR-коды, которые вам попадаются на улице. В большинстве случаев браузер выдаст «Ошибку 404» — владельцы кодов просто перестают их поддерживать.

Можно создать более удобный способ — например вместо того, чтобы наносить метки, лучше научить Google распознавать предметы, к примеру, ананас. Вы фотографируете его и Google отвечает: это ананас. «Ого! Никогда бы не подумал, что это еда!» Это может быть полезным, но такой способ не дает возможности отличить ваш ананас от моего, или зеленый от испорченного. И вот мы опять сталкиваемся с проблемой семантики, которая по сути, метафизическая.

Мы будем и дальше решать ее, вопрос только в том, сколько мы готовы заплатить. Amazon недавно предложил решение — они презентовали Fire Phone и анонсировали приложение, которое может распознавать предметы, анализируя фотографии и сразу же находить их в интернете — идеальное устройство для хождения по магазинам. Но оказывается, что люди не хотят платить за это. Так что технологии «Интернета вещей» предстоит решить еще очень много проблем.

— Как взаимодействуют «интернет вещей» и «расширенная реальность»?

— Думаю, что ключ к пониманию этого взаимодействия лежит в идее «непрерывных вычислений» (ubiquitous computing). «Интернет вещей» — это неуклюжая версия «непрерывных вычислений», переходная форма. Но в мире, где «непрерывные вычисления» победят, технология «расширенной реальности» будет главным инструментом, потому что она связанна с регистрацией данных в трехмерных пространствах. Как еще я смогу понять, «жив» ли объект в интернете, могу ли я взаимодействовать с ним?

— Не кажется ли вам, что мир «расширенной реальности», очень футуристичный с одной стороны, напоминает архаичную, — средневековую, например, — ментальность, символическую по сути?

— Старые метафизические проблемы никуда не делись. Вот одна из них: «Сколько ангелов поместится на конце одной иглы?» — очень типичная проблема для Средневековья. По сути, это вопрос о том, какое количество внутренней активности можно уместить в одной квантовой единице пространства, он очень актуален сейчас, хотя ему уже тысяча лет. Современная физика этот вопрос формулирует так: существует ли квантовая структура у пространства и времени? Есть ли меньшие частицы? Мы до сих пор не знаем.

Называние вещей — это вообще очень библейский сюжет. «Вначале было слово». Теологи утверждали, что реальность вербальна. Бог заговорил — и появилась Вселенная. То же самое происходит, когда вы называете вещи в «интернете вещей»: вначале были данные (data) и из них появился объект. Как в случае с трехмерной печатью: сначала появляется слово — код объекта, а потом объект появляется в реальности. Объект может исчезнуть, а данные — нет, они останутся в некой централизованной системе. Объект таким образом теряет уникальность, становится проекцией данных.

— В «Священном огне» вы описывали геронтократическую дистопию. Происходящие в мире процессы заставляют всерьез задуматься над этим сценарием.

— Этот сценарий уже реализуется. И геронтократы уже здесь, вокруг нас, в то время, как все больше молодых людей, например в Евросоюзе, остаются без работы. Определенно мы наблюдаем классовое расслоение по возрастному признаку.

— И что будет? Берлин превратится в молодежное гетто?

— Молодежные гетто уже существуют — Остин, например, мой родной город, центр миграции молодых людей. Общества оказываются перегруженными пожилыми людьми. Пока это не так заметно. Все еще много «бэби-бумерской» риторики вокруг. Но молодежь постепенно становится меньшинством, и никто пока не знает, что с этим делать.

Сюжет «Священного огня» был построен вокруг истории пожилой женщины, которая проходит процедуры полного омоложения организма и в результате начинает мыслить и чувствовать как молодой человек, начинает тусоваться с молодежью.

Посмотрите на Италию — на Берлускони и его друзей, которые образовали особую касту. Берлускони уже почти 80 лет, но он развлекается с молодыми девушками и вообще ведет себя как довольно странный персонаж. Ситуация привела к тому, что молодежь начала восставать — из–за того, что политика сконцентрирована в руках одного поколения.

— А что если Берлускони исполнится 150 лет и он по-прежнему будет у власти?

— Это интересный вопрос. Мы видим массу примеров авторитарных режимов, которые развалились из–за проблемы преемственности. Есть какой-то парень, и все согласны с тем, что он делает все, что захочет, но потом он умирает в преклонном возрасте, а никого уже не осталось, чтобы его заменить.

Так было с Тито в Югославии: «О, маршал Тито, ты самый великий! Пожалуйста не умирай! Ты теперь старый и тупой, ты женился на молодой женщине, она манипулирует тобой!» Но никто ничего не сделал, парень сыграл в ящик и начались проблемы, потому что вопрос о легитимной передаче власти не был решен. А если кто-то будет жить 150 лет, это проблема станет еще хуже. У людей есть представление о лестнице успеха, по которой они всю жизнь поднимаются, и вот эта лестница начинает удлиняться. Никто не захочет быть слугами, не имея шансов на то, чтобы занять место хозяев. Это приведет к революциям.

Никто не захочет быть слугами, не имея шансов на то, чтобы занять место хозяев — это приведет к революциям

Технологии продления жизни обязательно появятся. Но современные теории говорят о том, что есть по меньшей мере семь аспектов метаболического упадка — клеточный и так далее. Я не думаю, что все эти проблемы будет решены одновременно. Сначала появятся люди, которые будут молодыми в каких-то отдельных аспектах — с хорошей кожей, но хрупкими костями, с хорошими костями, но глухие и слепые, или сексуально озабоченные маразматики.

Первыми, кто опробует на себе эти технологии, будут лабораторные животные. Я начну беспокоиться по поводу геронтократии только тогда, когда увижу двухсотлетнюю мышь. Пока это все теории, никто ничего подобного не сделал.

— Давайте поговорим про космос, его как-то незаслуженно забыли в последнее десятилетие.

— Космическая индустрия в основном продает довольно старый и скучный товар — коммуникационные и шпионские спутники. Если вы занимаетесь космическими запусками, их вы и запускаете большую часть времени. Число исследовательских проектов, которые представляют интерес для широкой публики, сравнительно невелико.

Я думаю, что космос снова становится модным из–за того, что миллиардеры из IT-индустрии захотели иметь собственные ракеты. В один момент появились Blue Origin, SpaceX и другие частные проекты. У людей много свободных денег, и вот они находят гения, который может запустить ракету в космос дешевле, чем NASA. Но все равно это очень дорого.

Космический туризм пока не очень популярен. Космические отели не летают на орбите. Если у вас есть 16 миллионов долларов, можно попасть на МКС. Вы просто нанимаете русских, проходите подготовку и неделю тусуетесь на орбите. Так сделал один парень из Остина — Ричард Гарриот. Его отец был астронавтом, так что у Гарриота были личные мотивы попасть на орбиту — сделать то, что делал его отец. «Привет, я хочу на космическую станцию! Я не женат, и у меня есть 16 миллионов…» Без проблем, парень, наслаждайся!

Он сделал это, даже снял фильм про свое путешествие на орбиту, но кому какое дело? Он не стал знаменитым — просто богатый айтишник, который слетал в космос. Я не виню его за это. У него нет детей, ему некуда тратить деньги. И потом, он сын астронавта. Я даже восхищаюсь им за то, что он делает то, что хочет.

Сейчас снова заговорили о том, чтобы вернуться на Луну, но что мы будем делать, когда окажемся там? Нельзя ее заселить. Это слишком опасно. На орбите ужасные условия для человека. Никто не оставался дольше шести месяцев на орбите без серьезного ущерба для здоровья. Пока не будут найдены какие-то медицинские решения, находиться в космосе — все равно что работать в угольной шахте.

Можно жить на Луне, но никто не знает, как это — постоянно находиться в условиях ⅙ гравитации Земли, кроме того, что это очень дорого. Гораздо дешевле собирать образцы с планет, доставлять какие-то маленькие объекты, это направление мне больше по душе.

Одна моя подруга из Калифорнии транслировала «Интернационал» из космоса, используя коротковолновое радио. Она потратила 10 тысяч долларов, поднялась на орбиту. Я спросил, сколько людей его послушало? Оказалось, немного — горстка радиолюбителей. Это не было каким-то важным событием. Она сделала это больше для себя.

Конечно, космос сейчас более популярен, чем некоторое время назад, когда общественность просто забыла про него. Унизительно думать о том, что люди побывали на Луне сорок лет назад, а у нас все еще нет технологии, чтобы повторить это. Понятно, почему люди перестали летать в космос. Это как гора Эверест. Сейчас можно посмотреть на нее с вертолета, хотя люди продолжают взбираться на нее. Погибают там каждый день. Но магия ушла. Момент, когда это было чем-то удивительным, ушел.

Есть большая вероятность, что на Луну высадятся китайцы. В следующие десять лет или около того. По политическим мотивам: «У нас есть ракеты!» Это произведет впечатление. «Смотрите, не кто-нибудь, а китайцы гуляют по Луне!» — это будет стоить потраченных денег. Это снова будет стоить потраченных денег. Спустя шестьдесят лет это опять будет важным делом. Если никто не поднимется на Эверест в течение шестидесяти лет, это опять покажется важным — подняться туда.

Индийцы тоже заинтересовались космосом. Возможно, мы увидим индийско-китайскую «космическую гонку». Это будет захватывающее зрелище. Сложно делать такие вещи в одиночестве: «Эй, смотрите, как быстро я бегу». А все плетутся где-то позади — в чем тут веселье? Ну высадятся китайцы на Луну, будут грозить оттуда загнивающему империализму… Вот если две империи окажутся на Луне — это будет интересно.

Возможно, мы увидим индийско-китайскую «космическую гонку» — это будет захватывающее зрелище

Я думаю, что людям нравятся лунные ракеты потому, что они — «мирные сестры» баллистических ракет. Все строят ракеты для военных нужд, и вот кто-то доказывает, что можно построить ракету в мирных целях. Это не еще одна пятисотмегатонная водородная бомба — уродливая, опасная, потребляющая большое количество ресурсов. Это что-то вроде рыцарского турнира, в котором участники, конечно, могут пострадать, но лучше так, чем собирать армии и бить в барабаны.

Я также могу представить, что какой-нибудь миллиардер сделает это. Представьте, что Билл Гейтс высаживается на Луну. Один! Ну ладно, может не Билл Гейтс — ему больше интересно лекарство от малярии, что намного полезнее. Может быть Берлускони полетит один на Луну, почему нет? Люди делают странные вещи.

Технологии космических запусков будут дешеветь. Будут использоваться новые материалы, может быть карбон или промышленные алмазы. Нил Стивенсон очень любит придумывать разные необычные способы запусков. Он потратил много времени на то, чтобы изучить все возможные способы, но ни один из них пока не дешевле существующего.

Сейчас все рассчитывают на чудо со стороны физики — чтобы летать в космосе без запасов горючего. Тогда можно легко облететь вокруг Солнечной системы. Пока что это теоритически неосуществимо — в рамках существующей науки. Но мы еще не знаем всего.

Недавно русские объявили, что нашли океанический планктон с Земли на поверхности космической станции — просто решили почистить иллюминатор. Предположили, что микроорганизмы каким-то образом поднимаются с поверхности океана вместе с воздушными потоками. Кто знает, может быть бактерии уже населили Солнечную систему!

В Калифорнии сейчас вполне серьезно обсуждают добычу полезных ископаемых на астероидах. Ребятам из Google понравилась идея: найти в космосе железный астероид, привести его на орбиту, а потом откалывать от него куски и сбрасывать в Тихий океан. Чистое железо, его даже не нужно выплавлять. Вы отправляете робота к поясу астероидов, находите астероид с магнитными свойствами, прикрепляете к нему пару ракет, которые буксируют астероид лет десять — пятнадцать.

Конечно, это дорого, но рыть шахты — тоже очень дорого. Нужно извлечь тонны и тонны руды, чтобы получить несколько унций золота. Кроме того, ракеты — это уже не какая-то экзотика. Прямо сейчас ракета приближается к одной из комет и собирается загарпунить ее. Это возможно. Это заняло 15 лет и стоило 200 миллионов долларов, что не так много, если разобраться.

Предположим, мне нужно построить десять ракет, я отправляю их в космос на поиск астероида, жду 10 — 15 лет, договариваюсь с правительствами, чтобы они разрешили мне свалить куски астероида на землю, ведь это взрыв, по мощности равный ядерному — это будет стоить мне кучи денег, скажем, пятикратную стоимость всего проекта. Могу ли я сделать это технически? Европейцы уже сделали это. Потратили 10 миллиардов. Мне нужно просто десять друзей, у которых есть миллиард. Могу ли я их найти, если я Сергей Брин? Думаю, да. «Не хочешь вступить в мой астероидный клуб?» «О чем речь, Сергей!»

Будет здорово, если у кого-то получится реализовать такой проект, сделать это безопасно и независимо ни от кого. Такая технология гораздо экологичней, чем шахты, которые наносят вред окружающей среде, ландшафту и здоровью рабочих.

— Говоря об экологии, что вы думаете об эффективности идей sustainability, в качестве новой «большой идеи» для человечества?

Всего семь процентов населения Земли придерживаются образа жизни, построенного на идеях sustainability. Это политически бесполезно. В Германии «зеленые» были довольно влиятельны одно время, но ни о каком «зеленом» правительстве по-прежнему не может быть и речи.

Как бы цинично это ни звучало, но единственный способ вполовину уменьшить выброс углекислого газа, это вполовину уменьшить население Земли. И так уже происходило не раз. Когда наступает экологическая катастрофа, гибнет огромное количество людей. Меня это не удивит, я вижу много ужасных вещей вокруг. Я из Техаса, у нас суровые погодные условия. И особенно суровые в последнее время. У меня есть рассказ об охотниках на торнадо в Техасе. Я видел торнадо класса F5, видел беженцев из районов, пострадавших от торнадо, разрушенные города. Когда торнадо атаковал городок Джералл, я отправился туда на следующий день посмотреть, что осталось. Там не было ничего! Торнадо сорвал дорожное покрытие и унес его. Ветер был таким сильным, что он просто выдул землю из–под асфальта, а потом поднял огромные, метров сто, секции полотна в воздух и разорвал их на мелкие куски высоко в небе. Пустое плоское пространство — вот все, что осталось от города.

Конечно, в масштабах человечества, торнадо не такая серьезная проблема. Даже самый мощный из них убьет не более нескольких сотен человек. Что действительно убивает людей — так это голод, засуха, распространение новых болезней: птичий грипп, лихорадка Денге в Японии, малярия тоже распространяется.

Экологический кризис давно был предсказан. И вот в Бразилии погибает урожай кофе, там начинается голод, в Калифорнии жуткая засуха. Через пять лет никакой Калифорнии может не быть — всем просто придется уехать. В Калифорнии нет воды. И в Аризоне тоже — если не считать наводнения. «Боже, мы просили только немного воды!». Благодаря наводнению они смогли наполнить резервуары, из которых питается городское водоснабжение, но сельское хозяйство пострадало, поля оказались затоплены.

Через пять лет никакой Калифорнии может не быть — там нет воды

Сильные засухи уже случались на американском Юго-западе. Один из таких периодов продолжался пятьдесят лет и вынудил местных индейцев покинуть привычные места обитания. Может быть и Силиконовой долины скоро не будет.

Очевидно, что это будет иметь мощный геополитический эффект. Американцев не принято рассматривать в качестве жертв климатических изменений. Считается, что страдают только бедные — от расширения пустынь в Африке, наводнений в Индии. Но Силиконовая долина и высокотехнологичное Западное побережье ничем не лучше — это такая же часть планеты.

В истории есть масса примеров цивилизаций, погибших в результате экологического кризиса, но современным лидерам не достает политической воли, чтобы что-то изменить. Хотя это очевидные вещи, можно просто сказать себе: «Хорошо, пусть это не моя проблема, но я просто не хочу умирать!» Русские коммунисты наблюдали неотвратимый закат Политбюро, но все равно ничего не сделали, не реформировали систему. Америка находится в кризисе с 2008 года, почему бы просто не привести дела в порядок, не вернуться к экономическому status quo пятидесятых годов? Но всех волнует только один вопрос: кому мы предъявим по счетам?

Много всего происходит, кроме глобального потепления. Мертвая зона в бассейне Миссисипи, лесные пожары, кислотные дожди, токсины встраиваются в пищевые цепочки… А Чернобыль? Фукусима? Воздух в США ужасно загрязнен, скажем, в районах полигонов испытаний оружия в Неваде или на Скалистом плато в Колорадо — это в окрестностях Денвера. Сейчас они пытаются обустроить там пригороды, выглядит очень привлекательно: «Смотрите, дома светятся в темноте!» И все равно люди готовы жить там, потому что это очень дешево. Они думают: подумаешь, излучение, я курю так много сигарет, что это уже неважно. Люди совершают безрассудные вещи. Люди становятся алкоголиками, хотя все знают, что это плохо. Я вижу подобное каждый день. Я писатель, и я вижу многих знакомых писателей, у которых ужасные проблемы с алкоголем. Сколько жизней моих коллег разрушено, это ужасно. Хуже только преподавание. Необходимость преподавать разрушает писателей быстрее, чем алкоголь, но как правило они совмещаются.

— Не думал, что вы окажетесь таким циником!

— Я не то, чтобы циник, просто у меня есть понимание трагической сути человеческой природы, это то, что дает людям литература. Я вижу недостатки ее дизайна. Я был недавно в одной школе дизайна, говорил со студентами, преподавателями, гуру и все время слышал одну и ту же фразу: «Мы проанализируем проблему и найдем решение». А что если нет никакого решения? Что если это просто нормальное человеческое состояние, которое мы пытаемся вылечить?

Вы теряете глубину, попадая под очарование «решательства» (solutionism). Это что-то вроде ложного сознания, идеологии:

«Я не понимаю, чего хочет этот Гамлет. Может дать ему свой айфон и тогда он не станет убивать своего дядю?» Минуточку, Гамлет убъет своего дядю вне зависимости от того, сколько у него айфонов!

«Почему Гамлет не зашел на Википедию и не проработал свои инцестуальные проблемы?»

«Прогнило что-то в Датском королевстве» — вот в чем проблема Гамлета, это человек, обличенный властью в развращенном обществе, в атмосфере заговоров и убийств, где он оказывается морально парализованным. Если вы не понимаете Гамлета, что-то с вами не так, как с человеком мыслящим, вас нельзя воспринимать всерьез, вы не понимаете основную функцию человека в мире. Вы не понимаете универсальный смысл этого урока, потом что ищете какое-то плоское инженерное решение проблемы, суть которой гораздо глубже.

Почему Гамлет не зашел на Википедию и не проработал свои инцестуальные проблемы?

— Это напоминает историю про «лэптопы за сто баксов» для голодающих детей Африки.

— Ну да, вроде того. Я хорошо знаком с Николя Негропонте, потому что он один из создателей журнала Wired. Он создал это устройство. По крайней мере, это была хорошая провокация для индустрии. Проблемы детей в школе не решаются при помощи покупки компьютеров. Когда компьютеры появляются в школе, дети не становятся образованнее — они просто начинают проводить все свободное время в «Твиттере».

Это все идеология «решательства» — когда вы не стараетесь разглядеть суть проблемы, а рассматриваете ее как нечто, что может быть исправлено, например, при помощи создания устройства или написания приложения. Это так типично для американского общества — книги вроде «Как заводить друзей и влиять на людей». Я буду улыбаться и стану богатым. Вы отказываетесь увидеть причины, по которым вас не любят, не понимаете, что такое настоящее доверие, вы не способны даже переживать по-настоящему, потому что вы эмоционально плоски.

Это я говорю не как циник, а как литературно образованный человек в компании техников. «Решатель» говорит вам: сначала мы сделаем А, потом B, потом C, а вы отвечаете ему: «Как насчет парникового эффекта?» Это звучит очень цинично. Но это нужно говорить.

Однажды на съезде коммунистической партии в Париже обсуждали новую на тот момент систему троллейбусов и Андре Бретон спросил: «Что если троллейбус переедет семилетнюю девочку?» Это было такое сюрреалистическое вмешательство, которое должно было заставить представителей профсоюзов задуматься об оборотной стороне технологии, которая способна убить. Человеческая жизнь несет в себе элементы трагедии. Если бы не было троллейбуса, возможно, девочку задавила бы лошадь. Она могла умереть от скарлатины. В любом случае это трагедия! Вот рыдает ее отец, поможет тут шестой айфон? У меня есть три шестых айфона, вот, и еще я дам купон на седьмой! Может быть ему поможет служба психологической помощи? Он приходит к социальному работнику, но она все это уже видела, на прошлой неделе у нее было пять девочек, которых переехал троллейбус. «Вам нужно пройти через это. Побольше плачьте. Постарайтесь не причинить себе вред». Вас подвозят домой и предлагают сендвич. Это не решение, но это лучше, чем ничего. Не думаю, что здесь вообще есть какое-то решение.

— В своем «Манифесте 2000» вы предлагали уход в Сеть в качестве решения экологической и демографической проблемы, что вы думаете об этом сейчас?

— Это не сработало. Могло сработать. Я часто получал письма от читателей с подобным содержанием: у нас есть глобальное загрязнение и глобальная сеть. Что если использовать одно, чтобы победить другое? Но мы не сделали этого.

— Но ведь еще не поздно, технологии продолжают развиваться…

— Это не поможет. Дело в том, что сеть развилась не в том виде, в каком могла бы… На момент написания «Манифеста» было популярно движение «светло-зеленых» (bright greens) или «высокотехнологичных зеленых» (hi-tech greens), они призывали больше времени проводить в сети, чтобы тратить меньше ресурсов. Сейчас мы видим подросшие версии этих идей. Проект Smart Planet компании General Electric вдохновлен той же идеологией: «Давайте поставим сенсоры на все устройства, снизим уровень воздействия на окружающую среду и сэкономим деньги!» Я полностью за, но пока этим занимаются общественные организации, ничего не произойдет. Я не скажу, что мы оказались в самой безысходной ситуации за всю историю, но проблема парникового эффекта актуальна как никогда раньше, ее уже не решить с помощью Интернета.

Технологии не помогут — Сеть развилась не в том виде, в каком могла бы

— Как насчет полного отказа от технологий в качестве личного выбора человека?

— Я не вижу здесь никакой проблемы. В традиционном индийском обществе существует период в жизни, когда человек уходит из семьи, удаляется от мира и становится йогином — это как пенсионная система. Есть несколько различных сценариев, в рамках которых человек может быть йогином. Очень правильная вещь — что-то вроде социальной страховки. Если я хочу все бросить, я вступаю в новый период жизни и существую за счет благотворительности других людей. Я могу обратить свой ум к более высоким материям, и не беспокоиться о повседневных.

Раньше, если ваша жена умерла, а ребенка задавил троллейбус, вы могли уйти в армию. Или побрить голову и стать монахом. То есть, если вы действительно оказывались в тупике, и не могли избавиться от мрачных воспоминаний, вы брали себе новое имя, например «сержант такой-то» или «брат такой-то» и могли оставить свою неудавшуюся жизнь. Таким образом общество позволяло заново создать свою личность. Но мы больше не делаем этого, у нас у всех постоянные личности, номер социального страхования, все хотят следить за нами со школы. Людям не дают возможности оставить жизнь, которая оказалась несостоятельной и достойным образом создать новую.

Мой друг и наставник Кевин Келли, который долгое время был редактором журнала Wired, однажды сказал, что сеть не имеет ценности, если она непрерывна. Что делает сеть ценной — это ячейки сети, пустота между соединениями и узелками. В нашем структуре слишком много непрерывности. Должны быть люди, которые скажут: «Мы выходим из игры, больше никакого электричества, никаких телефонов, никакого wi-fi. Мы — амиши, отказники (refuseniks). У нас вы можете не думать о своих устройствах, потому что розеток все равно нет».

— Вы были в России в 93-м году, никаких письменных свидетельств не сохранилось, говорят, вы тогда обронили фразу про страну победившего киберпанка.

— Ну да, я приехал в Москву и встретился здесь с местной sci-fi тусовкой. Рассказал им о киберпанке, они, конечно, слышали о нем, но не очень то заинтересовались, это слишком напоминало их повседневную жизнь. Кто им по-настоящему нравился, так это Роберт Шекли и Майкл Суонвик. Фэнтези! Они тут конкретно врубались в Майкла Суонвика, типа «я дочь дракона» и все такое.

Это не сильно меня удивило. Когда мы создавали киберпанк, то действительно интересовались происходившим в СССР. У Вильяма Гибсона в романе Zero History часть сюжета происходит в Москве. Это как если бы какой-нибудь русский решил поместить действие своей книги в Техас. В Италии существовали популярные комиксы про техасца по имени Текс Уиллер, это был типичный «спагетти вестерн». Мне, как техасцу, было очень смешно смотреть как итальянцы представляют себе настоящую жизнь в Техасе: ковбои, кактусы, индейцы, лошадиные стойла, ловушки и ацтекские мумии. Невероятно увлекательно!

— Тем не менее, ваше и Уильяма Гибсона восприятие пост-советского мира было очень точным, всегда казалось, что у вас есть понимание происходящего здесь, что не могло не удивлять.

— Не думаю, что у нас было какое-то полное понимание, скорее способность имитировать это понимание. Очень трудно было понять что-то, слишком большое пространство, слишком закрытое. Я провел некоторое время в Сербии, думаю, что это что-то похожее. Сербия невероятно интересна для изучения, во многом потому, что она очень маленькая. Это очень компактное общество. Все про все знают, у каждого есть собственное мнение, и оно никогда не совпадает с тем, что можно узнать из телевидения или газет. У каждого есть свое видение происходящего! Я говорил с русскими об этом и обнаружил тоже самое — радикальное разнообразие взглядов на одни и те же события. В одном русские всегда согласны — в том, что все плохо. Когда что-то происходит, всем понятно — это катастрофа, но никогда нет единого мнения, когда нужно эту катастрофу диагностировать.

Я не люблю национальные клише, но метафизическое разнообразие взглядов и суждений в российском обществе по поводу любых событий интригует меня. В США, где все постоянно говорят об индивидуализме, люди гораздо большие конформисты в метафизических вопросах. Американское общество — это около тридцати четко оформленных социальных групп. Если человек делает это, значит он любит вот это, например, любит футбол, скачки, голосует за Рейгана и имеет пистолет. В России демография не работает. Вы видите человека и кажется, что можете с уверенности отнести его к той или иной группе, но стоит вам немного поговорить с ним, и вы обязательно обнаружите нечто экстравагантное!