Прошла неделя, и вчера должен был официально закончиться домашний арест Бена. Сегодня с первого взгляда на стало понятно, что Куратор сосредоточен, все планы, идеи и вещи Войны хранятся в голове Бена, как Афина в голове Зевса.

Внеочередная встреча Войны показалась мне фестивалем одиозности. Она состоялась в потрепанном помещении, над входом в которое висел целый набор противоречивых вывесок: Саквояжи&Чемоданы, прачечная P & K, юридическая контора «Седьмая печать». Внутри мне сразу показалось, что все здесь дышит смертью и запахом гладильной. Придя чуть раньше, я поторопился с выводами, а теперь вдохнул и выдохнул, и сразу почувствовал более достоверную ноту здешних ароматов — это был запах порошка и стиральных машин, напоминающий о лоске наглаженных занавесок.

Обычно ждешь, что решения о судьбе мирового искусства будут приниматься где-нибудь в изолированной офисной переговорке вдали от посторонних ушей и глаз, выполненной по эко-древесному дизайнерскому проекту в здании где-нибудь близ Лайт-Стрит. Здесь же местами на стенах висели декоративные рыцарские вымпелы. «Да, ну и в местечке мы собрались — прямо как Король Артур и рыцари круглого стола в Логре», — заметил я, хотя присутствующие оценили сей юмористический запал без особого энтузиазма.

Очкарик по имени Джейсон, Обрист, мой галерист Мартин, щуплый улыбчивый волосатик, к которому обращаются Джаред, незнакомый мне трансвестит, Надя в розовом костюме женщины-кошки, Байкер-о-мафиозо, зазнайка, какая-то тянка и Маленький Тук. Почти научно-практический семинар для Les Miserables и клоунов на пенсии. Или, скажем, карнавал престидижитаторов и других мертвых профессий, я ведь доходчиво выражаюсь? Вообщем, от собрания этого Кафка воскрес, огляделся и умер еще раз.

Мир постоянно нуждается в людях, способных вовремя и прямо заявить о том, что разговор скатился вниз по воронке в водовороте идиотизма. Или, хотя бы, если его продолжение им не интересно. Сегодня же не найти людей, способных обозначить свою независимость от простых законов коммуникации — способных не смотреть, не чувствовать и не переводить взгляд.

Несмотря на известные грозные причуды, все члены «Войны» старались вести себя так, будто СТРАННОСТЕЙ в поведении Бена не было, обращаться и обсуждать его персону по-свойски. Такова сила власти и авторитета, сглаживающая в глазах наблюдателя все острое и маргинальное в наделенной ими фигуре.

Вспомнить хотя бы случай, когда Козленок по его просьбе гонялась по всему Нью-Йорку в поисках MO-CLEAN/14 — устройства, созданного Франческо Моракини для удаления с банкнот следов кокаина. Когда Бен услыхал про него, то воскликнул «Мне жизненно необходима эта вещь!». В первой партии их было всего 3 штуки — попробуй разыщи.

В ожидании Бена я невольно стал свидетелем того, как Грубиянка Козленок с Обристом общались без каких-либо проявлений напускной любви и уважения:

— Однажды Тук застрелил гребаную кошку без какой-либо гребаной причины. На твоем месте я бы опасалась, что он и ТЕБЕ засунет твою Cтепень магистра изящных искусств (MFA) вместе с ТВОЕЙ кураторской зубной щеткой от Paul Smith прямо в швейцарскую задницу.

Пухловатый Малыш мирно дремал над недопитым бокалом Апероля. Из всей пятерки только он столь сладко фигурировал на десятках магшотов — снимках подозреваемых в полицейских участках, снимках, сегодня повально пленяющих женщин в социальных сетях. Долговязый, иначе Малышом бы его не прозвали. Не даром прозвища обычно перекликаются с сутью человека, и я заметил, что Малыш Тук был сделан из совсем уж твердых пород дерева. Наверное, как добротная аукционная колотушка.

На это решил демократично высказаться Рубинчик:

— Секундочку! Наша арт-группа ЛГБТКИАП±Френдли, — отрепетированно выпалил он, — Это пространство свободно от сексизма, клерикализма, эйджизма, расизма, эйблизма и всякого чересчур грязного онанизма. Здесь каждый в душе Шерлок Холмс — каждому желающему — скрипочка, кокаин и дедуктивные способности».

— Отдайте мне мои часы, иначе будет как вчера… — начал было угрожать Ханс-Ульрих.

— А что было вчера? — поинтересовался я.

— Вччерра они мне их не отдалли. — пожаловался со швейцарским акцентом Обрист.

На минуту проснулся большой, чтобы отпить свой оранжевый коктейль:

«Знаешь, в чем разница между мной и тобой? (он помедлил, будто бы оставляя нам ложную паузу для саспенса) — Ты мыслишь субъективно, а я — объективно!», — с офигенно-наивным осроумием сострил Тук.

Все вдруг стихли и как будто бы потеряли друг к другу интерес, потому что…

Ложная тревога. Из–за угла, куда указывала табличка WC, энергично-раздолбайской походкой вышел всего лишь он — JLX.

Не стану давать излишних деталей, и вот почему — молодой человек JLX был как две капли воды похож на Джареда Лето, и, оказалось, что далеко не случайно. Бен рассказал, что тот всю жизнь играл библейского Христа — то на сцене, то на подиуме, то на съемках. Но больше всего ему приходилось позировать для картин — и, особенно часто, бесконечным картинам-аллюзиям и всевозможным репродукциям Святой Вечери из Сикстинской капеллы Микеланджело — то есть изображать позу «Христос на тусовке» — сидишь в центре стола, закинув глаза и изображая приступ божественной благодати, представляешь себе как голая Сара Джессика Паркер парит по небу на картине Шагала «Над городом». Порой от него требовали участия и в менее канонических композициях — например, он сидит на кухне с распростертыми руками и смотрит вдаль, а на полу валяется припавшая к его ногам нимфа в нижнем белье от Victoria’s Secret. На одной из картин он в образе Спасителя держал когда-то почившего Майкла Джексона на руках — рисуя с натуры, художник специально заставлял его часы напролет держать в руках свой тяжеленный Telecaster — пока рука страшно не затекала и не начинала ныть. Вот так — всю жизнь играл Христа и получал за это копейки, но сейчас-то он, похоже, схватил Бога за бороду.

Мне он показался интересным и я спросил его:

— Что же вы делали до этого?

— Я был закулисами и плакал…

Он вышел к нам со слезящимися от выкуренного дымка глазами. Но от моего вопроса прежний яд сознания ожил в нем словно забытый сон. Жаль было его ненароком ужалить, а ведь у самого хорошего актера души вы не обнаружите.

Никто из нас не знал его имени, потому что все с незапамятных времен обращались к нему Джаред. В далеком прошлом он постоянно был под кислотой, потом перестал мыться и набросился на нашего режиссера. Джулиан Вендерс, обтертый за свою творческую карьеру так, что удивить его не способен был бы и увиденный воочию порнограф-мормон, прокомментировал это совершенно в духе Терри Гиллиама и Вернера Херцога: «Самое главное в первоклассных актерах — это то, что они обладают восхитительной способностью удивлять режиссера каждый день». Но и Джаред наседал не напрасно, и в, конце-концов, снялся у Вендерса в фильме «Париж-Техас».

«Фильм частично виниловый, то есть пленочный: мы снимали его на пленку, а не на цифру. Только в 250 кадрах использованы цифровые эффекты. Кроме того, в фильме есть так называемые full gate или «ворота» — все то, что попадает в объектив. Обычно зритель видит на экране вариант со срезанными углами. Мы же использовали все, что захватывал наш объектив». Такой вот с виду белобрысый Иисусик.

Джаред Лето–Христос (далее JLX, или специальная пиктограмма, похожая на волосатика, если с ней справится издатель) на рождество подрабатывает Санта–Клаусом, вот только еще и гримируется в этом образе под Ронни из Kiss.

JLX был во многом как и я — ближе к проволочному человеку по комплекции, чем к Арнольду, а отличаемся мы тем, что он, вдобавок, еще и человек ветренный. Он часто отвлекался на то, чтобы произносить сочиненные на ходу импровизации:

— «Когда я вижу что-то длинное, серьезное, о талмуде там или философии, сразу ставлю лайк, даже не читая, по первым строчкам понятно, что ты умное что-то наваял, полный кредит тебе и респект»

Часто они обрывались до того момента, в который из сказанного могла следовать какая-либо мораль:

— Один мой друг презентует себя на фейсбуке так: «НАИКРУТЕЙШИЙ художник на планете».

Догадавшись, что мысль не завершена он невпопад добавил:

— а? как вам такой штрих к портрету? — каждый из нас уже сообразил, что он говорит о себе.

Успех, женщины, деньги и маленький надорванный пакетик кешью, что он сжимал в руке — все это ему привалило благодаря внешности. На доходы от студенческих пьес далеко не уедешь и Джаред работал доставщиком пиццы, в момент когда познакомился и приглянулся Бену. Последний сделал из него человека. Бену Джаред пришелся как сын, которого у Бена пока нет. Он вот уже несколько лет как был закрыт в мире шуршащих прачечных будто в стеклянной банке из–под джема, в которую как в Sappy от Nirvana насекомому через дырочки насыпают растительный корм. Днем его славы можно считать 23 февраля 2012, когда один из помощников Бена предложил ему работу художника.

Я вскоре заметил что-то весьма странное и неуловимо особенное в его внешном виде, но расположившийся слева Ханc Ульрих Обрист будто прочитал мои мысли, и, чуть отвернув голову, подсказал мне:

— Дело в том, что он вот уже несколько лет одевается в одни лишь потерянные в прачечных вещи. Если попытаться кармически взвесить Джареда, то, исходя из его поступков, в следующей жизни суждено ему превратиться в плюшевого краба из дешевого мебельного супермаркета, который будет безмолвно ждать в позе «дай пять» над дверью комнаты.

Обрист произносил слова так быстро, что не будь он куратором, наверняка состоялся бы в рэпе, зачитывая текстовки наперегонки с метрономом. Обрист сел в самолет сразу после утренней пробежки в Гайдпарке.

Джаред же впервые за два часа заметно заинтересовался диалогом и, будто сам не свой, заговорил:

— Посмотрите вокруг, разуйте же глаза для мира. Ведь наша жизнь — как раз такая Прачечная потеряных вещей, сказал он. С одной стороны, рай, например, для иудаизма существует лишь как аналог такой прачечной, с другой — есть мнение, что вся нынешняя реальность вообще является сном умершего столетия назад раввина Моше Иделя». Закончив говорить, он с театральной резкостью успокоился и одним жестом принял прежнюю позу.

Надо сказать, Джаред, насколько я понял, одевался в прачечных не в силу той или иной художественной выходки или из какой-то, скажем, классовой солидарности с настоящими художниками, бо-бо или с новомодными представителями «креативного класса» типа якки. Художник, конечно, может одеваться как пролетарий, но он, несомненно, вряд-ли кого-то этим обманет.

----

Незаметно пришел Бен, только он имел здесь эксклюзивное право на скучное появление в помещении — благо никто и виду не подал.

Как я сумел понять, помимо того, что он создал и координировал работу и идеологическое развитие арт-группы, Блейк также инвестировал капитал в художественную фабрику наподобие Уорхолловской фабрики искусства, и нанял туда некоторых своих мотоциклетных корешей. В первый день они собрались вместе с Ханс-Ульрихом Обристом и в блиц-режиме провели легкомысленную проф. ориентацию. С тех пор Жан Ульрих Обрист — правая рука Куратора, Малыш Тук — левая, Клаус Бизенбах — «средняя». Иногда по Войне пролетал слушок, что правая и средняя руки имели грешок забегать на вторую базу и даже делать «страйк».

Первых парней в Войну Бен подобрал, действительно, спокойных. Все они были выходцами из его мотоциклетного прошлого. Молчат, без повода рта не открывают — откроют, например, если тостер загорится. Но здесь и кухни-то нет. Бен объяснял свой выбор тем, что «важен непосредственный опыт соседства со смертью. Во время Войны нужны закаленные, те, кто много перетерпел… только они способны на чудеса храбости». Он будто бы говорил не о коллаборации вокруг тем скупки, продажи и различных интриг, затеянных в связи с мазней и одноцентовыми нудистскими перфомансами, а о высадке наших морских котиков где-нибудь в опасной Камбодже.

Один из них, Билли «Монах» Сандерс решил заняться пластическими искусствами, потому что пребывал без ума от некой Нэнси, танцующей у пилона в кабаке Джек Дровосек. Макс, в прошлом также известный как «Малыш Тук» взял на себя обязанность регулярно устраивать кинетические «завышенные» (слова и лексика Малыша Тука сохранена) инсталляции, и так далее. Бен даже потрудился объяснить мне суть происходящего, голос его при этом скрипел как несмазанные петли двери:

— Посмотри на них. Ребята как эти, со следами от веревок и порезов на шее, обладают гораздо более ценным опытом, они видели суровую жизнь, в отличии от этих ста мягкотелых человек, живущих в Нью-Йорке и связанных с галереей Ларри Гагосяна, которые до сих пор, как это было в 2000-х, пытаются диктовать, что нам будет нравиться завтра.

— Интересно, почему я совершенно не удивлен этим?

Вскоре выбрать собственный стиль, выработав авторский подчерк и «занять свои нишу и территорию» будет предложено и Джейсону.

Пришла Надя Сваровски. Между своих считается, что она — симбиоз подсознательного европейского фашизма и американского гламурного терроризма. Бен осторожно троллил ее на тему расизма, мол, хорошо бы построить по новым лекалам белоснежный фашистский рай, она же отвечала, что ее вполне устроит белоснежный, но не рай, Доломитовых Альп. К ней фамильярно обратился Бен:

— Надя, Надя, Надя! Что случилось, ты снова отклонилась от своей овощной детокс — программы?

— С рационом, в отличие от вас, морячки, у меня по-прежнему все в порядке. Моей кошки сегодня не стало. Она успела заметить лишь белый сверкающий налив эмали на автомобильной жести. — Тут, какая-то тонкая внутренняя пружина ее души не выдержала и Надя нервно наклонила голову, тряхнув серьгами с расходящимися от бутафорского глаза лучами. В шутку-ли она носила эти украшения с ознаком тайного общества Иллюминатов — было непонятно. «О том, как Надя Сваровски стойко выдерживала отнюдь не простые позы на оборудовании для пилатеса, а затем неожиданно для себя потеряла землю под ногами, занимаясь wall- и antigravity-йогой, читайте в нашем предыдущем репортаже. Сегодня же мы расскажем о силовой тренировке и о том, как важно понимать, откуда и куда вы движетесь в погоне за результатом».

Мелари, ох, Мелари…

Одна из стиральных машин начала, громко чавкая, отжимать белье. Все поняли это по ее сугубо механическим, но отдающим сексуальностью вздохам «Ох, Мелари, Мелари, Мелари…», и только я не сразу определил источник шума, потому что смотрел в глаза другой электронной машины — Нади. Платье ее так обтягивало фигуру, что мое собственное платье чуть не лопалось по швам. Она села и закинула ногу на ногу. Я вновь взглянул на Надину постинне килограмовую бриллиантовую подвеску и нащупал первую реплику, пригодную чтобы разжечь беседу.

— И почему я думал, что мода на всяческие statement jewellery давно канула в прошлое?

— Между прочем, у этого ожерелья есть название — Сердце Сваровски. Его придумал для меня один знакомый. Он был обычным антикваром (это игра слов, если что), чей бизнес все чах и чах год от года, пока он не задел ногой и не хлопнул вдребезги свою самую ценную вещь — вазу династии Мин… помню, я узнав об этом, подумала: Вот! Так и нашему миру настанет конец — без серии взаимных лайков и обменов любезностями. Просто бах! и Enough with pleasantries! Все потому что Мир — это веселая пирушка, которая весело начинается и плохо кончается.

(Джаред) — Точь-в-точь как жизнь?

(Надя) — Вот именно поэтому ты, Джаред, и не веришь в сказки.

(вмешался Бен): — Да. Вчера люди боялись ада, сегодня они в аду живут, а значит к нему привыкли.

(Джаред) — Постой-ка, скажи лучше, это правда, что ты убила кошку без какой-либо причины?

(Надя) — Любопытство кошку сгубило.

Все это родило во мне сложное предчувствие: говорят, что даже Будде — и тому цена — мертвая кошка. Но Малыш, он же Малыш Тук сказал после этого «мяу».

Meeting report:

1. Козленок, то есть я, который пришел полу-пьяный, а ведение митинг рапорта входит в его, то есть мои, персональные обязанности.

2. Обрист прилетел на этом, как его. На кафебайке! Я сказал ему, чтобы спрятал свою зубную щетку, потому что Тук засунет ее ему прямо в задницу.

3. Этот зануда Джейсон тоже не отказал себе в удовольствии — присутствует.

3. Малыш Тук был на месте, потому что жил в этом районе

4. Шеф опаздывает

5. Двух-битный идиот обещала придти чуть позже, и не пришла.

Девушка по прозвищу Козленок, строчившая в ноутбуке рапорт рядом со мной, специализировалась на кражах в продуктовых супермаркетах. Начиная с акции «Курочка в гнезде» она начала регулярно выносить из мясной зоны супермаркетов неразделанную тушку цыпленка, скажем так, в собственном теле. Возможно, Козленок был последним художником, который умел замолкать в творческом плане, хотя бы по физиологическим причинам. Потом Козленок, с упорством человека, которому другие люди, действительно, делегировали свою одержимость, с отрядом активистов реализовала акцию, в результате которой Кунцхале превратилось в одну огромную, сминающуюся от ветра пластиковую упаковку. Но сейчас она конспектировала происходящее, накручивая черный локон.

Так говорил Куратор:

— Вы все видите, как сейчас, буквально на наших глазах Война захватывает планетарную власть над искусством, — он сделал паузу, потому что в наш разговор снова вмешалась «Супервместимая стиральная машина Wascomat». «Oh, yeap», резюмировала она. — Но, поймите, Война получила планетарную власть над искусством только из–за того, что каждый из нас делегировал ей ту небольшую одержимость, которой он располагает.

«Fag», хлюпнула машина вновь с оттенком идиотизма, остановив барабан. Какие вообще звуки не способна издать это дьявольское устройство?

Куратор:

— Я не пытаюсь говорить о будущем в терминах прошлого. Это, если хотите, тенденция, изоморфная самой природе искусства, — здесь, похоже, все потеряли путеводную нить его рассказа. — Так и группа Война была моей amor fati, отчаянным желанием возлюбить судьбу. И эта моя борьба — уже не просто борьба одиночки… или группы одиночек.

Я не слушал и разглядывал засыпанный в бокал с кьянти мелко колотый лед. Неправду говорят о собаках, потому что Бармены — лучшие в мире друзья. Особенно те, что умеют наливать против правил. Мне привиделись бокал кьянти и чашка эспрессо на тусовочном острове, будто бы в лучших традициях романов Бегбедера: Откуда-то из–за стены долетают волны гула и басов, слышны голоса иностранцев. Это не Бегбедер-ли случайно придумал новый жанр — роман-воспитание (чувств) в баре?

— Раньше слово куратор фигурировало только в сочетании с аббревиатурой КГБ. У Василия Аксенова в романе Ожог было сказано, что у каждого советского писателя был свой Куратор КГБ. Сегодня же важно отдавать отчет, что мы живем во времена, когда реальность окончательно превратилась в киноконструкт синефила…

Продолжив изучение бесчисленных ссылок на человека по имени Бен Блейк в интернете, я узнал, например, что первые большие деньги он заработал на картельной поставке товара, на котором он специализировался — мексиканской Кристины Агилеры в штат Калифорния. По данным полиции, именем «Кристина Агилера» преступники называли порошковый кокаин, а имя Бритни Спирс на их сленге обозначало крэк. Использование кодовых слов позволяло банде не только долго и вполне успешно скрываться от правосудия, но и учить маленьких девочек бизнесу на понятным им языке.

Если говорить технически, непосредственно в поставках он не участвовал, только анонимно руководил серией транзакций, выстроенных по «зеркальной технологии», сначала банк А, затем фонд Б и, наконец, сотня индивидуальных счетов и электронных кошельков С.

Если подумать, вся его жизнь последние лет двадцать то и дело сводилась к тому, чтобы съезжать с криминальной темы — одна крупнее другой, сохраняя причитающиеся ему дивиденды и наработки бизнеса. Одной из таких наработок, по слухам, стало знаменитое полотно «Рыбацкие лодки, спокойное море» Клода Моне, доставшееся ему через Ангелов.

-… Может быть наша Война — даже не часть нарратива, а всего-лишь «кинематографическая диегеза», как выразился бы Ролан Барт, — тактично вмешался Рубинчик.

— А я о чем?

Когда шеф, наконец, завершил свое исследование природы реальности, собрание как-то само собой рассосалось. Мы находились в его лимо.

----

Бен, несомненно, был человеком с исключительной, чтобы не сказать какой-то героической биографией.

«Ну, три года я пожил на цепи в клетке на дому у одного из своих Хозяев, целых 3 года. Да еще и подрабатывал клоуном, перед тем как стать главарем Сопрано в мире искусства. И так далее…». Но отдавало от нее и трансцендентальным идиотизмом, взять хотя бы, на секундочку, клоунов.

Кроме того, клоунов, как и всех остальных амплуа Бена нормальный человек, несомненно, побаивается. Дадим слово Камилле Вало, случайной свидетельнице Клоуна:

«Я резко отворачиваюсь, когда вижу их. Вживую или на картинке… Если я смотрю на них где-то секунду, с моих глаз начинают сочиться слезы и мне тяжело дышать… При том, я не смотрела фильмы с их участием. Максимум в Заклятии было что-то в конце с клоуном. Но это мерзкое существо… С ужасным гримом. Он не смешной, он пугает. Взгляд у них как у похотливых маньяков. Если я где-то мимо иду и вижу клоунов, мне противно, я просто на них не смотрю, хоть они и не такие страшные. Но они как из психушки ведут себя…».

С тех пор, его репутация в арт-мире стремительно крепчала, а уже после девяностых годов по общему мнению как бывших партнеров, так и художественного эстеблишмента Куратор стал невменяем в степени, асимптотически-близкой к абсолютной. Каждый, искренне относящийся к нему человек, поручивший ему какой-либо, даже незначительный интимный секрет, незамедлительно был наказан публичным и жестоким разглашением секрета во всех деталях.

В первую очередь, Куратор с особенной жестокостью на ранних этапах разделывался с любыми организациями и людьми, заявляющими о какой-либо симпатии, поддержке или афиллированности.

При случае, Бен вспоминил старую фразу Клемансо: Война — слишком серьезное дело, чтобы доверить ее военным.

Фетишистское рабство, подработка клоуном, «Ангелы Ада», Война. Поразмыслив немного, я счел, что данные отправные точки его биографии можно объединить одной мыслью. Отсюда можно сделать вывод, что в те времена, когда он, гипотетически, еще мог быть заточен по контракту в офис, он предпочитал быть настоящим гением каторги. Но перестал ли он быть им сейчас? С другой же стороны, в те далекие годы Бен, скорее всего, еще не был тем зверским парнем, каким его впоследствие узнала байкерская общественность.

Мы сблизились с Беном не в силу нашего с Николь хитрого плана, а, скорее, из–за единства судьбы. Все шло по плану — мы сходились все ближе, как говорится «сблизились» и довольно много разговаривали:

Больше всего Бен, конечно, делился воспоминаниями, впечатлениями и рассуждал о кураторстве:

— Кураторству я учился у Андре Ре, отца своего друга. Бывало, он сидел дома — без пиджака, в шортах, — что-то насвистывал и перекладывал на столе крошечные рисунки или вырезки, которые сам же и делал (например, бумажки с изображением скульптур Пабло Пикассо) — невероятно, но в этом для него состояло наивысшее счастье.

Счастья у него стало достаточно, жаль, что его мир был уже немолод. Прошлый мир уходил, да и сознание утраты прежних амбиций от него не отставало, Альцгеймер его побери.

— Согласен, выставка «Искусство асамбляжа» была на мой взгляд фантастически хороша, — я читал о ней в интернете.

Примерно в 2001 году, когда я начал заниматься моей собственной кураторской практикой, я осознал, как много пропусков и пробелов существует в понимании кураторской позиции и концепции кураторства, ее трансформаций и эволюции. У меня были совсем бедные знания о профессии, кроме обших основ, которые я почерпнул из нескольких книг: Мэри Энн Станишевски «Во власти зрелищ: История выставок инсталляций в Музее Модернистского Искусства», книги Брюса Альтшулера «Авангардистская экспозиция», и может быть еще из трех или четырех широко известных эссе.

Я реагировал на идеи, события и встречи, выпавшие мне на пути. На меня также повлияли опыт изучения истории кураторства и интерес ко все более многочисленной литературе о нем. Кураторский подход к устройству выставок, под которыми понимаются выход за пределы «белого куба», деколонизация биенале и одомашнивание галерейного пространства.

— Коллекционер из меня тоже вышел бы посредственный. Единственное, что я коллекционировал — это проблемы, бывшие отголосками «войны картелей» в 88-м или когда УБН привели к присяге 115 свидетелей обвинения по делам Ангелов. И вот почему: дело в моем отношении к аукционам и арт-рынку.

Нет смысла приобретать вещи, которые лично тебе не нравятся. Я, например, владею только одной картиной, небольшим Моне. Раскрою-ка я тебе один секрет: в муниципальном музее в Гааге висит ее копия, ложно приписываемая его кисти. Что поделать, если мне по-настоящему нравится лишь это шедевр?

Тот, кто покупает Пикассо, Климта, Джаспера Джонса или Джексона Поллока только для того, чтобы стать обладателям четырех самых дорогих имен в мире искусства, на самом деле тщетно пытается обеспечить иллюзию своего участия в истории — тем более тщетную, когда речь идет об истории искусства.

Вообще, «Рыбацкие лодки, спокойное море" Клода Моне — это трофей, некогда принадлежавший не мне, а Ангелам. Но я так влюбился в эту работу, что и теперь она висит у меня дома в специальной, отведенной только ей одной комнате, представляешь?

В вопросе противостояния классики и современности я агитирую за первое, ни в коем случае не отрекаясь и от второго. Нынче даже с безлимитным запасом денежных средств невозможно собрать представительную коллекцию старых мастеров. Это связано не с эволюцией вкусов, а с уменьшением поставки классической живописи на рынок. Особенно это относится к импрессионизму.

Так что сегодня я не могу похвастать ценной частной коллекцией, зато теперь же знают меня как Куратора и считают не только явным, но и потайным центром всей экономики современного искусства.

Он мог часами рассказывать истории о Кураторах-новаторах, к которым он причислял не только нашего Ханса Ульриха Обриста, но также и Дэн Кэмерон, Катри Дэвид, Чарльз Эше, Хоу Ханьчжоу, Мария Линд…

----

— Джей, ты прости, но мне надо идти — через полчаса Ужин в честь Даши Жуковой. Кстати, как насчет пойти со мной?

Так мы оказались у Кастельбажака. Творческая обстановка, непринужденная атмосфера, коктейли по собственному рецепту хозяина, звучавшая музыка и прилегающий к дому дизайнера сказочный сад с неоновой вывеской «Потерянный рай» надолго запомнятся гостям растворившегося в гламурном тумане 2014 года ужина.