Мы были в баре, и я торопливо глотал раздражение. Ждали Бена. На деревянной доске осталась недоеденной четверть круговой диаграммы пиццы. Я заглянул в гугл без особого энтузиазма, однако заметка в Википедии преподнесла мне парочку сюрпризов. Во-первых, работу Бена Блейка (разумеется, более известного как Куратор) считали достойной высшей похвалы — в этом году в рейтинге «Art Power 100» Ларри Гагосяну, Дэвиду Цвирнеру, Ай Вэйвэю и Хансу-Ульриху Обристу пришлось потесниться. Во-вторых, справочная информация указывала на то, что Куратор всячески поддерживает другого затворника — Томаса Пинчона.

Из шейкера бармена регулярно раздавались постепенно переходящие в шепот апплодисменты осколков льда, тающих в апельсиновом соке и бакарди. Мы попросили у него бутылку абсента — а чего бояться? И вот, проходит немного времени, а мы уже наполняем ледяные стопки доверху, наклоняя выполненную в стиле ар-деко бутылку Paradox Absinthe с изумрудным отливом.

В углу стеснялся старый, покрытый грязью рояль, давно сломанный. Вскоре в бар зашел Бен, тарантулом пальцев левой руки разбежавшись по клавишам.

Он шел слегка подпрыгивающей походкой правильно пообедавшего мужчины, который либо обожает свою работу, либо, что в его случае было практически исключено, ненавидит оставшуюся дома жену.

Когда пришло время отлучиться, я сделал десятка два лишних шагов, не сразу угадав направление. В сияющем от чистоты туалете я с испугом услышал веселый и назидательный голос человека, представившегося «моим Обучащим Инспектором». Подняв голову, я понял, что голос раздается из колонки, висящей под самым потолком:

— Perfecto! — замечательно!, perrfecto! — ззамечательно!, — Обучающий инспектор подумал секунду, вероятно, подбирая нужное итальянское слово, -

— Tranquillo! — тттих, — он прокашлялся и повысил голос, будто бы испугавшись, что ему не поверят, — TRANQUILLO — ТИХИЙ!

Немного переведя дыхание и успокоившись, он с прежним задором продолжил:

— Salmone! — лосось! , saalmone! — Лососссь! …

Я поспешил сделать все свои дела и постарался побыстрее захлопнуть за собой дверь, но Обучающий Инспектор все–таки успел крикнуть мне в спину «Meraviglioso!».

Потом, в возвышенный момент высокого просветления я неожиданно обнаружил себя снова сидящим на хромированном стуле за барной стойкой, в компании Бена и Обриста рассказывающим бармену…

например, о том, что «я считаю, что бармен в некотором роде выполняет функции священника: все слышит, но никогда не говорит об услышанном». Оказалось, что для алиби Тони работал бартендером то в одном, то в другом заведении, над которыми покровительствовал Бен.

Последний успел поведать, что название для арт-группы, в будущем ставшей планетарной, он придумал давно, еще на семинаре по истории античной философии в колледже, на котором его учебная группа проходила раннегреческие фрагменты Гераклита. Но Война, по мнению Бена, попрежнему остается «отцом всех вещей».

Наш, в общем, длинный разговор предсказуемо закончился моим, в частности, окончательным опьянением.

— а правду говорят, что ты втихушку перемигиваешься и с Томасом Пинчоном?

— если честно, то нет. но однажды я познакомился с ним, ты не поверишь, на пасхальном богослужении в Фарго, Северная Дакота. Он подошел ко мне и сказал, — Бен посмотрел на меня, намеренно подстегивая мое внимание, и … надавив на низкие частоты, произнес: “…как Годзилла обычно грит гигантской Мотре — why don’t we go eat some place?”.

Мой детектор иронии уже барахлил от поглощенных промиле, но она, тем не менее вскоре громогласно достигла пункта назначения. Несмотря на все это, меня тут же заинтересовали вопросы веры и я, недолго думая, поделился одной своей интуицией относительно христианства:

— Я верю, что Христа распяли, но начинаю подозревать, что он не воскрес.

{несмотря на окружающий шум, повисла тихая пауза}

— Это интересная христологическая концепция…

Его массивное тело пришло в движение. С заметным трудом встав, Бен во второй раз внимательно посмотрел на меня и добавил:

— Ну ты и накидался! Если надумаешь молиться — сейчас для этого самое время.

У каждого есть такие друзья, с которыми хорошо, только когда с ними пьешь. Не из–за походочки вразвалочку или чего-то такого, а просто их натура иначе совершенно не раскрывается, искренность не начинает фонтанировать. Похоже, я и есть такой друг. Эти здоровенные мужики страшно устали и теперь терли глаза кулаками как дети.

Я остался один и вскоре заговорил с раскрашенной под волнисто-пятнистого гепарда стриптизершей, перед началом двухчасовой рабочей смены безмятежного накидывавшейся у барной стойки рядом с нами, от волнения выражаясь в терминах поструктуралистской философии.

«…не сомневайся, что твой parole попал, ййик!, в чужой почтовый ящик, даже если ящик этот во мне самом…». Девушка вздрогнула и перевела взгляд в сторону, но я не унимался. «…Адресация… ,йик!, не предписана чем либо помимо моего имени…» — шептал я стриптизерше, от скуки разглядывающей голову лося на стене. Догадавшись сквозь пелену тумана, окончательно накрывшую початок моего сенсориума, какую я несу ахинею, и что теперь она не обратит на меня внимание, даже если я выстрелю горящей стрелой в танцующего в варьете лося, я собрался с силами и сделал последнюю попытку:

— «Мы, евв… -ропейские интеллектуалы, призваны бороться за диалог как он есть, за философский дискурс, чистый от власти, чистый от всех ее скрытых механизмов» — наивно пожаловался моими устами Мишель Фуко, у которого тоже выдался явно непростой день.

И тут она неожиданно переключилась на меня и отреагировала:

— Кстати, о механизмах, как ты собираешься добираться домой, эм, мистер?

Вскоре после того, как она повернула ключ зажигания и приятно зарокотал немецкий мотор, оказалось, что в своих художественных вкусах эта киска, в целом, склонялась к вещам, с которыми проще взаимодействовать в грустном состоянии — хоррор и другие фильмы, в которых беспощадная реальность избивает маленьких мышат стальными плетями.

Немного проотрезвев и продолжая все так же фальшиво отыгрывать явно выбранную по ошибке высоколобую тональность, я заявил:

— Никогда не понимал хоррора. И не только потому, что это офонареть как страшно, нет! Мне кажется, все это потому, что ужастики типа «Техасской резни бензопилой» требуют от зрителя подлинно романтического чувства иронии, которое у меня отсутствует. Да, конечно же, именно поэтому!