Михаил Котомин и Борис Куприянов — об эчпочмаке и приватизации модернизации.

В преддверии Летнего книжного фестиваля мы попросили поговорить о Казани, её особенностях и отличиях от других российских городов двух друзей «Смены», участников грядущего мероприятия: директора культового издательства Ad Marginem Михаила Котомина и сооснователя не менее культового московского книжного магазина «Фаланстер» Бориса Куприянова. Впервые текст был опубликован в первом номере газеты «Рупор Смены» (август 2015).

Михаил Котомин Мы с тобой, Борис, много ездили по провинциям. Помню, таксист в Перми рассказывал, что на Марсе найдена жизнь, это его очень увлекало. Он с трудом объезжал дыры в асфальте, которых я не видел в Казани, и говорил только о космосе, развитии внеземных цивилизаций. Пермская тема — это радикально упасть, чтобы взлететь сразу в космос, минуя стадию латания дыр в асфальте. В Казани, наоборот, всё очень по-бытовому и всё работает, татары очень хозяйственные и чёткие. Если я там иду по улице, то вижу маленькие знаки аккуратности. Я бы назвал это протестантским этосом малых дел.

Борис Куприянов В первый раз я оказался в Казани зимой. Было очень холодно, я гулял один по улице Баумана, увидел там хозяйственно вмёрзшую в лёд кровь. С опаской аглядывал в кафе, так ни в одно и не зашёл. В Казани постоянно звучит фраза, я слышал её от водителей, случайных собеседников: «Татары похитрее оказались».

Михаил Котомин Это почти цитата из Пригова («А всё ж татары поприятней»), постмодерн.

Борис Куприянов Они не знают, что это цитата из Пригова, и вряд ли его читали…

Михаил Котомин Разнарядку спустили, и все специально разговаривали с тобой цитатами, а ты не понял.

Борис Куприянов То, что вы считаете абстрактной протестантской этикой, — это хорошая деревенская смётка. Давайте немного по-другому построим разговор? Москва находится ровно посередине между Петербургом и Казанью. Это позволяет ей выбирать между Питером, который абсолютный стиль, и Казанью, где стиль — тотальное его отсутствие. То, что в Москве или Петербурге является пошлостью, нормально в Казани. Лучшие сооружения там — говорю без пафоса и снобизма — это Дворец Земледельцев и театр кукол «Экият». Они необычные, выражают внутреннюю сущность города: эклектику, взаимодействие стилей, к тому же их любят местные жители. Поэтому со снобским европейским циркулем и угольником там делать нечего.

Михаил Котомин Продолжая тему угольника: Казань — это возможность называть вещи другими словами. Это связано с темой татарского модернизма, постоянного перевода. Мне очень нравится история про эчпочмак — по-татарски это означает «треугольник», но так называют и пирожок. Когда в школе на уроке геометрии говорят: «Равнобедренный эчпочмак ABC», все дети начинают смеяться. Для них треугольник и пирожок — это одно и то же. Тема перевода — выигрышная для Казани, город может переключаться на разные языки, называть треугольники эчпочмаками или наоборот.

Ещё Казань — город, где до сих пор существуют деревянные ящики для песка, который в гололёд дворники раскидывают лопатой. Но при этом вся молодёжь начала заказывать такси через приложение задолго до всякого «Убера», и это очень современный город в плане платных парковок. Соединение песка и хай-тека — очень интересная казанская тема.

Борис Куприянов Я про эчпочмак знаю другую историю. По рассказам моих друзей, казанский повар придумал четырёхугольник, по-татарски «дуртпочмак», но он не пользовался спросом. История о четырёхугольнике связана с построением необычной формы социальности. Все жители Казани любой национальности — в той или иной степени татары; социальная общность там поддерживается и развивается. Татарстан — для своих, в хорошем смысле слова. Странное соотношение локального патриотизма и социального государства — хороший пример для России и полезный опыт.

Михаил Котомин Ещё есть интересный сюжет татарской культуры 20–30-х годов. Он связан с тем, что через татарскую, исламскую identity можно выбрать другую шкалу. Когда в Москве говорят о модернизации — это сразу Силиконовая долина, мегаайфон, всё довольно тупо и не работает. А татарская идея модернизации была сформулирована в 20–30-е годы, она начинается от суфийских учений XVI века. Это другая шкала, где не нужно, поднимая штаны, сразу мчаться за Нью-Йорком.

Борис Куприянов Я думаю, вы романтизируете и преувеличиваете роль ислама в Татарстане. Ислам исламом, но я пил водку с татарами — и так я не пил больше нигде в России. Вся местная мусульманская история связана с небольшим количеством татарской интеллигенции, которая живёт в Казани.

Михаил Котомин Я про другое. Это мир, в котором песок для посыпания льда вручную сосуществует с платными парковками. Там нет разрыва, который есть в Москве за счёт Силиконовой долины. Потому что Москва — это типа центр западной культуры, поэтому он должен соотноситься с Нью-Йорком и Лондоном. А Казань не должна ни с кем соотноситься, она может выбирать любую траекторию.

Борис Куприянов Казани не нужно выбирать идентичность, у неё есть своя. Все эти мегаистории — Универсиада, например, — доказывают выстраивание истории «от себя». Универсиада — это не локальное явление, но её превратили в суперпраздник для жителей Татарстана. Она в Казани была заметна её горожанам больше, чем Олимпиада — жителям Сочи.

Михаил Котомин У меня есть теория, о которой мы с тобой постоянно спорим. В России есть гигантский запрос на модернизацию, это один из немногих после «Крым наш» дискурсов, способных объединить всех: от людей, которые покупают новые айфоны, холодильники, до людей, которые хотят другой скорости общения или передвижения. Когда есть большой спрос, его пытаются использовать в политических целях, поэтому для меня фигуры типа Капкова или Гельмана — это не агенты модернизации, а агенты приватизации идеи модернизации. Для Казани это большая опасность: внутренний драйв к переменам может быть приватизирован той или иной социальной, политической, личной партией.

Борис Куприянов Модернизировать можно по-разному. Все творцы, модернизаторы приходят и говорят: «Мы сейчас придумаем модель, которой вы все будете пользоваться». Перед тем как придумали Парк Горького, его открытия ждали много людей, и они могли стать его реципиентом. Другое дело, мы можем перенести в Пермь новую историю, чтобы это было сделано весело, но искусственно.

В Казани этого не случится, потому что там есть своя модернизация. И, главное, есть правильный вектор — это делается навсегда. Оно может нам, московским снобам и интеллигентам, показаться странным: прекрасную деревянную Казань разрушили и построили бетонные коробки. Но большинство жителей города скажет: «Конечно, всё правильно, потому что деревянные дома — это неудобно».

Поэтому никакая приватизация модернизации невозможна в Казани. Абстрактные татары скажут: «Нам это не нравится». Если не родившийся в Татарстане человек хочет там работать, он должен говорить на другом уровне языка, говорить о любви. Жителям Казани бессмысленно объяснять эффективность, красоту или рассказывать, как принято в лучших домах Лондона, — ничего не получится. Даже если ты будешь говорить, что эчпочмак — это страшно вредная вещь, сплошной холестерин, то его всё равно будут любить, это не на уровне понимания и логики должно быть.

Михаил Котомин Ещё есть опасность postcolonial, типа «давайте представим Татарстан фриками для мирового центра, как смешное место, где все едят эчпочмаки и гордятся тем, что в глянцевом веб-журнале, издающемся в Арабских Эмиратах, пробита публикация про Казань».

Борис Куприянов Там на самом деле всё по-другому воспринимается. Приход на книжную ярмарку мэра города, который достаёт из бумажника деньги и раздаёт их библиотекарям, — это жест, который в Питере и Москве воспринялся бы пошло, а там он естественен. Это странные способы взаимодействия, которые потеряны и забыты в крупных городах вроде Москвы.

Михаил Котомин Вообще, надо с Казанью ближе познакомиться, потому что все наши размышления о Казани — это размышления о Москве.

Разговор записал Кирилл Маевский. Фотографии: Денис Волков. Портреты Михаила Котомина и Бориса Куприянова взяты из открытых источников.