Дорогие товарищи!

Четыре года назад Сергей Семенович Собянин был призван на царство, с тех пор и проходят наши Форумы, международные, торжественные, с сотнями экспертов, где обсуждаются главные тренды развития современных мегаполисов. И вот среди этих важнейших трендов — коворкингов, велосипедных дорожек, тротуарной плитки, общественных пространств, парковок, новых парков, антикафе, приложений «Активный гражданин» и «Пробок нет» — есть один потерявшийся маргинальный вопрос — архитектура.

Меня, однако, как архитектурного критика это волнует. Что интересного построено за эти четыре года? Вернее, меня больше интересует не вопрос, а ответ — Ничего. За это время не построено ни одного здания, о котором вообще имело бы смысл говорить с точки зрения критики. В связи с чем критика вынуждена превращаться в самокритику.

Если я преувеличиваю, то немного. Случилось, конечно, несколько произведений и в наши дни. Достроили вот DominionTower Захи Хадид. Удивленная критика пришла к выводу, что это, видимо, ранний, юношеский проект прославленной старушки. Михаил Филиппов, мой любимый архитектор, достроил «Итальянский квартал» на «Новослободской». Вещь по замыслу вполне себе из первого ряда, но это проект 2006 года. Сергей Чобан с Сергеем Кузнецовым построили дом в Гранатном переулке и офис «Новатэка» на Ленинском. Первый прекрасен во всех отношениях, второй просто прекрасен, но это оттенки. Важно, что и то и другое — проекты середины 2000-х. Владимир Плоткин доделал Бизнес-центр на Валовой улице, это проект чуть не раннелужковский, его просто столько мучили, что достроилось только сейчас. Несколько заметных вещей сделало бюро ADM, Андрей Романов и Екатерина Кузнецова, отель Hilton Doubletree на Ленинградке — вполне мастерская история, но это проект 2009 года. Александр Скокан достроил вторую очередь своего «ЮниКредит банка», а первая, напомню, лучшее здание Москвы по рейтингу 1998 года. Александр Асадов достроил свой «Авилон», а первая очередь — 2003 год.

По-моему, это — всё, извините, если что-нибудь забыл. Нет ни одного качественного архитектурного проекта, который был бы нарисован, принят и осуществлен при Сергее Семеновиче Собянине.

«Вообще, членом жюри архитектурного конкурса в России добровольно может стать только идиот, поскольку это чудовищный удар по профессиональной репутации».

Это интересно потому, что, скажем, с 2004 по 2008 год, от сноса «Военторга» до прошлого кризиса, зданий, о которых имело бы смысл говорить, построено больше сотни. Архитектуру отменили как вид деятельности, если что осталось — это партизанинг. Нужно подчеркнуть, что отменено не строительство, а именно архитектура — строят-то много и даже очень. В этом году Марат Шакирзянович Хуснуллин рассчитывает выйти на 8 миллионов квадратных метров, из которых 3 миллиона одного жилья — и выйдет. Напомню, что при Лужкове строили пять миллионов. Это жилье примерно на 200 тысяч человек — целый город — кто его проектирует? В Москве собираются построить 225 транспортно-пересадочных узлов — это сложнейшие урбанистические системы, гордость сегодняшнего Сингапура или Гонконга, транспортная система, которая должна вывести Москву на принципиально иной технологический уровень, — кто их спроектировал? Какими они будут? В Москве собираются выстроить сотню новых станций метро; московское метро — это архитектурный бренд, то, чем гордится город, — кто построит сотню новых станций? Как?

Четыре года Сергея Собянина — это поражение в правах архитектуры как вида деятельности. Лужковская архитектура была провинциальной, нелепой, варварской в отношении истории, комично чванливой в попытках объявить новоделы памятниками всемирного наследия — всё было при ней, но она была. И этим лужковская Москва решительно отличался от позднесоветской, от Брежнева и до конца, когда архитектуры не было, за исключением сияющего модернизма райкомов и опять же партизанских действий нескольких маргиналов по производству аптек, детских садов, районных библиотек и прочей неучтенки. Мы вернулись к советскому производству города — миллионы квадратных метров без образа, имени и художественного смысла.

Как это вышло? Несколько трендов наложились друг на друга.

И Марата Шакирзяновича, и Сергея Семеновича можно понять: на их месте любой бы постарался не иметь дела с архитекторами, а они даже и не стараются — само выходит. Архитектура Лужкова была одной из причин его падения — это подорвало доверие к архитекторам вообще. Им не удалось доказать, что архитектура и Лужков — разные вещи, что они были не за Лужкова, а в некотором смысле где-то даже и против. «Архнадзор» и пресса убедили граждан, что от архитекторов — одно разрушение национального достояния.

Мировой кризис 2008 года переориентировал города со зданий-аттракционов вроде Гуггенхайма в Бильбао на общественные пространства. В силу ведомственной специфики у нас это не Москомархитектура, а комплекс ЖКХ, где фигура архитектора является диковинной и излишней. Город тратит миллионы долларов на общественные пространства, это самое яркое, что происходит в последние годы, но там не случилось ни одной архитектурной работы. Дизайнеры, светодизайнеры, садоводы, урбанисты — да, а архитекторы — нет. Это даже поразительно, что такое может быть.

Элитарный спрос на архитектуру у нас исчез, заказчики переместились с Остоженки в Лондон. Массовое жилье для среднего класса в Химках и Коммунарке — это не тот жанр, в котором непрофессионал способен отличить работу мастера от бездарной халтуры.

Но при решающем значении перечисленных несчастий я всё же хотел бы обратить внимание на еще одно, устроенное отчасти собственными руками. Я говорю об архитектурных конкурсах как главном способе производства архитектуры. Я должен здесь перейти к самокритике, покаяться, поскольку сам был большим энтузиастом этого чуждого России начинания, всячески конкурсы пропагандировал, готовил и проводил. Как было принято говорить на публичных чистках при товарище Сталине, извините, товарищи, ошибался и заблуждался, решительно и категорически себя осуждаю.

Конкурс на Зарядье. Победили Диллер и Скофидио. Президентский заказ. Вообще ничего, за год не смогли приступить даже к разработке проекта, контракт с победителем заключить не удается. «Сколково», конкурс на жилые кварталы. Все проекты отправлены в утиль, вместо победителей работает прекраснейший Дмитрий Александров. Конкурс на «Царев сад». Пять победителей из семи участников, за год не произошло ничего, двое рабочих вяло пилят болгаркой какую-то арматуру уже год. Конкурс на новые станции метро, «Переделкино» и «Солнцево». Профессиональное жюри заседает пять часов, после чего оказывается, что результаты уже известны благодаря голосованию уважаемых граждан на сайте «Активный гражданин», и жюри предлагается согласиться с результатами. Вот оно, уважение к профессиональному мнению! Ура, товарищи!

Этот ряд можно продолжать — у нас не реализован ни один (!) конкурсный проект. Наши конкурсы — это иллюстрация к одной из сценок, запечатленных Питером Брейгелем на картине «Нидерландские пословицы». «Дурак стрижет свинью. Мало шерсти, много визгу».

В чем я заблуждался, товарищи? Я бездумно пытался перепереть западный идеал на язык родных осин. Мне казалось, что архитектурные конкурсы — это способ: а) четко осознать, что мы хотим получить на уровне технического задания на проектирование, б) получить лучший проект, в) получить общественное признание проекта, г) победить лужковскую архитектурную бюрократию и дать дорогу архитектурной молодежи, д) защититься от диктата строителей, которые не смогут ломать проект после того, как он получил публичную поддержку. Вся эта муть, товарищи, написана в многочисленных книгах, учебниках и статьях, посвященных конкурсному проектированию, которые пагубно на меня повлияли.

А есть вещи, которые там не написаны и которые являются решающими для конкурсного проектирования. Это наш российский опыт, который может иметь значение для мировой копилки проб и ошибок, для пополнения которой и собирается МУФ.

Читать полный текст статьи в Strelka Magazine.