Магистрант Центра практической философии «Стасис» Алексей Сергиенко в формате переписки взял небольшое интервью у Майкла Мардера, профессора философии в Университете Страны Басков, о его будущем курсе «Философия природы: комплекс Феникса» в Европейском университете в Санкт-Петербурге, философии свалки и значении русскоязычной мысли.

— Позвольте начать с относительно общих вопросов. В следующем учебном семестре Вы будете вести курс в Европейском университете в Санкт-Петербурге с интригующим названием «Философия природы: комплекс Феникса». Данный курс организуется в рамках образовательной программы «Геофилософия и новый материализм» [1]. На нашем направлении существует своего рода инициационный вопрос, который я предлагаю и Вам: чем является геофилософия для Вас?

— Hе уверен, что могу дать даже условное определение геофилософии. В силу существенных причин обе части этого составного слова оказывается сложно истолковать однозначно. Я показал не-тождественность определения Земли (в смысле греческого слова Gê) в своей недавней статье, «Для Земли, которой никогда не было» (англ. For the Earth That Has Never Been) [2], опубликованной в журнале Stasis. И я продолжаю исследовать неисчерпаемые смыслы философии во всех своих работах. Процесс истолкования образующихся комбинаций напоминает операцию умножения бесконечности на бесконечность. Задача невыполнимая, но необходимая: только в таких сложных условиях мы приближаемся к раскрытию смысла. Это отсылает меня ко второй части Вашего вопроса: не думаю, что может быть какое-то общее определение геофилософии, или, точнее, что такое общее определение может быть хоть сколько-нибудь адекватно в отношении того предмета, который она пытается определить. Более того, у меня есть сомнения, что от развития «натурфилософии» (philosophia naturalis) в XXI веке может быть много пользы, хотя заниматься «философией природы» — крайне необходимо. Различие между этими двумя, на первый взгляд, синонимaми будет занимать нас на нашем семинаре, где я посвящу себя довольно неблагородному для нашего времени делу — защите сильного понятия природы.

«Критика не является чем-то добавленным к феноменологии апостериори, но живет прямо в ее ядре, опосредуя и взаимно регулируя феномен и логос»

— Хотелось бы узнать больше о Вашем собственном философском подходе. Вы, как исследователь, занимаетесь критической феноменологией. В чем заключается ее суть?

— Действительно, определяющей рамкой моей философской работы является феноменология. Одним из ключевых ее принципов, которым я следую — это принимать направляющие и ориентирующие мышление сигналы от тех самых вещей, что выступают предметами моего исследования. Я стремлюсь, насколько это возможно, думать не только о растениях, огне или свалке, но и вместе с ними [3]. Критический элемент такой феноменологии немного преобразовывает привычный смысл «критического»; я проясняю этот момент в своей работе 2014-го года, «Феномен-Критика-Логос: Проект критической феноменологии» (англ. Phenomena-Critique-Logos: The Project of Critical Phenomenology). Как можно догадаться из структуры названия книги, критика не является чем-то добавленным к феноменологии апостериори, но живет прямо в ее ядре, опосредуя и взаимно регулируя феномен и логос. Я должен сделать акцент на то, что, выходя за рамки формальной процедуры, настройка взаимосвязи между двумя компонентами феноменологии стала для меня чем-то вроде интуитивного движения, приводящего к удивительным результатам, вне зависимости от предмета моих исследований.

— Нет ли общего места между критической феноменологией и геофилософией в практическом ключе: поиск «новых способов существования» или новых оснований для человеческого опыта, позволяющих переосмыслить его политические и экзистенциальные составляющие?

— Если феноменологический метод предлагает наиболее разнообразные предметы, то почему это не может касаться равным образом и геофилософии? Мы можем говорить про общие основания концепций или дисциплин, но феноменология не является ни тем, ни другим. Она способна открыть путь (или пути) к геофилософии — в действительности, пути, которые уже намечены геофилософией, — с тем условием, что мы сами будем открыты мышлению и восприятиям, не довольствуясь готовыми терминами, значениями или определениями. В то же время, я немного утомлен требованиями новизны, когда речь заходит о «новом материализме» и «новых способах существования». Как говорится, «все новое, это хорошо забытое старое» (и, я бы добавил, не просто забытое, но вытесненное). Платон указывал на философию как на работу anamnesis, то есть припоминания; Хайдеггер же возвращается к древнегреческому понятию истины как alêtheia, непотаенного, раскрытого и, буквально, не-забвенного. Вопрос, в таком случае, следующий: что припоминает геофилософия? Речь здесь не столько о том, какое значение имеет то, что припоминается, сколько о том, что означает само действие припоминания. В весьма приземленном понимании, отношения между землей и философией всегда были отмечены забыванием: во-первых, забвением, в которое последняя поместила первую, во-вторых, само-забыванием философии как следствием исходного (возможно, инаугурационного или первоначального) забвения. Как Вы можете видеть, определенный психоаналитический подход, снимающий репрессии как с «субъекта», так и с «объекта» познания в равной степени, является незаменимым приложением к феноменологическому методу.

— Я хотел бы попросить Вас рассказать немного про Ваш будущий курс в Европейском университете в Санкт-Петербурге. В чем была причина выбора такого названия: «Философия природы: комплекс Феникса»?

 — Причина выбора такого названия заключается в том, чтобы через определенную перспективу, которую я вместе с участниками и участницами семинара намереваюсь исследовать, предложить переосмыслить концепт и содержание философии природы, как Западной, так и Восточной, в древней и современной традициях. В некоторой степени, обе части заглавия курса семантически эквивалентны друг другу: вся философия природы до наших дней является формализованным выражением того, что мы можем определить как «комплекс Феникса». В то же время, рассматриваемый комплекс охватывает собой более широкую область, чем философия природы: он включает в себя наши взгляды на политику и экономику, психологию и будущее как таковое. На нашем курсе, нам представится возможность всего лишь поцарапать поверхность, если можно так выразиться, комплекса Феникса и проблематизировать его чрезвычайное значение для различных исторических эпох и культур.

— Мы знаем, что для Гегеля образ Феникса описывает телеологию Природы, которая заключается в том, чтобы освободить человеческое сознание от непосредственных сил внешнего бытия [4]. В Вашей книге о пирополитике, вы даете этому образу политическое и психоаналитическое измерения, обозначая его как «комплекс Феникса» [5]. Это способ проблематизировать гегелевскую мифему, которая отсылает природу на задворки Духа, и таким образом вытесняет, как Вы говорите, объект нашего познания?

— Вы правы, указав на «корни» комплекса Феникса в моей книге «Пирополитикa» (2015), где я ввожу этот термин впервые. И это также правда, что Гегель — важная фигура в этом отношении, но далеко не единственная ни при каких обстоятельствах. Мы изучим взгляды Гегеля на эту тему в связи с мыслями Платона, Аристотеля и Плотина, ровно как и с мыслями Шеллинга, не говоря уже об индуистской традиции и «космизме» Н. Федорова и А. Святогора. В случае с Гегелем, образ природы как Феникса, который возрождается из пепла, омолаживалась вновь и вновь — это, с одной стороны, знак, одухотворяющий природу и освобождающий ее от непосредственности внешнего бытия, а, с другой стороны, синекдоха для почти механических повторений действия природы, все еще не проникнутой и не наполненной Духом. Более того, это, как он утверждает, высшая точка развития восточной мысли, чего недостаточно в сравнении с положением европейского духом. Очевидно, это очень несправедливое утверждение. Стало быть, вещи гораздо более запутаны, чем нам пытается показать Гегель в цитате, завершающей его Философию природы, к который Вы обращаетесь. У него будет другой взгляд на Феникса в лекциях о религии и, в еще более проблематическом ключе, в лекциях по философии истории. Мы будем распутывать эти сложные ходы на наших семинарах в рамках курса.

«Ни экологическое мышление, ни соответствующие практики не оправдают себя, пока тупик не будет преодолен, другими словами, пока мы не станем относиться к будущему без “уверенной и несомненной надежды” на то, что, когда-то исчезнув в огне или погибнув любым другим способом, все что существует возродится, и, в особенности, возродится как идентичное своему собственному прошлому»

— Можем ли мы сказать, что комплекс Феникса продолжает определять наше понимание природы как уходящего от определения, точно также как создание, подобное Фениксу, остается неуловимым ввиду неопределенности своего существования в постоянном горении и возрождении? Возможно ли выйти из этого тупика?

— Да, безусловно. В действительности, комплекс Феникса превращает природу (одновременно внутреннюю и внешнюю нам) во что-то, что избегает определения множеством способов; размывание разделяющих границ между жизнью, смертью и перерождением — лишь одна из трудностей. Но я по существу нахожу эту неопределенность, присущую комплексу, наименее проблематичной из его особенностей и, возможно, одной из точнейшим образом характеризующих природу «в-себе». Из–за чего мы в действительности оказываемся в тупике, так это из–за непрерывной производительности комплекса Феникса на психическом, социальном и политико-экономическом уровнях и ее неустойчивости на уровне окружающей среды. Ни экологическое мышление, ни соответствующие практики не оправдают себя, пока тупик не будет преодолен, другими словами, пока мы не станем относиться к будущему без «уверенной и несомненной надежды» на то, что, когда-то исчезнув в огне или погибнув любым другим способом, все что существует возродится, и, в особенности, возродится как идентичное своему собственному прошлому.

— Недавно, в Европейском университете в Санкт-Петербурге состоялась презентация Вашей новой книги, «К философии свалки» (2020) [6]. Я надеюсь, Ваша книга вскоре будет доступна русскоязычной аудитории. Кроме того, этим летом, к всеобщему сожалению, нас покинул французский философ Жан-Люк Нанси, посвятивший много своих работ онтологии совместности. В одном из своих последних выступлений, он сказал, что мир без бытия-вместе превращается в свалку [7]. Близко ли это Вашему пониманию свалки и Вашим идеям об опыте совместности внутри жизненного мира, охватывающего всех нас?

— Жан-Люк Нанси, мыслитель, которым я восхищаюсь и с которым чувствую интеллектуальную близость, написал одну из аннотаций для обложки «О философии свалки», в которой он назвал книгу «великим трактатом о нигилизме». В самом деле, для свалки, ровно как и для нигилистического духа, характерно нагромождение всего и вся друг на друге вне совместности или совместимости, без смысла бытия-вместе. Абсолютно разъединенный в тесной и удушливой физической и «коммуникативной» близости мир становится «немиром», одно из понятий, которые я предлагаю в своей работе. Радостно думать, что Жан-Люк имел ввиду нечто похожее, когда обращался к свалке как миру без бытия-вместе. Тем не менее, я пытаюсь развивать иные формы солидарности на страницах «О философии свалки», в частности, отсылая к квази-концепту биомассы. Я согласен с тем, что массификация жизни, которая приводит к оживлению самой массы — это прямое следствие свалки, так что пока мы не можем отмежеваться от этой динамики необходимо идентифицировать себя с биомассой — искать в ней чувство совместности.

«Солидарность — это само-распознавание внутри и идентификация с аморфной инаковостью жизни, сведенной к массе»

— Является ли превращение свалки в биомассу чем-то вроде имманентного саботажа? Интересно, что Вы говорите в этом ключе о солидарности. Если мы будем уделять внимание не самому содержанию солидарности (с кем), но ее форме (как), то как изменяется ее внутренний порядок? Как Вы понимаете солидарность?

— Ну, я бы не сказал, что здесь происходит превращение; свалка, подобно бессознательному, не изменяется, для нее не существует времени. Биомасса — это момент свалки, возможно, один из наиболее значимых ее моментов. Имманентный саботаж, о котором Вы говорите, это не биомасса per se, а само-распознавание, которое может произрастать изнутри и служить для идентификации с органической инаковостью, выраженной в дерьме, в материи, предназначенной для сожжения, в самой массе… Все это содержится «внутри», даже если традиционно предполагает элементы, отсеченные от внешнего, недостойные размышлений о них, несущественные, вульгарные. Повторю, в данном случае солидарность — это само-распознавание внутри и идентификация с аморфной инаковостью жизни, сведенной к массе. В некотором смысле, такую деиндивидуацию и становление-анонимным я уже постарался объяснить в своей философии вегетативной жизни [8].

— Вы посвятили «О философии свалки» памяти Дэвида Букеля, американскому активисту за права ЛГБТ-сообщества и окружающей среды, который совершил акт самосожжения, протестуя против использования ископаемого топлива. Вы пишите, что цель биомассы — возгореться для освобождения воплощенной в ней энергии. Поэтому меня очень впечатлило Ваше решение посвятить книгу памяти Букеля… Что его действия значат для Вас и Вашей работы?

— Мы вместе с Анаис Тондер [9] решили посвятить книгу памяти Дэвида Букеля, в частности, потому, что его смерть случилась в то самое время, пока мы работали над книгой. Но, безусловно, помимо этого есть и более глубокая причина. В моей работе «Пирополитикa», которой мы уже касались выше, я уделяю особое внимание самосожжению как форме политического протеста; в действительности, книга начинается с хронографии подобных акций в различных частях света. Обычно, они связаны с невозможностью добиться признания требований властными структурами (в силу этнических, религиозных, гендерных, экономических условий и различий). На самых первых страницах «Пирополитики» я предостерегаю против простых, однотипных интерпретаций самосожжения — интерпретаций, в худшем случае, возвращающих нас к объяснениям, основывающимся на «психопатологиях». Сложность этого вопроса имеет мало общего с причинно-следственным порядком самих действий, но зато — прямое отношение к стремительной вспышке смысла, которая не только ужасает, но также смещает универсальный (холодный) свет разума и еще более затемняющие светотени феноменологии. В каком-то смысле, мы можем добавить отказ признавать серьезность экологическим проблем к списку отказов, которые приводят к самосожжению. Однако вы правы, указывая на то, что в контексте философии свалки на карту поставлено гораздо большее, чем можно было бы предположить, исходя из такого простого комментария. В самом деле, большее — это то, что имеет отношение к биомассе. Если смысл биомассы в том, чтобы гореть в неугасимом поиске энергии и если, более того, никто и ничто в органическом мире не может избежать этой участи, тогда действие Дэвида Букеля делает буквальным высказывание: «Я — биомасса». Это, я повторюсь, не символическое, a буквальное значение! В то же время, идентификация с биомассой в моей книге зависает в парении между буквальным и символическим регистрами, и эта неопределенность, согласно предшествующей интерпретации, позволяет нам продолжать жить как биомасса (а также в ней и с ней), пока не произойдет то, что Вы назвали «имманентным саботажем».

«Важно то, что потенциал русского языка для “изречения бытия” остается в основном не реализован»

— В своих работах Вы часто ссылаетесь на философию Владимира Бибихина. Кроме того, можно встретить ссылки на отдельные работы Н. Бердяева и Л. Троцкого, а в нашем диалоге вы упомянули важность философии космизма Н. Федорова и Святогора. Какое значение имеют для Вас традиции русско-язычной философии? Какие советские или российские философы, какие их идеи вы считаете ценными для развития современной мысли?

— Для меня, периодические погружения в российскую философию — что-то вроде возвращения домой, хотя это дом, в котором меня никогда не было. Я считаю, что мы можем раскрыть смысл философских работ только когда читаем их на их же языке и добавляем к этому исследования их переводов, а также контекста, в котором произошло их становление. Русский — мой родной язык, но до недавнего времени он не был для меня академическим языком. Так, на довольно специфическом уровне, я пытаюсь перекинуть мост между моим глубоко личным знанием данного языка, с одной стороны, и философией, с другой. В широком смысле, очень несправедливо отбрасывать философские традиции (особенно те, что существовали в предреволюционные и революционные времена в России) как «всего лишь» литературу или «всего лишь» богословие, считая остальное «простым» подражанием интеллектуальным течениям Западной Европы. Я думаю, что русская философия пока еще не нашла своего места на панораме мировой философии, и под местом я не подразумеваю национальное или, еще в меньшей степени, националистическое понимание этого канона. В действительности, сейчас, когда национальные идентичности философского творчества (как и самих философов) разрушаются, наступает благоприятный момент пересмотреть русскую философию (или, точнее говоря, философию русскоязычную) с точки зрения ее мирового значения. Это одна из причин, по которой для меня столь ценен философский проект В. Бибихина: в резонансе с мыслью М. Хайдеггера и Ж. Деррида, Бибихин показывает нам путь философствования на русском языке, рассматривая русский язык как язык философии, как хранилище смыслов, остающееся до сих пор потаенными. Просто вспомните его курс лекций 1995-го года, посвященный времени, Пора [10]. Находясь в диалоге, среди прочих, с греками и немцами, его тщательное изучение времени в свете едва переводимого русского слова «пора», может предложить мировой философии нечто очень оригинальное. Так что, если говорить кратко, всегда будет существовать совершенно особенный вклад, уникальный для каждого мыслителя и материалов, в его распоряжении. Важно то, что потенциал русского языка для «изречения бытия» остается в основном не реализован.

Беседовали: Майкл Мардер, профессор философии Университета Страны Басков (личная страница: www.michaelmarder.org); Алексей Сергиенко, магистрант Центра практической философии «Стасис» ЕУСПб.

Перевод с английского: Алексей Сергиенко.

Ссылки / References

[1] См. образовательную программу «Геофилософия и новый материализм» на сайте Европейского университета в Санкт-Петербурге (URL: https://eusp.org/programs/geophilosophy-and-new-materialism). Термин «геофилософия» вводят в своей работе «Что такое философия?» французские философы Жиль Делез и Феликс Гваттари, чтобы описать методологию имманентного мышления, устанавливающего разнообразие связей между Землей, ее стихийными процессами, и территориями действительного или возможного обитания.

[2] Marder M. For the Earth that Has Never Been // Stasis Vol. 9. No. 1. 2020 (Terra, Natura, Materia) / [Электронный ресурс] URL: http://www.stasisjournal.net/index.php/journal/article/view/159/241.

[3] Майкл Мардер — автор нескольких философских работ, посвященных растительному мышлению и вегетативной жизни (Plant-Thinking, 2013), политике огня (Pyropolitics, 2015 / 2020) и свалке (Dump Philosophy, 2021).

[4] Гегель Г. В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 2. Философия природы / М., «Мысль», 1975.

[5] Marder M. Pyropolitics. When the World Is Ablaze /Rowman & Littlefield International, 2015.

[6] Нанси Ж.-Л. Бытие-вместе / [Электронный ресурс] URL: https://www.youtube.com/watch?v=nqaPyjc2-HM.

[7] Marder M. Dump philosophy. A Phenomenology of Devastation /Bloomsbury, 2021.

[8] Marder M. Plant-Thinking. A Philosophy of Vegetal Life /Columbia University Press, 2013. См. также блог о растениях: http://philosoplant.lareviewofbooks.org/.

[9] Анаис Тондер (фр. Anaïs Tondeur) — французская фотохудожница, работами которой сопровождается издание «О философии свалки» М. Мардера. Личная страница: https://anaistondeur.com/.

[10] Бибихин В.В. Пора (время-бытие) / НАУКА, 2015.