Статья Ивана Кудряшова о философских книгах, становящихся модным продуктом, аполитичности хипстеров и тревоге благополучного поколения.

Barba philosophum non facit

Любая социальная группа, любой класс — это, прежде всего, сложная система распознавания «своих» и «чужих». В качестве необходимых отличий выступают то одежда и сленг, то музыкальные и другие вкусы, то и вовсе политические предпочтения в адской смеси с социальным происхождением. Все мы захвачены вопросами идентичности, и поэтому весомая доля восприятия культуры всегда будет состоять в этом «кто я и с кем?». И для меня одна из самых интересных частей любых субкультур — это то, как организовано культурное потребление в группе. Не только что они читают, смотрят и слушают, но и почему именно это.

В последние десять лет очень многие пытались изучить новое поколение, особенно тех, кого обозначили словом «хипстер» (они же «инди-киды»). Некоторые даже возлагали большие надежды на эту группу: например, экономист Ричард Флорида, сперва убеждавший всех в перспективах креативного класса, а затем публично признавший, что переоценил его. В целом нет особой сложности в том, чтобы пронаблюдать их предпочтения: современное искусство и постмодерн, инди-рок и витч-хаус, арт-хаусное кино, литература битников и модных прозаиков, леволиберальные публицисты или подчеркнуто аполитичные блогеры. Гораздо сложнее объяснить, почему в качестве «классического набора» выступают именно эти, а не другие авторы и произведения. Особенную сложность представляет, как мне кажется, разговор о философах, которые вошли в «библиотечку хипстера».

Среди имён, которые частенько упоминаются как в серьёзных дискуссиях, так и в разного рода шутках и мемах, наиболее характерными для инди-кидов являются следующие. Во-первых, классика постструктурализма — Ролан Барт, Мишель Фуко, Жан Бодрийяр, Жак Лакан (Делёз и Деррида — намного реже). Во-вторых, Славой Жижек и Ноам Хомски, коих предпочитает более политизированный хипстер. В-третьих, довольно часты упоминания Ницше («самый популярный философ среди тех, кто его не читал»), Сартра (у которого всё экзистенциально и ещё что-то про тошноту), а также Декарта (что сидит в онлайне и, следовательно, существует). Впрочем, последних попросту стыдно не знать любому, кто хоть минимально претендует на образованность.

Если вдуматься, такой выбор хотя и поверхностно, но отвечает ключевым запросам молодого поколения. Как минимум, есть несколько идейных сближений, делающих чтение этих мыслителей если не обязательным, то хотя бы невозбранным и по-своему логичным.

1. Начнём с простого: с того, на чём обычно и строится контакт, то есть с общих тем. Все выше упомянутые авторы обращаются к непривычным для классической философии предметам, которые в то же время интересуют образованную молодежь.

Во-первых, это искусство, причём современное, в котором значительно место уделено новым медиумам — фотографии, кино, цифровому искусству. Первый широко изданный в России философ, пишущий о фотографии, был просто обречен на звание культового у хипстеров. Таковым стал Ролан Барт с его «Camera lucida» (изданной Ad Marginem в 1997), хотя это могли бы быть и Вилем Флюссер, и Дитмар Кампер, и Сьюзен Зонтаг.

Внедрение теории в те объекты культуры, что потребляются ежедневно, служит хорошим оправданием для того, что иногда сами интеллектуалы называют «постыдным удовольствием»

Во-вторых, это тема свободы индивида среди репрессивных механизмов общества (конформизм, мода, дискурсы, рынок и маргинализация «не вписавшихся»). С любовью к футболке с Че хипстер приобретает и желание быть вне тех ограничений, что описывает теория. Однако этому желанию слишком часто не хватает практики ежедневных усилий (лёгкий и естественный ход жизни — одна из ценностей этой субкультуры). Или если выразить это чуть жёстче: знание репрессивных механизмов автоматически не спасает от них, а привычка к анализу и самоанализу — вещь довольно редкая среди поколения, не знавшего слишком суровых реалий.

В-третьих, эротизм, соблазн, сексуальность и телесность — всё это темы, которые сложно пропустить мимо ушей, особенно если ты молод. В той части читателей, что не чужды политики и социального активизма, подобный эффект вызывают также темы борьбы с дискриминацией и критика общества.

2. Сложно отрицать и то, что стиль многих постструктуралистов подкупает хипстеров. И прежде всего, манера иллюстрации своих идей на понятных примерах из жизни или кинематографа (как популярного, так и авторского). Внедрение теории в те объекты культуры, что потребляются ежедневно, служит хорошим оправданием для того, что иногда сами интеллектуалы называют «постыдным удовольствием» (т.е. удовольствия от китча, мэйнстрима). Более того, умение оригинально интерпретировать знакомые всем и потому уже привычные вещи — это то, что ценится в данной субкультуре (так как даёт шанс на некоторое количество реальных и виртуальных лайков).

Но не стоит списывать со счетов и стиль данных текстов. Фуко и Барт, например, пытаются не просто излагать суждения, но в той или иной степени осуществляют сплав литературы, публицистики и серьёзной теории. Наиболее яркий пример, приходящий на ум, — это «Фрагменты речи влюбленного» Барта. Впрочем, эта книга (как мне представляется, незаслуженно) менее известна, чем другие его работы. Приятное чтение в противовес тяжеловесному, метафора вместо чёткой дефиниции, игра с читателем поверх сообщения — всё это подкупает самим духом лёгкости и развлечения. К тому же такой текст проще дочитать даже тогда, когда понимание безнадежно забуксовало на первых абзацах.

3. С идейной точки зрения есть еще один аспект в философии второй половины ХХ века, глубоко затрагивающий внутренние струнки тех молодых людей, кто приобрел навык и привычку к интеллектуальному чтению. Это сам взгляд на человека или теория субъекта, которая в той или иной степени близка всем выше упомянутым мыслителям. Их теория отказывается видеть в человеке цельное и автономное начало, определяющее его личность и характер. Субъект больше не представляется самоочевидной точкой отсчёта, он теперь разорван, разбит, распластан, случаен, странен и прошит неопределённостью и тревогой. Он подобен слуге двух господ, которому приходится лавировать между куда как более значительными агентами — языком, политикой, культурой, бессознательными влечениями, властными аппаратами и технологиями. Этот субъект словно сошёл со страниц киберпанк-произведений: он не покупатель, а продукт системы, он не агент и автор своих действий, а их эффект. Его свобода — ускользать, мимикрировать, быть никем.

Мысль о том, что отечественное инди-поколение — самое тревожное при всей внешней позитивности, лично для меня очевидна. Несмотря на то, что их детство пришлось на довольно благополучные годы, они в то же время столкнулись с беспрецедентным уровнем отсутствия ясности и культурных границ. И вероятно на многих из них оставила свой след тревога родителей, переживших серьёзный слом культурных и социальных ролевых моделей. Ирония, скепсис, цинизм и нарциссизм в сети — всё это защитные механизмы, очень нужные, чтобы спасаться от тревоги. Поколения постарше легко бы их поняли, если бы смогли отвлечься от своих собственных защит. В целом получается контрастная картина: с одной стороны, хипстеры редко серьёзно и откровенно говорят об этом внутреннем ощущении, с другой же стороны, их по-своему подкупают те авторы, которые не спасают иллюзии прошлого (об автономном субъекте), а честно признают эту травматичную сторону современного человека.

Этот субъект словно сошёл со страниц киберпанк-произведений: он не покупатель, а продукт системы, он не агент и автор своих действий, а их эффект. Его свобода — ускользать, мимикрировать, быть никем

И всё же стоит заметить, что идейное и стилистическое родство само по себе никогда не означает связи. Например, по своему духу целая плеяда романтиков очень близки субкультурам эмо и готов, но в лучшем случае самые продвинутые из них знали имя Эдгара По. То же самое следует подозревать и в плане хипстеров: глубинное сходство или поверхностная близость каких-то мыслителей ещё ни о чем не говорит. Абстрактное родство требует дополнительных социальных и культурных механизмов, благодаря которым может произойти реальная встреча тех и других.

Увы, поскольку хипстеры — это субкультура потребителей, то именно потребление и определяет их выбор (от причёски и платья до чтения и выбора профессии). Именно поэтому «хипстерские философы» — это, прежде всего, те, кому посчастливилось удачно вписаться на полки книжных и страницы популярных журналов/блогов. Это те, кто попал в «культуртрегерские потоки», близкие хипстерам.

Не последнюю роль в отечественном пространстве сыграли издательства, которые в 2000-х начали издавать известных философов, в основном постструктуралистов, в очень хорошем качестве (приятная бумага, стильные обложки плюс идущие от самих авторов интригующие названия или тематика). Я до сих пор помню свои ощущения от того, как увидел в 2001-м году в книжном магазине «Соблазн» Бодрийяра — это действительно был соблазн. И название, и обложка с женским чулком, и чертовская приятность самой книги для руки пленяли и мучили свой недоступностью (такую покупку я себе не мог позволить). Особенно повезло в этом плане Барту, Фуко, Бодрийяру и Жижеку. Деррида, Лакан и другие чуть позже, но пойдут по той же траектории. Например, серия семинаров Жака Лакана с каждым новым томом предлагала всё более интересные варианты выбора иллюстрации для обложки.

Другим фактором я бы назвал цитирование этих авторов в современной литературной критике и искусствоведении (сперва на Западе, а затем и у нас). Дело в том, что гораздо больше, чем ходить на выставки, в кино или читать новомодную прозу, хипстер любит читать о них. И если Борис Гройс, Михаил Ямпольский или просто популярный хипстер-блог ссылаются на Барта или Лакана, то они почти автоматически получают прописку в «обязательных для чтения» авторах. Правда, зачастую там и остаются, крайне редко переходя в «хорошо прочитанные». То же самое касается и популярных энциклопедий, монографий (например, посвящённых постмодернизму — вроде работ Ильи Ильина или Надежды Борисовны Маньковской). Стоит заметить, что нечто похожее прежде происходило и на Западе, например, когда Сьюзен Зонтаг в своих эссе о кэмпе, фотографии и порно прививала американским читателям пиетет к Барту, Батаю, де Саду, Борхесу, Чорану, Лукачу и Симоне Вайль.

Третий фактор, который я бы выделил, пожалуй, наиболее очевиден. Выбор мыслителей, обычно маркированных как «постмодернисты», также связан с определенной потребностью в бунте против авторитетов, характерной хипстеру. Норман Мейлер в своих размышлениях о хипстере заметил, что «в согласии с духом времени он старается отомстить конформистам исподтишка… С хипстером нельзя беседовать откровенно, потому что главное для него — это остаться в стороне от общества, которое, по его ощущению, стремится подчинить каждого своим меркам». Любой, кто представляет себе современное состояние преподавания философии, да и других гуманитарных наук, знает, что слово «постмодернист» является ругательным для многих преподавателей. Как говорил Бродский, «если Евтушенко выступает против колхозов, то я — за». Свою фигу в кармане пожилому профессору хипстер может показать, только одарив вниманием всех тех, кого клеймят подобным ярлыком.

Мысль о том, что отечественное инди-поколение — самое тревожное при всей внешней позитивности, лично для меня очевидна. Несмотря на то, что их детство пришлось на довольно благополучные годы, они в то же время столкнулись с беспрецедентным уровнем отсутствия ясности и культурных границ

Выступая с позиции философии, сложно отказаться от критического отношения, особенно если учесть, что объектом такого отношения являются не конкретные люди, а некий «общий образ», складывающийся из повторяющихся (хотя и не обязательных для всех) черточек. Моя биография, опыт, образование и привычки во многом не схожи с образом мысли и ценностями хипстеров, но это не мешает видеть у них симпатичные стороны. По большому счёту, только две черты, характерные хипстерам, вызывают у меня что-то вроде неприязни. Первая и главная из них — привычка к поверхностному взгляду на вещи (а вторая — нелюбовь к труду, органическая неспособность «ебашить», даже в своем любимом деле). Те, у кого я вижу противоположность этих черт, — вызывают во мне уважение, и мне всё равно, считают ли их хипстерами или нет.

Проблема, в общем-то, проста: само окружение хипстера не стимулирует его к глубине и последовательности, поэтому вскоре он вырабатывает в своём восприятии акценты на внешних атрибутах и очень общих знаниях. Для меня как преподавателя есть что-то печальное в том, что умные и талантливые молодые люди попросту не захотели разобраться с теми книгами и явлениями, которые им вполне по силам освоить. Кофе, Инстаграм, Молескин, модный прикид и путешествия — важны, но не менее важны и мысли, которые стоит занести в свой Молескин или содержательные беседы, превращающие встречу в кофейне в событие. К сожалению, речь интеллектуала и остроумного денди большинство хипстеров понимают, как диалог из «Шерлока» или пассаж из модной рецензии (на деле общего почти ничего за исключением слов). Хипстер исключен из любой серьёзной дискуссии, так как его речь настроена на подтверждение уже известного, а не поиск нового.

Именно поэтому вхождение автора в «хипстерский список» обычно ведёт к серьёзным искажениям в восприятии — как со стороны тех, кто считает себя хипстером, так и тех, кто знает и судит о них. Философов понять превратно легко, ведь они никогда не говорят банальности (что схватываются на лету). Похоже, именно это происходит с теми, кто волею случая стал именем в списке. На минималках можно пройти видеоигру, но чтение мыслителей бывает только в режимах die hard и god. Всё остальное — приписывание автору банальностей, отвечающих интересам определенной группы. Собственно, об этом и хотелось сказать пару слов в окончании.

Начну, пожалуй, с Барта и Фуко. Оба мыслителя сделали большой вклад в понимание знаковых, дискурсивных и властных механизмов эпох и обществ. И уже поэтому как-то неправильно интересоваться ими только из–за сексуальной ориентации (увы, такое не редкость). Кстати сказать, только Фуко вел себя как настоящий enfant terrible, в то время как Барт свою гомосексуальность никогда не афишировал и вёл образ жизни, характерный для типичного преподавателя университета. В целом оба затрагивают значимые и актуальные сегодня темы.

Так, Барт анализирует фотографию, театр, семиотику моды и кулинарии, исследует удовольствие от текста, препарирует идеологическую природу слов и речь тех, кто выпадает из системы. Пишет он просто и понятно, но в то же время ключевыми источниками вдохновения для него служат марксизм, психоанализ и структурализм (причём в наиболее формальных версиях — Греймас, Ельмслев, Якобсон). Но именно эти теории хипстер знает плохо: в отношении марксизма он полон предрассудков, психоанализ усвоил по шуткам про мамку, а схемы Греймаса кажутся как-то высшей математикой.

Ничуть не лучше ситуация с Фуко: его работы, посвященные психиатрической лечебнице, клинике и тюрьме, интересны хипстеру своим замыслом (против власти), но своей дотошностью и богатством исторических фактов способны утомить такого читателя. Куда как более созвучна интересам поколения «История сексуальности» (особенно третий том — «Забота о себе»), хотя написана она несколько тяжеловесно.

По большому счёту, только две черты, характерные хипстерам, вызывают у меня что-то вроде неприязни. Первая и главная из них — привычка к поверхностному взгляду на вещи (а вторая — нелюбовь к труду, органическая неспособность «ебашить», даже в своем любимом деле)

Обратимся далее к Бодрийяру. На мой взгляд это самый главный автор для хипстеров, ведь он ввёл понятие «симулякр». Оно удобно для того, чтобы маркировать свой стиль мышления как современный. В остальном это слово столь же универсальное, сколь и совершенно пустое. Будучи лишь игрой ума («копия без оригинала» — это то же, что «никогда не живший труп» или «река без истока»), симулякр быстро стал популярнейшим термином в разного рода постмодернистских построениях. Причём этим бессмысленным словом пользуются очень разнообразно: то оправдывают моральный релятивизм, то объясняют современные реалии в искусстве и массмедиа, то предъявляют в качестве средства ускользания от дискурсов власти. Меж тем, прочитав пять или шесть работ Бодрийяра, я так и не понял, в чём была необходимость по введению этого концепта. Симулятивность есть во всякой культуре, да и виртуальность с альтернативными картинами мира придумали не в ХХ веке. Единственное отличие современности в том, что мы пытаемся поддержать некоторые симуляционные процессы с помощью техники (а не ритуала, воображения или колективных представлений). На мой взгляд этого слишком мало, чтобы играть в игру «Разоблачи симулякр» (правила просты — во что ткнул пальцем, то и «симулякр»).

Бодрийяр любит сильные и хлёсткие формулы, которые ёмко схватывают важные элементы современного общества (например, значимость символического обмена). Его парадоксальные суждения о потреблении или месте смерти в мире подталкивают к самостоятельному мышлению. Однако из его текстов проще почерпнуть стиль суждений, чем содержание. Увлекаться этим не стоит, если вы не ставите себе задачи стать эпигоном Бодрийяра.

Далее следует психоаналитик Жак Лакан. Конечно, Лакана хипстеры не читают. Зато нахватались уважительных (и не очень) комментариев от структуралистов, феминисток (вроде Сиксу, Иригарэй и Палья), некоторых леваков (Джеймисон, Иглтон и др.) и, прежде всего, Жижека, конечно. Поэтому такой «Лакан» — это набор несуразиц про то, что человек — марионетка языка и влечений. Его тезис «бессознательное структурировано, как язык» они прочитали как «Язык = бессознательное», а концепт «желание» понимают как собственные хотелки.

И, конечно, Лакана они не прочитают. Те, кто знает «дедушку Фрейда» только по ужасным переводам 90-х, учебникам (выставляющим его биологизатором психики) и интернет-мемам, — Лакана не осилят, даже в комиксах. Последнее, кстати, не шутка: иллюстрации к работе Мазина или комикс Дариана Лидэра действительно проясняют некоторые аспекты его теории, но без погружения в логику учения (со схемами, графами и специфическими обозначениями) толку от картинок не много. Тексты Лакана сложны, для его понимания необходимы как минимум несколько лет погружения (и я не знаю примеров его адекватного прочтения без этих «несколько лет»). Сегодня же и для более лёгкого чтива днём с огнем не найти столь преданных читателей. И, увы, очень многое в структурном психоанализе легко понять превратно, не имея знакомства с клиникой случаев или хотя бы личного опыта пребывания в анализе.

Ну и напоследок: Славой Жижек и Ноам Хомский. Жижек — поп-звезда современной философии, о нём многие наслышаны. Причём чаще всего для читателей он выступает не как философ (как философ он занимается чтением немецкой классической философии через призму Лакана), а как своего рода критик общества и политический аналитик.

Аполитичный хипстер, читающий левака Жижека, — это перформативный парадокс. Впрочем, точно такой же, как и сам Жижек, поясняющий Гегеля на анекдотах (делающий это, впрочем, со знанием дела, ведь Гегель — один из главных объектов его изучения), хотя он должен знать, что йенский мыслитель не одобрял подобного (Гегель неоднократно говорил о том, что не всякая идея может быть объяснена простыми словами или каким-то анекдотом). Однако и для политизированного читателя Жижек оставляет одну значительную проблемку: он ничего не предлагает для действий. Любопытно, что его частый противник в дискуссиях Ноам Хомски несёт в себе другую проблему — разочарование.

В отличие от Жижека Хомский всегда был более известен своей политической позицией, чем достижениями в теории (хотя они значительны). Это сделало его уязвимым. Сегодня Ноам Хомский — это Берни Сандерс. Он так много выступал против манипуляций СМИ, олигархии, корпораций и американской экспансии, что совершенно немыслимо было бы услышать от него любую поддержку в пользу Хиллари Клинтон. Но он это сделал, прикрываясь фиговым листом «выбора меньшего из зол» (любой философ знает, что это манипулятивная формула). Хорошо заметно, как в последние полгода радикальная часть его читателей резко меняют к нему отношение, а более либеральная — продолжает хвалить за критику Трампа.

В целом оба предстают не как исследователи (языка, психологии, философии), а как авторитеты, от которых ждут ответов и рекомендаций. И это создаёт своего рода двойной парадокс. С одной стороны, читатель-хипстер редко заряжен на политическую борьбу и радикальные действия; он ждет совета, но ожидает что-нибудь попроще — вроде энергосберегающих лампочек и черити-проектов (и именно над такой теорией малых дел постоянно насмехается Жижек). С другой стороны, само положение авторитета делает уязвимым для критики за непоследовательность, нерешительность или ошибки в прогнозах. Пожалуй, единственное, что держит на плаву такой авторитет — это короткая память и непоследовательность самих последователей.

Резюмируя всё выше сказанное, стоит сказать, что, как и в любом сообществе, в среде хипстеров моду задают единицы — те, кто в своем развитии перешёл от стадии культурного потребления к производству (текстов, смыслов, арт-объектов). Однако лицо субкультуры — это массовый средний представитель, который слишком часто наличие подменяет суррогатами или пустыми декларациями. Если просмотр культовых фильмов или чтение битников ещё кое–как сойдут за их знание, то с любым философским текстом (или даже комментарием к нему) — фокус не сработает. Философия открывается тем, кто работает над текстом и, в конечном счёте, открывается сам. Это нелегко, это не приносит скорых плодов, но оно стоит того.

Фотографии Сони Коршенбойм.

Все тексты Ивана Кудряшова на сайте «Стенограммы» и на «Сигме».

Больше обновлений от «Стенограммы» можно найти здесь.