Машины крошатся — выходы множатся
Эссе Александра Авагяна о некоторых текстах Делеза и Гваттари, о работе малой машины письма и о революции, которая спасёт не всех.
Почти всегда совместные тексты Делёза и Гваттари начинаются как будто с середины (иначе, возможно, и быть с ними не могло), а дальше идут в непредсказуемых направлениях, что в сочетании с опущенным контекстом усложняет их понимание. Именно поэтому аранжировка нескольких мотивов из разных книг Делёза и Гваттари может прояснить ход их мысли и связи между ними. В этом тексте будут расположены детали из трёх текстов: «Кафка. За малую литературу», «Тысяча Плато» (плато «Постулаты лингвистики») и «Машинное бессознательное» (глава «Выйти из языка»). Можно сказать, что всё предложенное ниже — цитаты, местами искажённые, из этих текстов, поэтому приводить каждый раз точное место представляется ненужным, всё можно найти на указанных мной страницах.
Вопрос о том, что такое малая литература, сводится к вопросу о том, что такое и как возможно малое (mineur, т.е. также миноритарное и минорное) использование языка. Разобравшись с малыми способами говорить на языке (или малыми языками, дальше эти два понятия используются без различения), можно будет перейти к вопросам о том, что ищет и что может обнаружить в литературе шизоанализ. Это разъяснит нам, почему у книги Делёза и Гваттари о Кафке стоит подзаголовок «За малую литературу». Прежде же чем приниматься за эти вопросы, стоит указать, о чём речь не пойдёт. Говоря о малой литературе, Делёз и Гваттари отсекают коннотации, связанные с размером произведений (можно написать роман, оставаясь в пределах малой литературы), предполагаемым возрастом аудитории (малая литература не совпадает с детской литературой) или её охватом (нишевая литература, так же как любая литература на языке с малым количеством носителей не являются с необходимостью малыми).
Из книги Делёза и Гваттари о Кафке можно вычленить образ того, чем могла бы быть большая (мажоритарная и/или мажорная) литература. Эта литература способствует умножению количества подконтрольных сегментов и их продвижению в пространстве и времени. Такая литература включена в социальные машины империи и бюрократии (среди бюрократий здесь также и капитал). Она создаётся сцеплением сегментов, сопряжением и рядоположением гетерогенных элементов. Она вовлекает всё большее число составляющих и стремится привести их в окончательное положение. Такова всякая национальная литература (роман часто оказывается связан с нацией), такова партийная литература и такова литература Революции. Машины — это соединения, направленные на самовоспроизводство путём непрерывного включения в себя разнородных элементов. Внутри социальных машин включённые в них литературы захватывают пространство и стремятся к установлению гомогенного и постоянного порядка: типовые ситуации — один закон, типизированные носители — один язык.
Большая литература вещает с целью найти всему должное место, она использует язык для того, чтобы зафиксировать все возможные положения. Здесь всё приведено в соответствие. Малая литература использует язык в иных целях. Она дестабилизирует его, указывает на вариации, неизбежные при использовании языка и в работе всякой машины, и, самое главное, приводит язык в постоянное движение. В разговоре о малой литературе обычно речь идёт об обращении с тем же языком, на котором пишется и большая литература, и к малому его применению будут предрасположены скорее те, кто оказывается в пространстве, где циркулирует несколько языков (как Кафка, чешский еврей в немецкоязычной империи). Малое использование языка ведёт к вариациям на всех уровнях, от фонетики и до семантики и стилистики. Диалекты и акценты, речь всякого сообщества в её отклонении от абстрактной нормы — всё это и есть индикаторы малого языка. Сам он, тем не менее, не совпадает с ними, малое использование языка заключается в разрушении соответствий, в нескончаемой цепи смещений, которая может быть запущена всякий раз, когда одно сцепление распускается.
Малая литература мямлит, шипит и воет. Сборка её высказывания всегда близка к неудаче, она всегда перед лицом двух опасностей: провала и предательства.
Малая литература принимает описания, которые ей предлагаются большими дискурсами, но только для того, чтобы преобразовать их, чтобы увидеть те копошения и движения, которые оказались лишними для большой литературы и были ей отставлены. Малая литература занимается поиском линий, тянущихся за пределы того, что было ей предложено. Для Делёза и Гваттари работа, выполняемая малыми авторами принципиально не может быть сведена к критике — по крайней мере, к классовой критике, поскольку эта деятельность требует присоединения к другой крупной социальной машине. Это значит, что критикой занимается большая литература, отличная от той большой литературы, которой удалось захватить контроль на данный момент. Всякая машина работает, постоянно сбиваясь. Малая литература держится на расстоянии от мегамашин, но не отсупает далеко: следя за сбоями мегамашин можно отломить необходимые детали для запускаемой микромашины. На этом строится описание компонент выражения и порядка формирования текстов Кафки в четвёртой главе книги. Всё, записанное Кафкой, используется для того, чтобы выследить, как он запускает свою литературную машину, начиная с писем и (никогда не) заканчивая романами.
Для Делёза и Гваттари Кафка — автор, который эффективнее остальных приводит язык в движение, что делает его наиболее удобным для демонстрации аппарата машинной лингвистики шизоанализа. Цепь смещений, постоянно запускаемая носителями языка, быстро затухает, особенно при переходе к письму. Таково воздействие закона, который всегда предрасполагает к тому, чтобы сделать выбор в его пользу, искушая возможностью легитимации и большего распространения. При этом закон в свою очередь паразитирует на поддавшейся ему литературе, продвигаясь и сохраняя свою власть. Машинная лингвистика стремится сделать язык (как объект и средство своего изучения) проницаемым, сделать необходимым при любой попытке понимания учёт в интерпретации положения всякого говорящего в отношении тех или иных машин. Это одновременно поднимает её на надындивидуальный и опускает на субиндивидуальный уровни. В обыденной речи понимание этих факторов автоматизировано. Кроме того, похоже, Делёз и Гваттари уверены, что, по крайней мере, в их время, любой носитель языка знал о его машинном устройстве больше, чем лингвисты их времени, и пользовался этим знанием. Язык полон вариаций, его константы являются временными, их фиксация не особо полезна (по крайней мере, вне юридической машины). Вариации поддерживаются малой литературой. Делёз и Гваттари выступают за неё в стремлении разрушить всякую большую литературу путём умножения количества выходов за пределы установленных тождеств. Чем больше появляется литературных микромашин, тем дальше язык отходит от доминантного способа функционирования, тем больше разрушается юридическая машина, основывающаяся на нём, тем больше выходов из пространства контроля, тем чаще сбои удаётся использовать для новых машин.
Небезразлично, кто говорит: необходимо выяснить, в какие сборки включён говорящий. В случае Кафки важную роль играют еврейство и бюрократия. Немецкое искусство в девятнадцатом веке начинает плотно связывать евреев с симуляцией, утверждая, что она является неизбежно участью всякого еврея в искусстве. Кафка принимает эту атрибуцию и берётся симулировать эту симуляцию. Другой пародируемый Кафкой дискурс — психоанализ. Кафка принимает его и описывает в его координатах своё творчество, что выходит настолько неловко, что принять его «Письмо к отцу» всерьёз оказывается невозможно. Близость Кафки к бюрократии позволяет ему оценить значимость юрисдикции, увидеть, куда стремятся некоторые из государственных машин, заставляет отказаться от прямой критики. Он начинает вырабатывать более тонкие стратегии выражения, видящие подспорье в элементах, расположенных не так плотно, как хотелось бы классовой критике, зато способных связать отдалённые фигуры. Выходы ищут за ближайшей дверью, пары шагов в сторону от кодифицированного пространства может быть достаточно для запуска ряда трансформаций в исходной ситуации. Такова политическая программа. Необходимо найти, что соответствует ей в литературе. Именно с указаний на такой выходящий и выводящий из равновесия элемент и начинается текст Делёза и Гваттари в описании полярности фиксирующих соответствий (семейная фотография) и распускающих и не предполагающих соотнесённости звуковых материй.
Малая литература использует язык в иных целях. Она дестабилизирует его, указывает на вариации, неизбежные при использовании языка и в работе всякой машины, и, самое главное, приводит язык в постоянное движение.
Кафка запускает малую машину письма, собирая отваливающиеся и плохо приложенные элементы больших машин. Высказывания (énoncé)[1] создаются по юридическим правилам, то есть они всегда завязаны на той или иной государственной машине, при этом всякое высказывание (énonciation) всегда вынуждено заново приводить в действие машину, а потому имеет возможность собрать и запустить новую. Поэтому вопрос лишь в том, будут ли воспроизводиться уже существовавшие до этого машины или запускаться новые. Малое применение языка необходимо поддержать, чтобы весь язык перестал быть мажоритарным, в этом конечная цель, за которую выступают Делёз и Гваттари. Даже тот, кто запускает машину, не владеет ею, он может лишь в
Делёз и Гваттари почти не различают, когда говорит Кафка, а когда его персонаж. Это различие ещё проводится, когда речь идёт о письмах: здесь есть Кафка, пишущий письмо, и Кафка, о котором рассказывает письмо. В новеллах и романах Кафка становится неразличим в коллективе своих персонажей. То есть необходимость различать эти интстанции дальше писем отсутствует, поскольку как позиция Кафки, так и сборки в его текстах являются деталями и моментами одной и той же машины выражения, где Кафка и его тексты оказываются реальным, а коллективы, которые он ещё только предвещает — виртуальными индикаторами этой машины. Субъективность начинает уходить из текстов Кафки и их описания, начиная с новелл. Высказывания оставляют за собой детали — одной этих деталей в сборке Кафки и является (будущий) коллектив, в котором он растворяется. Нация или народ не могут быть субъектами. Коллективный субъект, его намерения, воля, цели были бы слишком сильно искажены, преобразованы, заданы желанием, техническими, историческими, геологическими, историческими факторами, чтобы это понятие могло сохранить хоть какой-то смысл.
Малая литература мямлит, шипит и воет. Сборка её высказывания всегда близка к неудаче, она всегда перед лицом двух опасностей: провала и предательства. Микромашины могут не завестись, могут не позволить прозвучать. Они требуют слияния с коллективом, что может оттолкнуть и расположить к включению в крупные машины, которые не слушают коллектив, а сами диктуют, что о нём будет высказано. Шизоанализ видит в Кафке стремление создать такой синтаксис, в котором крики (а крики слышны тогда, когда кричащие сбиваются вместе) обрели бы значение. Кафка интересен тем, что иногда сам артикулирует машинные сборки высказывания, как то происходит с группой собак в «Изысканиях одной собаки». Вопрос в том, какова сборка высказывания крика Кафки, как этот крик семиотизируется, как семиотизируются крики героев Кафки. Эти крики неизбежно оказываются коллективными, даже если ещё нет того коллектива, который мог бы назвать их своими. Кафка доходит до крика в новеллах, здесь кричат животные или даже целые толпы зверей, тут впервые удаётся включить крик в текст. В романах этот крик получает значение — он указывает на новые приближающиеся бюрократические машины, на коммунизм, фашизм и американский капитализм (Делёз и Гваттари не говорят об этом напрямую, но, по-видимому, каждый роман Кафки они связывают с одной из этих систем).
Пристальное внимание к ходу мегамашин может позволить выкроить своё пространство, собрать машину, обеспечивающую выход из тоталитарных машин. Такие выходы — это и есть революция, революция с маленькой буквы, молекулярная революция. Она не спасёт всех, а возможно не спасёт никого, но только она не погубит каждого.
[1] В переводе Якова Свирского здесь стояло бы «высказываемое», это неловкое слово использовано, похоже, для того, чтобы не смешать его с énonciation, которое по-русски тоже оказывается высказыванием.
Фотографии Насти Малыгиной.
