Фрагменты из путевого дневника Кирилла Александрова с предисловием Ивана Жигала.

Чтение путевых заметок старого друга постоянно заставляет отвлекаться на какие-то сопутствующие размышления, например — об Эрнсте Юнгере, одно из произведений которого мы обсуждали с Кириллом неоднократно.

Автобиографический роман Юнгера «Африканские игры» (1936), рассказывающий историю бунта против буржуазной европейской цивилизации и побега в Африку, овеянную в сознании восемнадцатилетнего искателя приключений Хельмута Бергера ореолом экзотики и таинственности, заканчивается тем, что его герой, не обнаружив там ничего подобного и распрощавшись с иллюзиями, возвращается домой, заканчивая свою историю словами: «“Жить, как ему хочется, может каждый”, — гласит известное изречение; правильней было бы сказать: жить, как ему хочется, не может никто».

Учитывая тот факт, что Юнгер сочинял свой роман, приближаясь к собственному сорокалетию, иной раз его жизненный опыт играет с ним злую шутку, делая его попытки передать духовный мир юноши (т.е. самого себя) в процессе взросления и избавления от иллюзий довольно натянутыми. Однако основную ценность романа представляет сам факт постепенного разрушения образа экзотического мира и экзотики как таковой — другой мир такой же, просто со своими историко-культурными особенностями. И хоть полученный в Африке опыт и горек, он тем не менее становится своего рода терапевтическим средством, что придаёт организму сил трезво смотреть на мир.

Интенция Кирилла, отправляющегося в своё долгое путешествие (отдельные свидетельства из которого можно прочесть ниже), отчасти схожа с юнгеровской, за тем исключением, что сама тема бунта против цивилизации и побега в неизведанные земли отсутствует здесь как таковая (хотя бы в силу того, что Кирилл просто не может позволить себе подобного рода трюизм), оставляя место лишь внимательному рассматриванию другой жизни и себя на её фоне.

Так развалины доколумбовых цивилизаций, чай мате и пиво с поэтическим названием «Фин дель мундо», чилийская пустыня, дорога со всеми её обитателями и встреченными на ней попутчиками становятся для Кирилла тем материалом, из которого сшивается его дневник путешествия. Приправленный ворохом размышлений, культурных отсылок, забеганий в сторону и припоминаний, дневник этот становится дневниковой прозой, в которой каждый сможет найти что-то своё.

Иван Жигал

--

Проснулись около девяти (поздно, потому что всё ещё живём по перуанскому времени, где -2 к Чили) и обнаружили, что при свете солнца выбранное место под лагерь выглядит ещё лучше, чем ночью. Через пару дней узнали, что это самое опасное место для дикой ночёвки в Сан-Педро из–за наибольшего риска кражи, всё как любим. А также узнали, что в пяти метрах от нас, в соседних кустах, спал ещё один бродяга и не спешил просыпаться. Стали неспешно собираться, сварили чай с имбирём и «клементиной», поели фруктов (с рынка в Икике за два дня до этого вернулись с большим урожаем, килограмм в пять). Вскоре пришли четверо чилийцев-южан, весёлая «пацанская» компания, спросили, можно ли встать лагерем на нашем месте, если мы уходим. Слово за слово разговорились-подружились, Ася даже загнала им две своих феньки по сто рублей каждую (что очень дёшево по меркам Чили, где бутерброд с сыром стоит сто двадцать). Здесь, кстати, легко считать деньги — от суммы в песо отбираешь один ноль и получаешь сумму в рублях. Нелегко только осознавать насколько здесь всё дороже, чем в Перу.

Попрощавшись со «сменщиками», двинулись в центр. Набрали воды в кафе, оставили рюкзаки в информационном пункте, прогулялись по окрестностям. Преимущественно тяжело дышащие и обгорелые бэкпэкеры со всего мира, циркачи, тур-менеджеры, боливийские индейцы и даже цыгане — на улицах Сан-Педро можно экранизировать Темную Башню или снять новый эпизод «Звёздных войн». Но войны здесь в основном коммерческие, за внимание покупателя. Во время прогулки всё ещё размышлял об идее Эрнеста Ренана, который предложил рассматривать историю Христа как исключительно «человеческую», как своего рода историю успеха, и о том, что Иисус как раз выиграл у всего мира борьбу за внимание. Да и Сан-Педро без него не был бы Сан-Педро, как и Санкт-Петербург.

После прогулки совершили набег на местные рестораны, где Ася настреляла хлеба, жареной картошки и риса с овощами. А потом и на рынок заглянули: нам достались персики, груши, две картофелины, помидоры и несколько килограмм винограда. Можно было идти в пустыню, что мы и сделали, предварительно на главной площади поймав вай-фай и договорившись обо всём с хостом Рафаэлем, который должен был нас принять на следующий день.

Маршрут я выбрал непростой — через окрестные холмы, залезая на очередной из которых, мы обнаружили, что где-то позади оставили контрольный пункт (пройдя «неофициальной» тропой) и находимся на частной территории под названием «Пукара Китор». Не будь у нас больших рюкзаков, никто бы, скорее всего, ничего не спросил, а так через пятнадцать минут любования на доколониальные руины племён то ли инков, то ли аймара и окружающий нас марсианский пейзаж откуда-то сверху прибежала стильная «дежурная» в чёрном костюме и белой шляпе и что-то залепетала про билеты на чилийском испанском (это нечто вроде бурятского русского, т.е. надо привыкать). Пришлось в её сопровождении спускаться вниз, 300 рублей за вход с человека платить никто не собирался, как, впрочем, и переводить на испанский фразу про тракториста. Пройдя от Китора ещё километра два вглубь пустыни, нашли идеальное место под лагерь с раскидистым деревом, на берегу ещё не до конца пересохшей реки.

--

Пока разница потенциалов между нашими loneliness и emptiness выдаёт скорее плюс, но цепочка здесь посложнее электрической, знаковая система несистемна и в качестве деталек совсем не лего-кубики. А если повнимательнее присмотреться к этому конструктору, становится видно, что собирать-то и нечего, незачем, да и не из чего — ни говна, ни палок, лишь странный пунктирный график из точек пересечения желаний с их отсутствием, лежащих на оси координат между «нет» и «да», которые, в свою очередь, представляют собой не однонаправленные вектора, а кусочные функции, в чьих длинных формулах где-то в знаменателе притаилось число i, а то и ноль.

В итоге с частотой метронома разгорающийся и утихающий спор (не очень горячий, примерно как песок в Атакаме в девять вечера) на тему «идти-не идти» разрешил голос из громкоговорителя, запретивший двигаться дальше вдоль русла реки. Оказалось, что груда камней, которую мы перешагнули по пути, — это забор (я бы сказал «метазабор»), а рядом есть шлагбаум, и там расположен вход на другую частную территорию пустыни, где уже другие руины и всё те же триста рублей за вход. И не то чтобы у нас их нет, просто пилить пустыню на участки, ставить шлагбаумы и везде брать деньги за вход — это перебор. Перебор для нас, конечно, — в целом, если это работает, то значит работает, но всегда есть другой путь, в чём мы и до, и после неоднократно убеждались. А в данном случае Ася победила, и мы вернулись под ранее понравившееся нам дерево.

--

Приснилось, что опоздал на презентацию «Стенограммы» из–за того, что меня задержали на митинге, а по дороге с презентации попытались задержать снова, но омоновец попался тот же самый и обошлось без рецидива, так как при первой встрече мы успели наладить отношения и чуть ли не подружились. Но перед тем, как проснуться, увидел, как он вяжет кого-то другого, и дистанция между нами возросла до изначальной. Утром мне предстоял поход в блестяще-трескучую и одиноко-пустынную долину Луны, скалолазание, новые знакомые из Колумбии, «Алиса в стране чудес» Бёртона, спаржевый суп и другие весёлые приключения.

--

Вообще комьюнити дальнобойщиков — это довольно интересный пример сообщества. У каждого свои маршруты, заботы, личная жизнь, но при этом есть некая «рабочая среда» простирающаяся на весь континент, есть коллеги, постоянные «перемигивания» на трассе, совместные ночевки и попойки, такие персонажи-медиумы, как Рамон (живущий в домике у заправки и принимающий у себя всех неприкаянных), продавцы в магазинах, персонал придорожных кафе, автостопщики, наконец. Тебе всегда помогут починиться или дозаправиться, найдётся, с кем пообедать или посмотреть телевизор перед сном. При этом ты часто не знаешь, кто конкретно это будет, жизнь сообщества хаотична, хоть формально и подчиняется строгой логистике и простым математическим формулам. Такая упрощённая версия масонского ордена, солидарность на уровне жизненного кредо и одновременно рабочая, профсоюзная солидарность. Свой арго, своя этика и культура.

Помню, мы с Таней ехали из Карелии в Питер и застопили фуру с молодым парнишкой Владиком (или Вадиком) за рулём. Разговор зашёл о строительстве дорог и выяснилось, что Владик — дипломированный специалист в этом деле. На вопрос Тани, хотел бы он работать по специальности, наш герой ответил: «Да нет, никогда. С детства мечтал дальнобойщиком стать. И папа у меня дальнобойщик». Мечты сбываются, и это ли не прекрасно.

--

Пару дней назад ехали в машине до Темуко с весёлым и бесконечно одиноким холостячком Бруно. Он сходу к нам проникся, задарил печенек, воды, хлеба с сыром, а напоследок даже распил с нами бутылку вина и долго разговаривал с персоналом заправки, чтобы о нас позаботились. В числе прочих ништяков во время поездки он вдруг включил в машине «Катюшу», и мы не нашли ничего лучше, как радостно рассмеяться в голос и в голос же подпеть.

лишь странный пунктирный график из точек пересечения желаний с их отсутствием, лежащих на оси координат между «нет» и «да»

Сразу вспомнил свой трип из Белграда в Ужице с сербским православным священником Владимиром. Он моментально нарёк меня братом, включил в машине «Когда мы были на войне» на полную громкость, запел и затопал свободной ногой. Голос у него был что надо, как и полагается попу, песня эта мне нравится, поэтому я тоже инстинктивно затопал в такт, замотал головой, опустил стекло, чтобы оно ненароком не треснуло от раскатов поповского баса, уставился на простирающееся за окном море подсолнухов и больше не думал ни о чём, лишь только трубочку курил c турецким горьким табачком. В итоге так засмотрелся на голубой дымок этой трубочки, что забыл у Владимира кепку, но это не беда, всё было здорово.

--

А следующий флэшбэк — это один из моих походов в сауну в ФХ на улице профессора Попова. Мы там часто парились вечером с местным завсегдатаем-баньщиком Алексеем, и часам к девяти подтягивалась компания колоритных мужичков-работяг. И вот как-то среди них оказался баянист, который, не переставая лить эвкалиптовый раствор на камни, в красках рассказал нам, как пару лет назад открыл в себе тягу к баяну, научился играть и теперь по праздникам выходит на стрелку Васильевского острова и собирает толпу, распевая фронтовые песни. Самое важное, говорит, вникать в смысл слов — там такая правда и такая глубина, что, мол, до дрожи.

Например, в песне «Мне в холодной землянке тепло» есть ключевой момент, который многие поют неправильно. Поют «от твоей негасимой любви», а на самом деле в оригинале поётся «от МОЕЙ». Т.е. это он так сильно её, далёкую, любит, что его же любовь его самого греет на войне. Ещё немного эвкалипта из шейкера, и у нас в землянке уже почти сто градусов, пульс учащается, всем тепло. Я пошёл нырять в бассейн, но над этими словами думал ещё долго. Всем бы нам такой любви, чикийос.

--

Утром, попрощавшись с Ромой и Олей, у которых тайком вписывались в спортзале в Кояйке, отправились по магазинам — я по полной готовился к затяжному горному походу, Ася расставаться с цивилизацией не собиралась, поэтому набрала только немного фруктов в дорогу до Чили Чико. Также, наученные мокрым-холодным восхождением на вулкан Чайтен, взяли по дождевику (своего, как уже писал, я лишился под перуанским градом). На выходе из города встретили знакомую парочку испанцев — Мигеля и Паолу, их мы за три дня до этого подобрали, когда застопили экскурсионный автобус и, собирая по дороге автостопщиков, укомплектовали его толпой бродяг. После чего этой же толпой дружно заночевали лагерем на берегу реки, с костром, вином, шмалью и празднованием двух дней рождения. Про культуру автостопа в Патагонии ещё расскажу отдельно. В итоге вчетвером мы и доехали до Эль Бланко, где нам предстояло разделиться — я пошёл через поля-деревни-кладбища семнадцать километров к старту своего заброшенного-запрещённого трека, а ребята поехали дальше в Пуэрто Рио Транкило смотреть на мраморные церкви-пещеры.

Был очень жаркий день, поэтому, добредя до первой же реки, я полез купаться, после чего сидел ещё полчаса в тени под мостом, с арахисом и телеграм-каналом НБП. Впереди меня ждал затяжной поход через сельские ржаные-колосящиеся пейзажи, болтовня с пьяным пожилым фермером-одиночкой, живущем в ветхой маленькой избушке, но при этом владеющим целым стадом лошадей и огромной площадью земли — довольно распространённый типаж в Патагонии. Как эти старики сохранили в собственности столько земли и не были раскулачены при социализме Альенде — загадка.

В итоге часам к восьми вечера пришёл к озеру Монреаль, где вновь искупался и приготовил ужин. В этот момент с установленного неподалёку причала отплыл рыбацкий катерок — заметив меня, сидящий в нём мужичок поздоровался и пригласил к себе в кемпинг. Доев и дождавшись его возвращения с рыбалки, я пошёл на соседний участок, где у Клаудио (так зовут мужичка) стоит большой дом, ровная зелёная лужайка под кемпинг с огороженными костровищами, склад, сарай и всё такое. Но он повёл меня мимо кемпинга дальше, вглубь участка, где обнаружился уютный двухкомнатный домик с дровяной печью, столом, кроватью и кухонной утварью. «Живи сколько хочешь, будь моим гостем, всё бесплатно. Когда надумаешь уходить, ключ оставь вот здесь», — кратко проинструктировал Клаудио, сел в машину и уехал. А я натаскал дров, затопил печь, поставил чайник и сел над картой, изучать план нацпарка Серро Кастийо, не в первый и не в последний раз дивясь открытости и дружелюбию жителей Патагонии.

--

Отоспавшись на мягкой кровати, что в последнее время случается нечасто, встал довольно поздно, около девяти. В домике среди запасов обнаружилась мелкая кукурузная крупа для каши, сахар и корица. Сварил на дровах кофе и кашу, и радостно-счастливо позавтракал на берегу озера. После чего помедитировал полчаса, собрался и двинулся в путь. Но минут через десять одёрнул себя — куда я, бля, спешу? Развернулся и пошёл обратно. Расположился в домике, заварил термос чая и вышел загорать на берег с книгой Варгаса Льосы. Развалившись голым на камнях, пару часов, спотыкаясь, читал на испанском про инцестуальные игры, Эгона Шиле и фетишизм, после чего начали подтягиваться гости. Со всеми познакомился, объяснил, где туалет, где причал, а вскоре приехал и сам Клаудио со своим сыном Клаудио-младшим. Поблагодарил обоих, подарил по открытке, затем уединился в домике и сел за тексты.

Под вечер, выйдя во двор, заобщался с семьёй фотографов — Хесусом, Камилой и их детьми. Поделились со мной жареной бараниной, пивом, хлебом, было очень душевно. Камила недавно перенесла трепанацию черепа (сразу вспомнил Гандлевского), теперь восстанавливается на природе.

После, найдя на берегу старую леску, крючок и грузило, немного порыбачил, но вскоре решил, что надо будет в Аргентине весной заняться этим обстоятельно, урывками это дело не делается (у меня не получается, по крайней мере). Перед сном ещё долго сидел у печи над текстами и фотографиями, думал, насколько далеко в действительности нахожусь от «производства контента», как ириску за чаем пережевывал пресловутое «why we post?», слушал ветер, треск горящих дров, почему-то вспоминал завод (Быков ни при чём), первый год после учёбы (когда тоже жил в домике за городом), фамилии: Дормидонтов, Данилко, Павлинич, Артюхов, Чемезов (тот самый). Жутко далеко и запредельно неразборчиво. Как я там оказался — да ровно так же, как и здесь. В общем, к этому моменту я уже спал.

--

В деревне первым делом направился в пекарню — нестерпимо хотелось бутерброд с авокадо, помидором и солью. Дверь оказалась закрыта, но на настойчивый стук всё же вышла сеньора. Сказала, что печь ещё не начинали, свежий хлеб будет в лучшем случае через час. Я поинтересовался насчёт «несвежего» — оказалось, что со вчера осталось около килограмма и можно его приобрести за полцены, что я и сделал.

Дальше завтрак, прогулка по деревне, и иду на дорогу. Здесь надо отдельно рассказать про автостоп в Патагонии, особенно на трассе номер семь, более известной под названием Carretera Austral («южная дорога», примерно так). Её проложили при Пиночете, за что некоторые местные до сих пор почитают его, закрывая глаза на кровавый режим, диктат и прочий мрак чилийской хунты семидесятых-восьмидесятых. Сейчас её ещё и наполовину заасфальтировали (как к этому относится живущий здесь мой дружище Йован я писал ранее).

И с недавних пор, по мере роста туристического интереса к Патагонии, эта трасса стала одной из самых привлекательных для путешественников всех категорий — на автобусах, трейлерах, вэнах, мотоциклах, велосипедах и, конечно, автостопщиков. Дивный пейзаж на всём пути, огромное количество природных достопримечательностей, нацпарков, треков, кемпингов и волшебное маркетинговое слово «Патагония» притягивает тысячи людей. Чилийцы — школьники, студенты, рабочие-служащие, пенсионеры, семьями, компаниями, в одиночку — едут сюда в отпуск, бродяги со всего света прокладывают маршруты так, чтобы обязательно проехать хотя бы часть карретеры аустраль. Автостоп здесь развит настолько, что сейчас представляет собой отдельное культурное явление — стопят и стар, и млад: седые-лохматые весельчаки с золотыми зубами, пузатые мужички за сорок, тёти, дяди, дамас, кабальерос, группы по четыре, пять, шесть человек, не говоря о парочках и soliteros — каждые сто метров на трассе кто-нибудь стоит у обочины и машет рукой с поднятым вверх пальцем. В любом, даже самом диком и труднодоступном месте уже стоят палатки и горят костры, с каждым преодолённым участком трассы возрастает вероятность встретить знакомых — иногда в разных местах вновь пересекаешься с теми же водителями, попутчиками.

Вот и сейчас, обосновавшись на остановке, в тени, я видел на трассе перед собой примерно четыре группы и ещё пару позади. Причём механизм, по которому машины подбирают мочилеросов, абсолютно рандомный — здесь не работают ни LIFO, ни FIFO, классические правила систем массового обслуживания (lost in first out и first in first out соответственно), это лотерея. В итоге через полчаса ко мне подошла компания из четырёх ребят в гавайках и с гитарой, после подтянулись пятеро девчонок, две парочки, откуда-то появилось вино, начались песни и никто уже не парился на тему уехать в Рио Транкило (следующая деревня, куда все едут смотреть на церкви из мрамора).

Так мы протусовались часов шесть, после чего приехал автобус. Все хорошо понимали, что для них это скорее всего единственный шанс, немного поторговались с водителем и загрузились. А я, наконец, остался один, не собираясь, во-первых, сдаваться, а во-вторых, платить 700 рублей за сто километров пути. Минут через двадцать местный рантье подвёз меня до своего кемпинга, а оттуда через пять минут я поймал джип Чироки 94-го года до Рио Транкило, с приятной парой чилийских меломанов из Сантьяго. Ребята поставили диск с блюзами, выдали мне бутерброд с сыром и чашку мате. С тех пор и по сей день проблем с автостопом в Патагонии у меня не было.

--

Как я уже говорил, после Серро Кастийо асфальтовая дорога заканчивается и автостоп превращается в довольно пыльное, хоть и по-прежнему весёлое приключение. Через полчаса разудалых dusty games меня подобрала большая семья на микроавтобусе, где места, по большому счёту, не было, но для одного бродяги оно всегда найдётся — эта опция меня не раз выручала, и большую часть пути по карретере Аустраль я ехал в таких конфигурациях, в которые с попутчиком/попутчицей мы не уместились бы. А так ты идеально вписываешься в мизансцену дорожного ситкома: молчаливый строгий дед у окна, бабушка на заднем сидении играет с внуками, мама сидит в центре, вяжет шарф и администрирует любое движение каждого, старшая дочь-студентка с фотоаппаратом сидит на переднем сидении возле невозмутимого отца, который рулит, пьёт колу и командует, куда смотреть. А дочь смотрит то в окно, то в телефон, то на меня. С ней-то мы и говорили всю дорогу, но через сто километров семейство свернуло в деревню, оставив меня у развязки. Я дошёл до придорожной пиццерии, попросил воды и пароль от вай-фай, но толком в интернете сделать ничего не успел — через три минуты остановился новый микроавтобус с новой семьёй.

Мать, отец и пятеро детей, из которых двое — уже взрослые парни, а одна девочка — немка из Гамбурга, четырнадцати лет, живущая у них по обмену. Не люблю обобщения, но исключительно забавы ради поделюсь наблюдением относительно архетипов старших членов семьи — очень распространённая, и не только в Южной Америке, картина: гиперактивная, эмансипированная, энергичная мать, решающая все вопросы, отвечающая за детей, дом, внешние коммуникации, успевающая и всем угодить, и распланировать завтрашний день, и макияж поправить; и спокойный-серьёзный отец с усталым взглядом, который отвечает за технические аспекты, в нужный момент достаёт кошелёк и иногда строго говорит: «ну всё, собирайтесь, поехали».

Девочка немка долго пыталась вспомнить и воспроизвести единственную известную ей фразу на русском, в которую заключена какая-то игра слов, среди них есть слово «вокзал», и это должно означать что-то вроде «я ничего не понимаю», но мне этот ребус не дался, хотя, кажется, что-то такое я где-то слышал. По дороге мы пару раз останавливались посмотреть на реки-водопады, немке и младшей дочке я подарил по открытке, а к вечеру мы приехали в город Кохран, чтобы там заночевать — у семейства был забронирован домик. Наутро компания собиралась отправиться дальше, и маршруты наши частично совпадали, поэтому, по отработанной схеме, мы договорились, что в девять я приду к ним в домик и поедем вместе.

В городе нашёл кафе с вайфаем, выпросил пароль без всяких заказов, перевёл денег с карты на карту и в единственном банкомате снял немного кэша — на следующий день я должен был приехать в Виллу О’Хиггинс, где предстояло купить билет на катер для переправы в Аргентину.

Тут же недалеко обнаружился лес, где я планировал расположиться на ночь. В чаще уже стояли три палатки, в итоге почти до полуночи мы беседовали с голландской парочкой из Утрехта, обменивались советами и маркерами на картах. В палатке сварил риса на овощном бульоне, так, чтобы осталось ещё на утро, быстро поужинал и лёг спать.

перед сном ещё долго сидел у печи над текстами и фотографиями, думал, насколько далеко в действительности нахожусь от «производства контента», как ириску за чаем пережевывал пресловутое «why we post?», слушал ветер, треск горящих дров, почему-то вспоминал завод

--

Встал рано, собрал палатку, рюкзак и пошёл в город. Нашёл единственную работающую в восемь утра пекарню, взял в дорогу хлеба и риса. По пути до кемпинга наткнулся на яблоню — это всегда приятный сюрприз, за день до этого встретилась слива, а через несколько дней после, уже в Аргентине, я наслаждался ягодами калафате. Так что фрукты-соки, к которым я в последнее время проникся большим теплом, чем раньше, почти всегда присутствуют в рационе. Семья в этот момент ещё завтракала — мама чинно прогуливалось по двору с кофе и сигареткой, дети суетились (кроме немецкой девочки, которая спокойно читала книгу), отец всех подгонял. Я налил себе кофе и принялся за тосты с маслом и сыром.

Вообще все эти внезапные приглашения в дом и к столу после ночи в палатке мне почему-то напоминают мой день рождения в две тысячи шестнадцатом, в Загребе. Я тогда вписывался в саду на участке, у местного программиста Йосипа. Предполагалось, что спать буду в палатке, но весь день шёл дождь и Йосип в итоге позвал ночевать дома на полу, предоставил мне в распоряжение холодильник с пивом и мы разделили трапезу (помню ту жареную рыбу) с ним, его девушкой, двумя польскими автостопщицами и пожилым путешественником из Индии. Смотрели какие-то мультики, кое–как все уместились, но было тепло и душевно. А на следующий день Йосип, на машине, под нетленный хит The Clash «Should I stay or should I go» (который я теперь нередко вспоминаю, покидая дом очередного хоста) отвёз нас с полячками к выезду из города — они направлялись в Сплит, а я — в Любляну. Через несколько дней после этого мой приятель Антон, когда мы с ним встретились в Венеции, верно заметил, что так обычно пса дворового пускают домой поспать на пороге, когда на улице метель.

Но ладно, достался и мне свой кусок тепла и уюта. Меня в итоге быстро довезли до последней на пути развязки, а оттуда я к концу дня добрался до Виллы О’Хиггинс с моим новым приятелем Йованом, о чём я уже рассказывал.

--

В Вилле О’Хиггинс с утра решил вопрос с переправой (катер отправлялся следующим утром), познакомился и даже выкурил по сигарете (так хорошо общались) с французами, которые держат там ресторан. Они любят леса и медведей, собираются в путешествие в Канаду. А потом и в Россию планируют заглянуть — там и встретимся (хотя, скорее всего, нет).

Потом полез на близлежащую гору, пить чай, смотреть с высоты на окрестности и на кондоров. На горе неожиданно услышал русскую речь — пара зоологов из Москвы, Никита и Ирина. Приятно было поговорить, в конце концов все мои истории померкли перед рассказом Никиты о том, как в девяностые на Чукотке, во время одной из экспедиций, они с коллегами ночью наткнулись на контрабандистов моржового бивня и те, высветив их фонарём с баркаса, открыли стрельбу. Чудом уползли, никто не пострадал, но угроза жизни была реальная, и описывал Никита всё весьма красочно, так что когда/если буду в Москве, с удовольствием загляну на чай, послушать ещё. Контакты теперь есть.

После спуска с горы забрал вещи из дома Йована, попрощался с ним, его женой и другом-пивоваром и пошёл в сторону пристани. Уже на закате нашёл удобное место на скале и поставил палатку. Ужинал растворимым крем-супом из морепродуктов. Отличный вид на озеро О’Хиггинс, которое утром предстояло пересечь. Засыпал под шум воды, чириканье и шелест — в общем, вот это вот всё.

--

Ранний подъём, пристань, переправа. На другом берегу первым выпрыгиваю из катера, хватаю рюкзак и устремляюсь в сторону границы. На паспортном контроле чилийский пограничник спрашивает: «Женат?». На отрицательный ответ реагирует с неоднозначной усмешкой: «Inteligente». Поднимается ветер, в поисках укромного места для завтрака нахожу заброшенный домик в двух шагах от погранпоста. Идеальное убежище (после своего увлечения буддизмом, которое, кажется, проходит, стал с некоторым трепетом относиться к этому слову) — даже стёкла сохранились, так что для меня этот домик стал настоящим рестораном. Сварил горячего шоколада, сделал бутерброды, достал сушёный виноград.

Далее — бросок двадцать километров до аргентинского погранпоста. Пока завтракал, как раз пропустил вперёд на достаточное расстояние всю группу переправившихся и большую часть пути шёл один. Иногда на горизонте из тумана вырастал Фиц Рой — один из самых известных патагонских пиков, излюбленное место альпинистов и любителей красивых горных закатов.

К шести вечера, последним, дошёл до пограничного пункта. И должен отметить, что это, пожалуй, лучшее место для работы пограничником, из тех, что я видел — вокруг лес и горы, озеро (Lago del desierto), причал. Нет ни интернета, ни мобильной связи, зато можно рыбачить и купаться. Добраться со стороны Аргентины получится либо пешком (12 км вдоль озера), либо по воде, т.е. никаких машин, со стороны Чили вообще только одна пешеходная тропа, по которой проходит 20-30 человек в день. Пограничники ходят в шортах, жарят мясо и рыбу, максимально дружелюбны и расслаблены. Расслаблены настолько, что в итоге на следующее утро поставили мне выездной штамп вместо въездного, что потом создало мне немало проблем, об этом я уже рассказывал.

Тут обнаружился специальный кемпинг, где успели обустроиться все прибывшие до меня. Поставил палатку по соседству с двумя японцами, освежился в озере и пошёл фотографировать уток. Потом ещё немного побродил по лагерю, рассматривая путешественников — шумные компании французов и немцев, сосредоточенные японцы, несколько одиночек, держащихся отстранённо, а несколько (вроде меня) — улыбающихся всем подряд. Один американец удивил своей историей — приехал в Аргентину работать гидом, что в текущей экономической ситуации звучит диковато (в Аргентине кризис, инфляция, песо падает к доллару каждый день), но ему здесь нравится, много друзей, а на деньги, по большому счёту, пофиг. На ужин сварил какой-то экспериментальный чечевично-бобовый микс, перуанский чай, остатки печенья. Немного посидел у озера и отправился спать.

--

В Эль Чальтене, при подъёме на смотровую площадку «Лаго де лос Трес», откуда открывается вид на Фиц Рой, в числе бесконечных обменов приветствиями со встречными запомнилось одно особенное: когда сидящая на камне брюнетка, явно балканской внешности, в ответ на моё «Hola!» сделала пятисекундную паузу и с улыбкой, подчёркнуто по-английски, ответила: «Hello». Позже, уже на спуске, я как-то поймал волну и начал спускаться бегом, решив добавить немного спорта своим горно-походным практикам. Через пару минут заметил, что за мной бежит какая-то девушка. Решил не сбавлять темп и даже, наоборот, поднять — мы, как сумасшедшие, понеслись вниз, за двадцать минут одолев спуск, нормальное время прохождения которого час. И девушка не отставала ни на шаг, как в бородатом анекдоте про феррари, запорожец и зацепившиеся подтяжки (никакого сексизма и качественных оценок, я только о дистанции и формате взаимодействия). На финише я обернулся и отсалютовал «сопернице», с улыбкой отметив, что это та самая брюнетка с камня.

Посмеялись вместе тому, что поодиночке спускались бы гораздо медленнее, выяснилось, что зовут её Магдалина, она из Бухареста, видная (не знаю, насколько) фигура на румынской поп-сцене, автор песен и продюсер.

Поговорили, через какое-то время подтянулась её сестра, проводил их до участка трека, где наши пути расходились — сёстрам нужно было идти к выходу из парка, а я должен был забрать из расположенных неподалёку кустов спрятанный там рюкзак и пойти к лагуне Торре по непопулярному треку. В разговоре, кстати, выяснилось, что Магда пишет песни не только на румынском и английском, но и на испанском. Я поинтересовался, как она пишет на испанском, если она его не знает. Говорит, мол, это же поп-музыка, важнее как слова звучат, чем их семантика — она подбирает по смыслу основные фразы, если ей нравится их мелодика, потом соединяет всё это в песню с помощью испаноговорящих друзей, советуется, можно ли сказать так и так, как можно перевести ту или иную фразу, как это произносится и т.д. Такая вот занимательная румыно-испанская лингвокомбинаторика.

А потом костёр высветил «пустой чёрный куст вне истории вне искусств», а ещё чуть позже оказалось, что этот куст и есть я и что ему ни от кого ничего не нужно. А ещё чуть позже выяснилось, что нет никакого куста

Найдя в кустах рюкзак, двинулся по треку. Отличительная особенность треков в Эль Чальтене — гусеницы. Они везде: в траве, в кустах, на деревьях, на одежде, так что выглядит всё это весьма экзотично. К вечеру я добрался до перекрёстка, где все почему-то поворачивают налево, в сторону кемпинга Де Агостини, и решил повернуть направо, в кемпинг для организованных групп, как подсказывала табличка. Никаких организованных групп там не оказалось, зато нашёлся огромный шатёр, закрытый на верёвочку, где хранятся палатки, спальные мешки, столы, стулья и инструменты. Там я и поставил палатку, прямо посреди шатра, таким образом надёжно защитившись от ветра и дождя, о чём не пожалел ночью, когда начался настоящий ураган. А помимо большого шатра в лагере, нашёлся ещё один, поменьше, с оборудованной внутри кухней, где, немного порывшись в коробках, я обнаружил богатые запасы продуктов, оставленные туристами и гидами. Так в одном из самых дорогих мест Аргентины я бесплатно обзавёлся кофе, специями, печеньем, рисом, макаронами, конфетами, кукурузными хлопьями, сухим молоком и банкой тунца. Так что ужин и несколько последующих дней, по крайней мере в гастрономическом аспекте, получились праздничными. И аргентинскими деньгами я обзавёлся спустя почти неделю с момента пересечения границы в Эль Калафате, так как покупать до этого ничего не приходилось.

--

В столице «Огненной земли» Ушуайе, самом южном и ветреном городе Аргентины, вместе с чешской танцовщицей и эко-активисткой Зу вписываемся в семье венесуэльцев с очень интересной историей.

Это одни из первых моих знакомых уроженцев Венесуэлы, которые эмигрировали ещё при Чавесе, по доброй воле, не волоча рваные чемоданы по пыльной панамериканской трассе в поисках любой работы (эту картину я наблюдал на главных дорогах Колумбии, Эквадора и Перу почти каждый день).

Андреа и Хуан Карлос в 2010-м отправились в путешествие на мотоцикле, планируя за год спуститься до Ушуайи по западной части континента и подняться обратно до Каракаса по восточной. Но в итоге только до «Огненной земли» они ехали два года, в 2013-м на свет появилась их дочка Хаин, нашлась работа и возможность недорого снять дом в Ушуайе, а в Венесуэле к власти пришёл Мадуро, и началось всё то, что никак не закончится. И вот уже шесть лет семья живёт здесь, привыкнув к суровому околоантарктическому климату, получив аргентинское гражданство (Хаин так вообще урождённая «фуэгина», по названию провинции), обрастая вещами и заботами, утром попивая мате, а вечером — крафтовый стаут «Фин дель мундо». Сейчас ребята планируют отпуск на Кубе — вместе рисуем маршрут, ищем билеты и вписки. В целом всё хорошо, а сильно далеко вперёд никто в этом доме, включая меня и Зузану, не заглядывает. И по эту сторону горизонта есть на что посмотреть.

---

День рождения «Стенограммы» отмечал, как и положено, в пещере у костра.

В пещеру со мной подрядился идти боливиец Серхио, который в тридцать четыре года решил изменить свою жизнь и два месяца назад начал путешествовать с рюкзаком. Для него это был первый в жизни поход и восторг его сложно передать, как и процесс преодоления страхов — «а где пещера», «а есть ли здесь дикие звери», «а что это за звук», «а когда кончится дождь» и так далее.

Тем не менее мы здорово поговорили и помолчали не хуже, жарили индейку на костре, благодарили «пачамаму» (мать сыра земля, она же madre tierra), заваривали индийский чай, слушали ветер и дождь. А потом костёр высветил «пустой чёрный куст вне истории вне искусств», а ещё чуть позже оказалось, что этот куст и есть я и что ему ни от кого ничего не нужно. А ещё чуть позже выяснилось, что нет никакого куста.

--

Приехав из Пуэрто Наталеса, где неделю откисал в компании бродяг со всего мира, в индустриальный Рио Гайегос, вновь совершил весьма резкий скачок, что называется «из контекста в контекст». В Наталесе путешественники делились, кто куда поедет дальше, обменивались контактами, советами, где что посмотреть, как пролезть бесплатно, достать экипировку, провизию и т.д, договаривались, в какой точке континента встретятся в следующий раз. Про это я ещё расскажу отдельно.

Здесь же, в Гайегос, я приехал к своему приятелю Марсело, который с рождения, вот уже сорок лет, практически безвылазно живёт в Патагонии. И всё, что у него есть и что его заботит — это его семья, дом, его собственная жизнь. В первый же вечер я познакомился не только с женой, четырьмя детьми и внучкой, но и с племянниками, сёстрами, братьями, тремя кошками и тремя собаками, вскоре на столе появился фотоальбом, точнее целая стопка альбомов — аналоговые, неряшливые, странно-живые фото со свадеб и праздников, купание детей, семейные посиделки, портреты на фоне обшарпанной мебели, начало строительства дома, комментарии, кто сейчас где живет и чем занимается. Потом он начинает рассказывать, как всё это строилось (первый и второй этажи, гараж, склад, патио) и что ещё осталось построить, где он покупал инструменты и материалы, кто помогал (никто).

На следующий день мы поехали в город, и я узнал, где Марсело работал, где работает его жена, родственники, друзья, куда дети ходят в школу, где лучше рыбачить, где покупать продукты. В гипермаркете он показал мне мотоцикл, который хочет купить, в магазине фототоваров — рамку, в которую скоро поместит фотографию внучки в день крещения, в ларьке со всякими мелочами — посуду с символикой «Ривер Плейт». Вечером, выпив, сетовал, что не получил образования и всю жизнь пришлось тяжело работать, чтобы поднять семью и построить дом, снова вспоминал родню с фотографий.

А наутро мы поехали на кладбище, где я увидел уже надгробия людей из фотоальбомов, друзей и родных моего товарища, и услышал рассказы о том, как они умерли: рак, диабет, пожар, ДТП, цирроз. Я узнал, как и в каких обстоятельствах ставились надгробия и оградки. И это уже жутко — сам Марсело пьёт, недавно попал в аварию на мотоцикле (в этот раз отделался несколькими швами на лице), а недавно у него диагностировали диабет.

И всё это настолько просто, искренне и по-настоящему, что даже эмоций никаких нет. Не знаешь, как реагировать, да и не надо. Где-то там фотографируют чёрные дыры и задержание Ассанжа, а где-то купание детей и регистрацию брака. Но, в конце концов, всё это схлопывается в один контекст, и оппозиция свободы-занятости, скуки-веселья снимается. Бродяги из Франции, Боливии, Германии, Перу, сомневающиеся, ехать им на ледник или в лес и брать ли с собой палатку, вместе с моим другом Марсело и его женой, выбирающими постельное бельё и подарки родственникам на Пасху, все сидят на одной кухне у общей печи, пьют чай с сахаром и слушают завывания ветра за окном. Кто-то настраивает гитару, кто-то ищет телеканал с футболом, кто-то собирается в магазин. И все смотрят фотографии. Теперь в основном с телефонов — вот и все отличия.

--

Сегодня в магазине (нахожусь я в предгорье Анд, в аргентинском городе Больсон) встретил знакомого немца Симона, с которым как-то пересекались в Пунта Аренасе. Поговорили о нашем общем друге мексиканце Густаво, который сейчас в Мендосе, работает и ждёт из Италии свою девушку. А вчера, приехав в домик, где вписываюсь у местной семьи, обнаружил там знакомых испанцев Луизу и Пабло, с которыми вместе тусовались в Наталесе у Джони. А на завтра договорились сходить в поход с новым знакомым — стариком-голландцем, недавно переселившимся сюда из Европы.

И в последние пару месяцев так постоянно, если только совсем глубоко в лес-горы не ухожу. Вспомнил наш разговор с Анной в Питере — она предупреждала, мол, «ты никогда там не будешь один». Но на самом деле оно и так и не так одновременно. Вот тут по дому бегает трёхлетняя Софи и кричит: «Я хочу играть с кем-нибудь!». Откликается тётя Мелиса: «Ну давай я с тобой поиграю». На что Софи отвечает: «Нет! Я хочу играть с КЕМ-НИБУДЬ!». И продолжает бегать, не находя искомого.

Так и живём.

--

В Неукене (один из ключевых нефтяных центров, аргентинская, простите за оксюморон, Тюмень) на второй день пошёл погулять по городу и в одном из скверов устроился на скамейке с бутербродами и термосом. Было видно, что скамейка «чья-то» — рядом какой-то картон, газеты, бутылка воды, неподалёку велосипед под деревом, но меня это, в общем, не смутило. Минут через десять подошёл «хозяин» — тучный, взмыленный, наполовину седой мужичок Хулио, которого я сначала, из–за акцента, принял за чилийца. Оказалось, что он всё же аргентинец, но женат на чилийке — от неё и «понабрался». Я уже писал, что чилийский испанский — это особый язык, как если бы где-то в России говорили на смеси всех наших возможных сленгов со всеми чокаво, жиесть, по–над, хабарик, шаверма и залупахуй.

Так вот, мужичок печёт и продаёт на улице хлеб, на светофоре набрасываясь на проезжающие машины и пешеходов. Говорит «я — машина, мне в этом деле равных нет», разрезая приготовленный на обед сэндвич позаимствованным у меня ножом, и тут же демонстрирует свои навыки, истошно вопя: «сеньора, пансито, рико кальентито, сеньора, пор фавор», предлагая свой хлеб всем вокруг, включая полицейского, патрулирующего сквер. За разговором оказалось, что приехал он сюда давным-давно из Буэнос Айреса и когда-то «имел всё»: квартиру, машину, бизнес, но благодаря наркотикам и казино, всё это проебал, и вот уже семь лет торгует хлебом, чем, в общем, вполне доволен. Половину заработка тратит на парагвайскую траву (её он, кстати, тут же достал и скрутил джойнт), которая его бодрит и помогает быть танцующей кричащей и неутомимой машиной по продаже своего товара, что вновь приносит ему деньги на стаф. Такой вот незатейливый цикл.

Вскоре к нам подошёл чилийский бродяга-вагабунд Томас с мыльным раствором и щеткой для чистки стёкол — тоже поработать на светофоре. Томас ходит пешком по континенту с рюкзаком, спит на улице, подрабатывает, где придётся. Причём это не первый мой знакомый чилиец из Сантьяго, который пришёл к такому образу жизни. Хулио тут же подшутил над нашим новым другом игрой слов — «tomar» в испанском в основном употребляется в значении «пить, употреблять, брать», а «tomas» это форма второго лица единственного числа данного глагола. Поэтому на представление «Soy Tomas» последовал шутливый вопрос «Y que tomas?» (и что ты пьёшь?). Я со своим кирил-курил был скорее солидарен с чилийцем, поэтому с улыбкой похлопал Томаса по плечу и протянул печеньку. А Хулио позже протянул ему косяк (я отказался).

И вот мы сидим на скамейке под солнцем, жуём, рассказываем друг другу, кто где был. Ребята решают объединиться в дуэт и работать на светофоре вместе. Мне остаётся научиться жонглировать и присоединиться к ним, завершив комплект. Но я вместо этого допиваю чай и иду в «Карфур» за едой для предстоящей поездки в Мендосу (меня ждал трёхдневный автостопный трип на 1200 км по знаменитой степной трассе номер сорок). Про автостоп, наверное, скоро и расскажу, а пацанам удачи. Как и всем нам.

Вывода нет, есть только чистые стёкла, вкусный хлеб, грейпфрут, закрытый музей современного искусства, гора Аконкагуа, игра престолов, интервью Хомского Познеру, пустота и одиночество.

--

В поисках оптимального способа выехать из города встречаю Клаудио — водителя, который двумя днями ранее привёз меня в Неукен. Сложно представить, какова вероятность такой встречи в не самом проходном районе трёхсоттысячного города, но это, в общем, тоже не в первый раз — чудо как чудо, ничего необычного. Он подсказывает мне, как и куда ехать, и уже через час оказываюсь на трассе в тридцати километрах от Неукена.

Ждать приходится довольно долго, даже успеваю намазать лицо солнцезащитным кремом, что делаю крайне редко (в последний раз — в январе), когда совсем понятно, что иначе беда, боль и сукровица. Но в итоге всё же останавливается милая учительница истории с собачкой Тони, активно теряющей шерсть и периодически — самообладание. С Тони на коленях проезжаю двести с лишним километров почти до самой границы с Чили, где наши пути расходятся. По пути едим аргентинские сладости alfajores и обсуждаем анархо-синдикалистское восстание в Патагонии в начале двадцатых, о котором частично знаю от моих знакомых из Санта Круса, частично по фильму «Мятежная Патагония» семьдесят четвёртого года. О политике в Аргентине говорят все и вся, хорошо знают историю, активно протестуют и голосуют, в Аргентине самое сильное и активное на континенте феминистское движение, развёрнута широкая кампания за разрешение абортов, много говорят о жестоком отношении к животным, полицейском беспределе, и хотя страна сейчас в глубоком экономическом кризисе, здесь, по крайней мере, кажется, действительно есть политика. В октябре президентские выборы, и никто не знает, чем они закончатся.

С учительницей расстаёмся уже в пять вечера, наспех обедаю, и у меня остаётся около получаса до темноты. Выхожу на дорогу и, на счастье, уже на закате останавливается джип. Трепетный почти-старичок Марсело, его дочь Камила и её парень Алексис едут домой в деревню Бута Ранкил, что обещает мне сказочную поездку длиной ещё в двести километров по закатному пейзажу патагонской прерии. По пути Марсело приглашает меня переночевать у них дома, а наутро обещает отвезти до границы провинции Мендоса.

Всё как всегда — пять минут назад я стоял посреди степи и глазами уже искал место под палатку, а теперь в тепле пью мате с печеньками и в почетном статусе гостя еду домой к очередной волшебной семье отчаянно добрых сердец. Дома нас встречает гостеприимная жена Марсело — Моника, потомок индейцев мапуче. На столе появляется кофе, мёд, сыр, масло, хлеб, пароль от вайфая, чуть позже ужин, светские беседы и ответный матч кубка Аргентины Ривер Плейт — Атлетико Тукуман. Ривер под овации выигрывает 4:1, но вылетает, после гостевых 0:3, пропустив гол на своём поле. Мы грустим, смотрим с Марсело на ночь фильм про первобытного паренька, приручившего волка Альфу, и я иду спать в выделенную отдельную комнату. Как это происходит?

---

Сегодня, двадцать пятого мая, в Аргентине большой праздник — день нации или день майской революции. Утром был пышный парад с марширующими солдатами, кадетами, ментами, гаишниками, пожарными и ветеранами войны за Мальвинские острова (они же Фолклендские, но аргентинцам лучше об этом не говорить). Приятный, возможно, факт, что примерно треть марширующих — женщины. На трибунах флаги провинции Кордоба и страны, причём на некоторых вместо солнца изображён эмбрион (про кампанию за аборты я уже писал).

Потом прошёлся по музеям — демаргинализация проституции, Ева Перон, феминизм, ткачество, языки мексиканских индейцев (прекрасный проект, постараюсь отдельно рассказать о нём), oral sound art, бразильская лингвистика, любовь, смерть и полиуретан.

Ночью, с Амирой из Алжира, которая спит в соседней комнате на вписке, пойдём в кабак напротив — пробовать местную праздничную похлёбку «локро» и слушать квартет.

--

Последние два дня провёл в эко-поселении «Монтесито» в пятидесяти километрах от Кордобы. Во времена Перона эта земля принадлежала местным буржуа, но из–за высоких налогов и стоимости её содержания, вкупе с экономическим кризисом со временем все владельцы покинули свои угодья. И вот около шести лет назад сюда пришли первые поселенцы в поисках своего рая. По сути, нелегально захватили землю, начали строиться и только потом уведомили власти. Но в местном законе есть дыра-не-дыра, которая в этом случае позволяет тебе просто зарегистрироваться, начать платить налоги — и всё в порядке, землю не отберут. Но и налоги никто не платит — коммуналка в сообществе вся своя, рычагов давления у муниципалитета нет. Единственная сложность — при необходимости продать дом с долгами будет непросто.

Строят здесь из глины, дерева и подручных средств. Вместо стёкол часто используют лобовые стёкла автомобилей, отправленных на утилизацию, мебель тоже вся б/у со свалок и барахолок или сколоченная своими руками. Дерево берут на лесопилках: либо просто собирают ненужные обрезки, либо покупают вскладчину большую партию на всех по дешёвке. Дома стоят посреди буша и деревьев — участки никто не бетонирует, не прихорашивает без надобности, всё пермакультурно, всё reduce reuse recycle. От ближайшей реки проведён водопровод, для электричества — солнечные панели, готовят на газу или дровах, отапливают тоже в основном дровами. Пепел — для туалета, органический мусор — на компост, неорганический — в reuse. Есть продуктовый кооператив — ребята работают напрямую с фермерами, на всех закупают рис, чечевицу, хлеб и т.д. Собираются в специальном домике раз в неделю, принимают заказы, распределяют обязанности, там же после закупки проходит раздача. Общие оргвопросы решаются на лобном месте по созыву, лидеров никаких нет.

Живёт в комьюнити около пятидесяти семей. Если кто-то затеял небольшую достройку-перестройку, то все собираются, помогают, это называется «минга». Есть секции айкидо и контактной импровизации, столярка, кружок керамики. Есть фиксированный, всеми принятый, размер земельного участка, и каждая новая семья получает в пользование три таких (чтобы не строиться с соседями стена к стене и иметь возможность расшириться). Использование перерабатываемых материалов, сохранение экологии (никаких бензогенераторов), следование принципам пермакультуры и т.д. — это правила, и если ты не готов их придерживаться, то лучше строиться за пределами сообщества, земли везде пока достаточно. Но и граница территории сообщества чётко не определена, поэтому ребятам приходится иногда воевать за экологию с соседними деревнями, где от души используют, кирпичи, пластик, бензин и прочие радости цивилизованного мира.

У меня в «Монтесито» был свой дом и участок, где я две ночи жёг костёр, медитировал, пил мате, читал и писал. Дом этот построил аргентинец Эзекель, один из первых поселенцев в комьюнити. Полгода назад он уехал на Ибицу в попытке эмигрировать — сейчас нелегально работает там в баре, а дома в «Монтесито» принимает бродяг и всех, кто попросит. Члены сообщества используют его домишко для мероприятий, воркшопов или чтобы на время приютить кого-нибудь из детей или родственников. На этом же участке, кстати, стоит дом, где собирается продуктовый кооператив — его тоже построил Эзекиль или, как его здесь называют, «Эзе».

Мы с ним познакомились через бродяжий сервис trustroots.org, которым в путешествиях пользуюсь довольно регулярно. И выстраивается здесь интересная цепочка: показал мне этот сервис мой каталонский друг Бернат, когда я навещал его в родном городке Кастельтерсоль в сотне километров от Барселоны. А с Бернатом, в свою очередь, мы познакомились в Сербии, в богом забытой деревне под Бабушницей, о которой в те дни бог всё же вспомнил — там был организован эко-лагерь для балканских детей при участии Неманьи, приятеля нашего доброго друга Вани Жигала. По наводке Вани Неманья меня туда и пригласил.

Так что в итоге за два райских, практически трансперсональных, дня спасибо Ване, который, надеюсь, это прочитает. Вот так происходят вещи, или, как здесь говорят, «las cosas pasan».

Вывода нет, есть только чистые стёкла, вкусный хлеб, грейпфрут, закрытый музей современного искусства, гора Аконкагуа, игра престолов, интервью Хомского Познеру, пустота и одиночество

В очередной раз вернулся к мысли, что можно попробовать описать этот механизм. Но это почти тоже самое, что «разработать философскую концепцию», а для этого не помешало бы с матчастью разобраться, на что может несколько вечностей уйти. То же самое с математикой и физикой, о чём в Кордобе говорили с Амирой (она из Алжира, но по национальности марокканка, при этом последние годы жила и училась во Франции, а сейчас по обмену на полгода приехала в Аргентину, не знаю зачем я об этом). Есть, конечно, поэзия литература метафоры высшая форма речи, и это тоже о том, как происходят вещи, но кажется, что необходимо всё же что-то на стыке точного-гуманитарного, схематичного-словесного, артикулируемого и неартикулируемого. Пока написал вот этот текст, а дальше посмотрим.

Предыдущие части: Часть 1, Часть 2.