6 июля и 24 августа в летнем кинотеатре Garage Screen в рамках рубрики «Один раз увидеть» покажут фильм «Планета» — полнометражный дебют аргентинской художницы Амалии Ульман. Это трагикомический портрет современных городских жителей, силящихся сохранить фасад благополучной буржуазной жизни на фоне разворачивающегося экономического кризиса.

Публикуем Q&A Амалии Ульман со зрителями Garage Screen. О радостях и трудностях съемочного процесса, реалиях жизни в Хихоне, аллюзиях на творчество Эрнста Любича, а также о том, как соотносятся бедность и демонстративное потребление, и как кино может противостоять девальвации изображения.

Модератором встречи выступил куратор кинопрограммы Garage Screen Евгений Гусятинский.

Евгений Гусятинский: Амалия, спасибо большое за этот прекрасный, остроумный и очень талантливый фильм! Я начну нашу дискуссию с базового вопроса: насколько это личная история? Есть ли вообще в этой картине игра с личным?

Амалия Ульман: Это на сто процентов вымышленная история, основанная на реальных событиях. Некоторые из них произошли со мной и моими друзьями, другие — с одной семьей из Хихона. В конечном итоге, в фильме слилось воедино столько историй, что все обрело статус художественного вымысла. Мне в принципе интересно работать с чем-то, что произошло со мной, или моими близкими. Это дает мне ощущение большей агентности.

Евгений Гусятинский: Я знаю, что в основе фильма лежит история из жизни двух женщин — матери и дочери — из Астурии, которые жили за чужой счет, посещали дорогие рестораны, ссылаясь на некого богатого человека, на счет которого нужно было записывать их траты. Как вам кажется, такое поведение экстравагантно или, скорее, обыденно?

Амалия Ульман: Меня поразило, насколько эта история повседневная, даже бытовая. Она разворачивалась в очень маленьком провинциальном городе, да и мошенническая схема этих женщин была очень простой. Мне в принципе интересно работать с идеями странных отношений между людьми, взаимного недопонимания; делать это в натуралистическом и естественном ключе. Такой подход к кино подчеркивает и обыденность самой истории.

Вопрос из зала: Я хотел бы задать два вопроса. Во-первых, в фильме очень явно показано, как обычная испанская семья попадает в долговую яму, при этом они пользуются довольно дорогими вещами: дорогой техникой, фирменными сковородками, носят брендовую одежду. Почему? Как соотносится фактическая бедность и потребление. Во-вторых, хотел бы узнать, как повлияли ли съемки в таком тяжелом фильме на ваши отношения с матерью?

Амалия Ульман: Мне было важно показать, что в результате трагедии можно очень быстро потерять все, что у тебя есть; но даже если у тебя вот-вот отнимут жилье, вещи, которые ты успела приобрести, все равно остаются. Если вы присмотритесь, то заметите, что героини часто повторяются в своих нарядах, дома у них довольно не так много всего, а большая часть их гардероба состоит из подделок. Они пытаются поддерживать образ людей, живущих роскошной жизнью, но на самом деле, их жизнь далеко не такая роскошная, какой она может показаться со стороны. Многое, чем они владеют — наследство от прошлой жизни.

Что касается вопроса о влиянии совместной работы на отношения с матерью — все было очень легко. Она многое знает о кинематографе, с ней интересно работать. Конечно были и сложные сцены. В частности, было очень тяжело ругаться на камеру. Мама не только посмотрела финальную версию фильма, она отсматривала и материал, отснятый за день. Часто актрисы избегают этого: они кажутся себе слишком старыми, или просто не такими, какими они хотели бы себя видеть. Это влияет на их игру. С мамой ничего такого не было, она себе нравилась, и этим фильмом она очень гордится.

Вопрос из зала: Ваш фильм нарочито кинематографичен, в частности, за счет черно-белой съемки. Но при этом есть монтажные склейки, которые показались мне нарочито телевизионными, цифровыми. Было ли это каким-то намеренным решением?

Амалия Ульман: Это прямая отсылка к моей художественной практике. Я много работаю с реди-мейдом и с обыденным, это касается и цифровых объектов. Эти переходы — дефолтные для программного обеспечения, которое я использовала для монтажа. И мне показалось отличной мыслью связать обе практики, которыми я занимаюсь: мою практику как художницы и мою практику как режиссера. Монтаж послужил визуальной отсылкой.

Вопрос из зала: Как знание родного города повлияло на съемку? Сделало ли это работу легче или наоборот?

Амалия Ульман: Было очень интересно и увлекательно работать в родном городе. Я его очень хорошо знаю! Понимаю, как выставить свет, вижу его фотогеничность, разбираюсь в локациях. В Хихоне живут многие из моих друзей и моя мама. Мама — очаровательная женщина и настоящая сердцеедка, поэтому очень многие мужчины в городе охотно нам помогали. Полицейский, которого вы видите в последней сцене, — это ее бывший бойфренд.

Вопрос из зала: Хотелось узнать, есть ли разница в восприятии фильма людьми из разных стран?

Амалия Ульман: Пока фильм смотрели в основном только в США. Премьера прошла в рамках фестиваля «Санденс», потом начался прокат. Но нужно сказать, что это первый показ для такой большой аудитории. В США, несмотря на то, что показов было несколько, ограничения в связи с пандемией намного более строгие. В частности, наполняемость зала не может быть больше двадцати процентов. Сегодня я получила уникальный опыт демонстрации фильма перед такой большой аудиторией. Мне всегда интересно наблюдать за разницей в реакции на фильм. В США мы получили хорошие отзывы. Я этому даже удивилась, поскольку кино не англоязычное. Возможно, дело в том, что в Америке очень хорошо понимают юмор, которым пронизан фильм. Мне кажется, что в смысле юмора, это кино похоже на американское кино 90-х. Например, на ранние фильмы Джима Джармуша. Мне интересно, как российские зрители видят кино. Кажется, здесь много близких им тем. Например, тема моды и роскоши, которую тоже принято ассоциировать, во всяком случае, для моего поколения, с Россией.

Вопрос из зала: Я уже какое-то время слежу за вашей художественной карьерой. Помню, у вас был проект связанный с созданием такого очень привлекательного феминного роскошного образа в Instagram. Мое внимание привлек момент в фильме, когда героиня тестирует новый фильтр в инстаграме, когда фотографирует свою маму. И я хотела спросить, действительно ли вопрос привлекательной нормативной репрезентации тоже есть в фильме?

Амалия Ульман: Мне кажется, что персонаж матери больше связан с бьюти стандартами, бьюти идеалами. Дочь же во многом выступает против них. Не смотря на то, что она, например, в шутливом ключе, говорит о футболке с феминистским лозунгом. Она относится с юмором, как к себе в этой футболке, так и к самой футболке. Мне кажется, что персонажам настолько важна их внешность, потому что это единственное, что у них осталось в жизни. У них нет ничего, кроме их собственных тел. Единственный выход для них — наряжаться и держать лицо. Поэтому, мне кажется, что это, в первую очередь, про выживание.

Вопрос из зала: В фильме присутствовал ряд мужских персонажей, но все они, как мне показалось, были крайне негативные. Почему так? Были ли в источниках — в историях из жизни — положительные мужские герои. Если да, почему вы решили не включать их в фильм?

Амалия Ульман: Сам факт того, что этот фильм был снят, во многом обязан моим друзьям мужчинам. Без них это было бы невозможно, я их искренне люблю. Такой образ мужчин в фильме связан с восприятием главных героинь. Они не ищут настоящие отношения, а они пытаются создать ситуацию транзакции, обмена. Поэтому они и привлекают к себе таких мужчин. Это даже не вопрос гендера, проблема глубже. Они действуют из отчаяния и используют единственное, что у них есть, — свою внешность.

Когда ты находишься на дне, то падаешь все ниже, ниже; все становится хуже и хуже. Вспомнить хотя бы деталь: главная героиня постриглась, и все вокруг начинают критиковать или комментировать ее новую стрижку. Так обычно и происходит — все проблемы наваливаются сразу: стрижка плохая, компьютер ломается, что-то теряется — и все это происходит одновременно. Мужчины в фильме — часть этой череды неудач.

Евгений Гусятинский: Можно ли в связи с этим сказать, что по сути отношения между полами в фильме подчинены той же рыночной схеме, которая регулирует всю современную социальную реальность?

Амалия Ульман: Мне кажется важным вспомнить, что главные персонажи в фильме — женщины, у которых ничего нет, и они пытаются спастись. Они осознают, что вся власть вокруг них сосредоточена в руках мужчин. Единственное, что у них осталось — это их собственные тела. И для них, по сути, вступать в рыночные отношения — единственный выход. Это характерная женская история. Взять хотя бы персонаж матери. У нее нет опыта работы, нет резюме, она тридцать лет была домохозяйкой. Без опыта, особенно в таком местечке как Хихон, очень тяжело найти работу. И дело не в отсутствии желания трудиться. Просто на одну и ту же должность, наравне с тобой претендуют еще сотни сверхквалифицированных молодых людей с блестящим образованием. Помимо этого, свою роль играет и воспитание этих женщин, социальный контекст их становления: они привыкли думать, что вся власть и деньги сосредоточены в руках мужчин.

Я лично больше не хочу страдать, мне достаточно. Поэтому я снимаю роскошные гламурные фильмы, которые, в какой-то мере, предлагают эскапизм

Евгений Гусятинский: Еще уточняющий вопрос. Можно сказать, что фигура отца устранена, он умерщвлен с самого начала. Почему было важно его устранить?

Амалия Ульман: Мой ответ будет максимально честным и прямым. Я со своим отцом не общаюсь, поэтому и в фильме я решила просто-напросто его убить. В моей жизни произошло нечто похожее на сюжет фильма. В руках отца было много власти, он вел себя манипулятивно и агрессивно со мной и матерью, многое скрывал от нас.

Мне не хотелось вводить отца как самостоятельного персонажа, чтобы избежать мелодраматизации. В фильме отец — это некая абстрактная фигура, которая оказывает влияние на жизнь героинь особым образом: каждый раз, когда он всплывает в разговоре, происходит что-то неприятное, как минимум — заминка, неловкость. Героини вообще не хотят о нем говорить. По сюжету мы предполагаем, что перед смертью отец оставил гигантские долги своей семье, разрушив жизни. При этом очевидно, что мать и дочь ничего не знали о ситуации. Это то, что остается за кадром.

В первую очередь, фильм — об отношениях между матерью и дочерью. Персонажи-мужчины, играют инструментальную роль, они вторичны. Мне очень нравится этот вопрос, я нахожу его, честно признаюсь, немного забавным. На протяжении десятилетий женские персонажи играли инструментальную роль, поддерживали основной нарратив, который был преимущественно мужским. А сейчас, когда я эту ситуацию переворачиваю, очень многие мужчины задают мне подобные вопросы. Это кажется мне забавным, поскольку женщины будто находились в некой теневой зоне, которую я делаю видимой. Поскольку исторически режиссерами в основном были мужчины, истории они снимали также в основном мужские. Здесь удалось это подсветить. Но в следующем фильме, обещаю, ситуация будет другой. Посмотрим, как все обернется.

Вопрос из зала: Почему в фильме появляется так много сцен с людьми преклонного возраста?

Амалия Ульман: Так действительно выглядит город. После рецессии 2008 года очень многие магазины закрылись, население стремительно стареет. Это объясняет то, почему Хихон так медленно развивается — в нем не происходит ничего нового, нет движения. Очень тяжело приходится молодежи, которой некуда себя приткнуть. Магазины закрыты, предприятия закрыты, работы нет. Это даже не образ — это реальность.

Вопрос из зала: У меня такой вопрос. Время в фильме течет медленно, но при этом концовка довольно резкая. Почему так? Чем закончилась эта история в реальности, смогла ли эта семья решить свои проблемы?

Амалия Ульман: Да фильм развивается неторопливо. Я очень много смотрю азиатское кино, где часто можно встретить такой ритм. Возможно, дело исключительно в моей насмотренности, я привыкла к такой скорости. Также и с резкими концовками — они мне по-зрительски очень нравятся. Когда фильм резко обрывается, мне как зрительнице остается пространство для размышления о том, как все будет складываться дальше. Что же касается реальных последствий для семьи, чья история послужила прототипом для фильма, нужно сказать, что система правосудия в Хихоне очень либеральная, и сейчас они на свободе: продолжают разгуливать и наряжаться в роскошную одежду. Может быть, дело в том, что матери действительно удалось что-то наколдовать.

Вопрос из зала: Вы сразу знали, где снимать, и кто будет исполнять главные роли? Сколько длились съемки и что было самым сложным?

Амалия Ульман: Я с самого начала хотела снимать в Хихоне. У меня была идея сделать документальный фильм о жизни этих женщин. Но они вели себя очень напряженно, а в обсуждениях то и дело всплывали мизогинные высказывания, поэтому я решила обратиться к формату художественного фильма. Я задумывалась о том, чтобы нанять актрис на главные роли — я не люблю играть на камеру. Но наш бюджет был очень ограниченным, и мы поняли, что за такие деньги не сможем найти актрис, которые будут также преданы фильму, как мы с матерью. Главным вызовом было то, что мы не получили никакой институциональной поддержки в Испании, и это очень усложнило препродакшн. Но мне очень понравилось продюсировать этот фильм. Для меня это было и сложно, и увлекательно одновременно. Но главный вызов состоял в переходе из роли художницы в роль кинематографистки. Кажется, что эти игры находятся поблизости, на самом деле, это отдельные вселенные: современное искусство и кинематограф. Сделать этот переход было довольно сложно.

Евгений Гусятинский: Главную героиню зовут Леонор, также как принцессу Астурийскую, в честь которой проходит фестиваль, на который приезжает Мартин Скорсезе, куда мечтает попасть мама героини. Почему было важно назвать героиню именем Принцессы Астурийской? Понятно что это ирония, но может быть есть еще что-то, помимо этого?

Амалия Ульман: Это второй уровень комедии, который считывают только испанцы. Дело в том, что я и моя мама — мигрантки, мы иммигрировали в Испанию. Нам показалось забавным взять для персонажей такие традиционные и благородные испанские имена. Так совпало, что одно из них — имя Принцессы Астуриаc, а имя Мария Рагвелес тоже звучит очень благородно. Тем, кто владеет испанским языком, будет заметен легкий акцент в речи моей матери, что также создает комический эффект.

Вопрос из зала: У главной героини есть проблемы со здоровьем, возникшие после автомобильной аварии. Скажите, есть ли в этом какой-то подтекст, или это просто часть образа героини?

Амалия Ульман: У меня есть инвалидность, которую я приобрела в результате автокатастрофы. С тех пор как это со мной случилось, я много думаю о неочевидных формах инвалидности. Дело в том, что человек с инвалидностью — это не всегда человек, который передвигается на коляске. Проще говоря, инвалидность не всегда заметна. Некоторые испытывают боль, которую просто невозможно считать извне. Мне хотелось добавить это в фильм как дополнительный штрих. Эта боль оказывает влияние на настроение героини. Например, на следующее утро после ночи с Амадеусом, какое-то время героиня чувствует себя хорошо. Она говорит: «О, у меня ничего не болит, прекрасное утро». После разочарования в Амадеусе, она сразу же поникает и говорит, что ей больно. Мне кажется странным, что такие детали в кино совсем не представлены, хотя у каждого из нас в теле есть что-то, с чем мы вынуждены справляться. Наши тела работают по-разному, и это совершенно не представлено в кинематографе. Даже молодые люди могут страдать от каких-то заболеваний, испытывать боль, и это, в свою очередь, влияет на их самоощущение и настроение, на то, насколько им доступны разные виды деятельности.

Вопрос из зала: Скажите, есть ли у вас какой-то список режиссеров, которые вас вдохновляют, или вдохновили на создание этого фильма?

Амалия Ульман: У меня есть любимые режиссеры, но идолов у меня нет. Я в них не верю. Если говорить об этом фильме, разумеется, у меня есть референсы. В частности, это кинематограф созданный до кодекса Хейса в Америке — в период 20-х — начала 30-х гг. В частности, это касается диалогов. Особенно интересными для меня были фильмы Эрнста Любича. Действие в них разворачивается в 30-е годы, в эпоху Великой депрессии. Персонажам приходится очень нелегко, они еле-еле сводят концы с концами. При этом они всегда веселы, красивы, гламурно одеты — на них всегда приятно смотреть. Это тот эффект, который я хотела воссоздать в своем фильме. Другими референсами для меня послужили ранний Джармуш и «Правила игры» Жана Ренуара.

Евгений Гусятинский: Кстати, очень точная отсылка к Любичу. И очень замечательная параллель с «Золотым веком» Голливуда, возникшим в Великую депрессию. Тогда гламуризация происходила исключительно в кино, которое предлагало прервать собой унылую и депрессивную повседневность. Сейчас же сама повседневность предлагает этот сюжет. Сегодня люди, которые испытывают чудовищные финансовые проблемы, играют в эту гламурную игру, стремятся сохранить блистательный фасад. Что вы думаете об этом радикальном изменении? Как эта сторона кино стала частью повседневности?

Амалия Ульман: Мне кажется, что в кино сейчас все больше репрезентации бедности и страданий. Часто кажется, будто фильмы существуют только для того, чтобы зрители почувствовали себя чуть лучше, оттого что они отстрадали сеанс. Я лично больше не хочу страдать, мне достаточно. Поэтому я снимаю роскошные гламурные фильмы, которые, в какой-то мере, предлагают эскапизм. Для меня важен юмор. В последние годы его недооценивают. Комедии снимать намного сложнее драм. Хотя, мне кажется, иметь возможность рассмешить людей — это очень ценно.

Евгений Гусятинский: Я, наверное, задам последний вопрос. Возвращаясь все–таки к политической тематике фильма. С чем, на ваш взгляд, связан современный парадокс: чем более бедным становится человек, тем меньше он осознает собственную бедность, и тем больше он стремится к репрезентации богатства: посредством социальных медиа, приобщения к определённому образу жизни, кредитов, аренды предметов роскоши. В результате он оказывается в социальной пропасти. Есть ли здесь какой-то выход, и что вы об этом думаете? В фильме ситуация кажется абсолютно неразрешимой.

Амалия Ульман: Мне кажется очень интересным, что за последние несколько десятилетий, люди начали испытывать очень высокий уровень тревожности по поводу их внешнего вида. Раньше такая тревожность была свойственна только людям из шоу бизнеса, сейчас к этому склонны мы все. Мне не кажется, что это хорошая тенденция. Мы действительно чрезмерно зациклены на визуальной репрезентации, на визуальных образах. Важно обращаться к другим средствам получения информации: сенсорике, обонянию, интуиции, слуху, телесным ощущениям. Если я обращаюсь к своим самым дорогим воспоминаниям, в них присутствуют все эти детали, не только картинка. Я надеюсь, что изменения произойдут, когда следующие поколения осознают пресыщенность дешевыми визуальными образами в инстаграме.

Евгений Гусятинский: Кино играет огромную роль в перепроизводстве изображений и девальвации образов и визуального. Как может измениться сам кинематограф? Ваш фильм кажется мне замечательным тем, что в нем очень много скрытого — того, что остается за кадром, неявного. Именно это не предъявленное делает картину объемной. Каким вам видится развитие кино, противостоящего девальвации и инфляции изображений?

Амалия Ульман: Я думаю, что перепроизводство — это факт. В частности, на телевидении. Этот пузырь вот-вот взорвется. Высочайшие объемы производства влияют на качество продукта. В таком темпе нет времени даже на проработку сценария. С другой стороны, я обожаю кино и, мне кажется, что это супер новая форма искусства. Она новейшая. Ситуация, в которой мы кодифицируем кино, ограничиваем его всевозможными правилами, кажется мне страшной. Я бы хотела увидеть возврат к духу немого кино, когда люди очень честно экспериментировали, пытались для себя что-то понять, что-то сделать в этом медиа. Мне очень жаль, что сейчас фильмы и формы производства фильмов стали очень ригидными. И вот даже монтаж, переходы, в моем кино, привлекают к себе внимание, хотя вроде бы это прямое заимствование из видеоарта, это даже смешно.

Текст подготовлен в партнерстве с кинопрограммой Garage Screen Музея современного искусства «Гараж».