В целом происходившее в Киеве и на Украине следует, конечно, поставить в контекст тех движений массового «низового» возмущения государственным устройством и государственной политикой, которые охватили в 2011–2014 годах целый ряд стран разных континентов, различного социального и политического устройства, несходных культурных и религиозных укладов — от Северной Африки до Латинской Америки, от Таиланда и Турции до Болгарии и России. Украину сближает с названными странами открытый протест значительной части населения (добавлю, кстати, не только крупногородского — скажем, на киевском Майдане от недели к неделе росла доля приезжих из небольших городов с числом жителей до 100 тысяч) против авторитарного режима, его коррумпированных властных структур, которые апроприированы узкими группами и закрытыми кланами, против сложившегося полицейского государства и неотъемлемого от него, все более множащегося по объему и расширяющегося по социальным слоям и группам государственного произвола и нелегитимного, бессудного насилия .

При этом на Украине — в отличие, скажем, от России — сохранялся относительный политический плюрализм, а значит, пространство выбора, как и достаточно высокие (опять-таки сравнительно с Россией) свобода и разнообразие средств массовой информации. Скажем, тот факт, что для вышедших на Майдан оказалась не слишком велика авторитетность и значимость политических деятелей оппозиции и даже многих новых лидеров, появившихся на Майдане, в сочетании с весьма осознанными и достаточно радикальными требованиями Майдана, на мой взгляд, говорит о том, что СМИ в стране на протяжении последнего времени так или иначе представляли различные точки зрения на ситуацию. Это давало возможность высказаться различным силам, в результате чего у значительной части граждан сложились более или менее отчетливые позиции по принципиальным вопросам. Главное, конечно, в том, что был сделан главный выбор: с Европой — для более чем половины населения, в марте — для трех пятых (евроориентации украинского населения под влиянием Майдана усилились), тогда как с Россией — примерно для трети, к концу марта сократившейся почти до четверти.

Отдельный круг вопросов (в том числе теоретических вопросов для социологии и политологии) составляет экстраординарный характер ситуации, порожденной названными движениями, и, соответственно, формы и темпы рутинизации, как сказал бы Макс Вебер, состояния чрезвычайности, революционного возбуждения. Процессы не просто возвращения к «нормальной» жизни, сами по себе достаточно сложные, длительные и затратные, но значительных корректив, а то и радикальных перемен в тех сферах жизни, чьи дефекты и сбои вызвали общественное недовольство, по-разному протекают в разных странах. Там, где устойчиво поддерживается групповое разнообразие и инициатива не разрушает солидарность, где сложилась более развитая и гибкая институциональная структура, функционирует открытая, соревновательная публичная сфера и проч., такого рода возврат к нормальности проходит, как показывает исторический опыт, более спокойно и сравнительно быстро. Так, например, в целом — при всех оговорках — складывалась обстановка в США после 11 сентября. По-иному развивалась ситуация в Ираке на гребне и после падения режима Саддама Хусейна. Ограничусь лишь этими двумя примерами — проблема, в общем, понятна; иное дело — пути ее решения .

Для Украины ситуация после бегства Януковича и смены власти (сначала на временную) многократно осложнилась вмешательством России. Нередкая в революциях заминка после победы была в привычном стиле спецопераций использована для фактической аннексии Крыма, полуприкрытой референдумом крымского населения, и для инициированного, уже далее, этими событиями внутри Украины при поддержке Россией извне социального разлома между отдельными регионами на востоке страны и остальными ее регионами (начиная с того же востока, скажем Днепропетровска, и кончая центром и западом). На нынешний день — начало августа — бои в Донецке продолжаются, и ситуация остается открытой. К вопросу же об аннексированном Крыме сегодня, кажется, и вовсе никто не возвращается. На Украине даже раздаются голоса — подчеркну, отдельные — о спасительности избавления от «Востока», который-де и так не был «украинским» (резонные возражения по этому поводу высказал недавно в своем блоге Андрей Портнов).

Еще один круг серьезных проблем по итогам Майдана связан с оценкой данной «вечевой» формы общественного самоуправления — ее потенциалом, ее границами (эти вопросы, понятно, не исчерпываются Украиной и ее нынешней ситуацией). Так или иначе, собственных устойчивых организационных структур Майдан не выработал, да и вряд ли мог это сделать. Данная разновидность аккламационной прямой демократии имеет свои пределы. Ей по определению удаются действия типа «за» или «против», разрешительные или, еще лучше, ограничительные. На определенном этапе социального движения — к примеру, активно-мобилизационном, здесь и сейчас — они очень важны и даже могут оказаться решающими. Но, скорее, решающими здесь и сейчас, в плане преимущественно тактическом. Они куда менее пригодны при выработке стратегических программ на длительное время, распределении властей и формировании «штабов», создании представительных органов, поддержании «промежуточных» институтов, в кадровой политике и проч. Функцию «прямых», неформальных и нецентрализованных структур (их иногда называют и в определенном отношении сближают с сетевыми) я бы сравнил с органами оперативного реагирования в человеческом организме, роль институтов — с исполнением длительных программ и стратегий, поддерживающих определенность и стабильность организма. Понятно, что ни один из этих типов социальных образований не может исключить и заменить другой; в идеальном случае они друг друга функционально дополняют, напряжение же между ними допустимо, наверное, диагностировать как состояние болезненности или кризиса.

Определенные возможности для более разнообразной деятельности, коллективных действий в более долгой временной перспективе как будто бы открывают формы самоорганизации типа московского Оккупай или действовавшие на Майдане в 2004 и 2013–2014 годах, крайне существенные для него и для общества в целом структуры взаимопомощи и взаимоподдержки. В частности, чрезвычайно любопытно (в историческом и теоретическом плане), что одними из первых созданных или поддержанных московским Оккупаем стали сообщества открытого неформального образования. И все же подобные феномены, как кажется, пока выглядят формами ad hoc, носящими вспомогательный, компенсаторный, запасной или резервный, а потому опять-таки авральный, то есть чрезвычайный, характер. Так что вопрос об их устойчивости, воспроизводимости за пределами групп данных конкретных людей, их долговечности (то есть траекториях и уровнях институционализации) остается открытым. Не исключаю, что во всех перечисленных случаях, включая Майдан, экстраординарность события, простота порождаемых им социальных форм и их относительная — именно в качестве реакции и компенсации — кратковременность взаимосвязаны. Иными словами, мы имеем здесь дело не со случайной флуктуацией, а с устойчиво возвращающейся, рекуррентной формой (Теоретическое соображение по этому поводу: более простые социальные структуры отличаются относительной слабостью начал внутренней динамики, поскольку динамика связана с усложнением деятельности — как содержательным, смысловым, так и структурным, организационным. Одним словом, простые структуры быстро «устают». На эту мысль меня в данном случае навела запись И. Булкиной за две недели до конца 2013 года о тогдашнем эмоциональном тонусе в блогах участников Майдана и в связи с Майданом: «Это еще не усталость, но досада <…> “Что дальше?”» На симптоматику «ранней усталости» при описании и анализе социальных движений стоило бы, мне кажется, обратить отдельное внимание).

Так или иначе, Украина за последнее десятилетие сделала второй и внушительный шаг к самостоятельной государственности, открытому обществу, социальной зрелости и достоинству граждан. Опыт этих событий для большинства постсоветских стран уникален, его значение как для самой Украины, так и для ее соседей, «большого мира» в целом очень велико. Нисколько не собираюсь подводить итоги произошедшего, тем более что процесс не завершен и ведущая роль в его документировании и исследовании, конечно, будет принадлежать очевидцам событий, внимательным мемуаристам, вдумчивым аналитикам Украины. Отмечу в качестве нескольких предварительных обобщений, существенных, по-моему, и для России, лишь несколько пунктов.

На начало августа 2014 года допустимо сказать, что в институциональном плане победу на Украине одержала политическая оппозиция, причем, как уже говорилось, населением и реальными участниками в ходе событий котировавшаяся достаточно невысоко и тем не менее с привлечением отдельных лиц из сотников самообороны сформировавшая правительство. Так что моральный авторитет Майдана, его социальную силу как преграды и фильтра «слабые» игроки сумели использовать. Однако использовано солидарное мнение Майдана, но формы представительства интересов вышедших на Майдан разных групп и стоящих за ними слоев населения пока, насколько можно судить, отсутствуют. Впереди парламентские выборы и, соответственно, электоральная кампания. Она, конечно, многое покажет, но ее ход и сама ее возможность в условиях войны на части украинских территорий под вопросом. В правительстве как будто бы поговаривают о целесообразности серии «круглых столов» с привлечением широких кругов граждан, но эта инициатива пребывает еще в совершенно зачаточной стадии (Напомню, что в ходе майданного стояния предложения влиятельных западных лиц (К. Эштон, В. Нуланд) о круглом столе правительства с представителями протестующей общественности по польской модели были отвергнуты. Победила позиция «никаких переговоров с властью», что по-своему закономерно: власть Ярузельского и Януковича, конечно же, принципиально различны. Действия первого — при всех серьезнейших оговорках — предотвратили советское вторжение в Польшу, действия второго открыли российской агрессии прямую дорогу. Однако свою непомерную, кровавую цену за отказ от переговоров протестующим пришлось заплатить, и не исключено, что эти выплаты не закончены. Бывают ситуации, из которых хорошего выхода нет; это не значит, что его не нужно искать, а сами эти ситуации благословлять как национальную особенность и даже параноидально гордиться ими. В принципе политики в новейшее время, кажется, стремятся избегать ситуаций, безвыходных для участников («искусство компромиссов»), однако отдельные политические деятели другого склада — например, авантюристического — намеренно, явно и даже провокативно избирают иную стратегию).

Так что нерешенными пока остались проблемы новых самостоятельных общественных институтов в стране, а это значит — проблемы двусторонних связей между властями и обществом, с дефицита которых Майдан начинался. Речь идет об институтах диверсифицированной, конкурентной экономики и государственного устройства, социальной защиты и политического представительства, образовательной и судебной систем, силовых и правоохранительных органов. Иными словами, о механизмах связи между разными группами общества, между страной и внешним миром (экономика, финансы, политика), о структурах, обеспечивающих разнообразие, соревновательность, устойчивый рост и поддерживающих достигнутый достойный уровень (социальное государство), о формах обеспечения правозаконности и порядка, наконец, о системах воспроизводства социокультурной организации общества во времени, от поколения к поколению (образование, культура в широком смысле слова). По всем этим направлениям явно ощутим дефицит программ, действий, реальных успехов.

Понятно, что перемены и достижения в подобных областях, тем более системные сдвиги, быстрыми не бывают. В описанных условиях тактические задачи заставляют участников работать компилятивными методами, на ходу и на время соединяя «подручные» элементы и представителей старых институциональных структур. Свое воздействие на общество, его группы оказывает и фактор социальной инерции, тяга к привычному, особенно ощутимые после периода острых потрясений и длительных шоков. Это известные, даже характерные во многих случаях черты пореволюционных ситуаций. Проблема в другом: хотелось бы надеяться, что Украине в 2014-м — в отличие от Украины в 2004-м (но, конечно, прежде всего от России в 1991-м) — удастся избежать не подхваченной, не продолженной, не развитой дальше, коротко говоря, проигранной победы.

Полный текст статьи Бориса Дубина можно будет прочитать в новом номере журнала «Синий диван». Презентация номера пройдет в декабре.