Книга журналистов Свена фон Тюллена и Феликса Денка представляет собой сборник интервью — прямую речь непосредственных очевидцев событий эпохи объединения Восточной и Западной Германии в конце 1980-х и начале 1990-х годов. После падения Стены Берлин оказался полон покинутых мест и брошеных зданий, которые быстро заполнялись художниками, музыкантами, писателями и просто тусовщиками — город быстро стал эпицентром новой культуры. Мы публикуем фрагмент, в котором описывается появление сквотов, клубов и центров вроде культового «Тахелеса» в районе Митте.

Сделать предзаказ можно на сайте издательства «ШУМ» – https://shoom.press/shm001

АЛИ КЕПЕНЕК: Я ушёл из дома в 17 лет и уехал в Берлин учиться фотографии в Lette Verein. По ночам я работал в Café Savigny. В Митте я переехал спустя два месяца после падения Стены, в дом на Мюнцштрассе, 21. Здание было абсолютно пустым. Мы взломали двери, забрались внутрь и тут же заняли всё место. Моя студия располагалась в индустриальном лофте во втором здании через двор.

БЕН ДЕ БИЛЬ: Впервые в «Тахелесе» я оказался в марте 1990 года. Я тогда был частью Ramm Theater, западноберлинской труппы уличного театра, которая поставила большое количество политических пьес. У нас было гостевое выступление на Востоке в доме культуры в Трептове. После этого мы решили, что стоит выпить, но где? Было уже поздно, часа три ночи. Ну мы поймали одно из нелегальных такси, за рулём оказался не то повар, не то официант, который и отвёз нас в «Тахелес».

АЛИ КЕПЕНЕК: В то время Митте был полностью ничейной землёй. На Мюнцштрассе практически ничего не было, только восточногерманский ресторан азиатской кухни и просто восточногерманский ресторан — можно было выбрать, где травануться. «Аймер» («Ведро») тогда уже работал. «Тахелес» тоже. Ну и потом ещё открылось это панк-место на Нойе-Шёнхаузер-штрассе.

БЕН ДЕ БИЛЬ: Первыми сквоттерами в «Тахелесе», как и в «Аймере», были восточные берлинцы, богема из Пренцлауэр-Берга. «Аймер» уже находился у них на примете, поскольку они знали, что это здание уже удалено из списка существующих домов. Вся территория между Фридрихштрассе, Торштрассе, Розенталер-штрассе и Ораниенбургер-штрассе была обозначена как территория под снос и уже в значительной мере пустовала. Но у ГДР не было денег, чтобы предложить людям новое жилое пространство. Тогда кругом царила анархия. Восточные власти уже больше не имели никакого влияния. Мы умыкнули велосипеды и поехали по окрестностям. Если мы не видели свет в каком-нибудь месте три дня, то вламывались в квартиру.

ФРАНК БЛЮМЕЛЬ: Поначалу я жил на Торштрассе. Мы с другом выбили дверь, а потом пошли в жилищную ассоциацию, потому что хотели сделать всё официально. Но они нас выставили — там была проблема с газом. Тогда мы вышибли дверь в квартиру на два этажа выше. В конце концов они дали нам квартиру. С контрактом, всё как полагается.

<…>

АНДРЕАС РОССМАНН: После падения Стены я жил повсюду. Было так много больших дешёвых квартир, столько свободного места, что можно было переезжать хоть каждый месяц. Из праздного любопытства мы внимательно осматривали каждую улицу.

БЕН ДЕ БИЛЬ: До этого я жил в Гамбурге. Там всё было закрыто. На Востоке же была совсем иная система. Так как ни у кого не было телефона, то у всех рядом с дверью были подвешены бумажные рулоны, на которых можно было написать сообщение, если ты пришёл, а хозяина дома не застал. И все двери были открыты. Так как никто ничего не воровал, то и люди не видели смысла запираться.

ДЖОННИ СТИЛЕР: А красть всё равно нечего было. Максимум скуку.

БЕН ДЕ БИЛЬ: Ständige Vertretung в подвале «Тахелеса» был первым техно-клубом на Востоке. Открыли это место Тим и Ник, и подвал этот они откапывали с какой-то лютой самоотверженностью. Вытащили оттуда какое-то невообразимое количество дерьма. Я работал на баре. Ночью по пятницам и субботам там был рейв. Резидентами были Элби Бэд и ED 2000, и ещё иногда играли Кид Пол и Танит. Публика была нереально смешанной.

ФРАНК БЛЮМЕЛЬ: Рейвы уже были. Но не было рейверов. Были сквоттеры, панки, торчки, скоростные и всевозможные потеряшки из 80-х.

БЕН ДЕ БИЛЬ: Основным источником дохода у «Тахелеса» было Café Zapata на первом этаже. Первые два года в его работе принимала участие парочка людей с Востока. А потом уже ребята с Запада всё прибрали к рукам. Они хотели с нами наладить связь. Но когда мы решили подключиться к электросети соседнего дома, они нам сказали: «Вы же крадёте электричество». Музыка служила главным связующим звеном между Востоком и Западом. Всякий, кто приходил в наш клуб, танцевал и получал удовольствие. У нас были наркотики — они были недорогими. Мы никого не критиковали, каждый веселился в своё удовольствие, никто не дрался. А в остальном — битва шла за ресурсы, но не за дискотеку.

АЛЕК ЭМПАЙР: «Тахелес» был дельным с самого начала. Практически в одночасье Западный Берлин у меня перестал вызывать хоть какой-то интерес. Включая ночную жизнь. Я практически не вылезал с Востока. Там не ощущалось никакого давления коммерции. Можно было пойти и попробовать всё и вся. С музыкальной точки зрения — тоже. И никаких больших вечеринок тогда не было. Там не было туалетов, всё вокруг было засрано и можно было дебоширить. Это было просто захватывающе. Место, полное возможностей.

ФРАНК БЛЮМЕЛЬ: Через дырки в потолке капала вода — это было очень странно. Сам бы такое место никогда не нашёл. Вся информация передавалась через сарафанное радио. И что это было за зрелище! Фридрихштрассе представляла собой сплошные руины.

БЕН ДЕ БИЛЬ: Во второй половине 1990 года закрылось огромное количество бизнесов, в том числе и в частном секторе. Milchof, например, где производилась косметика. Туда въехала группа художников Dead Chickens. Вот так оно и происходило, постепенно. В этой кутерьме освобождалось всё больше и больше собственности. Мы чуть с ног не сбились, пытаясь всю её выявить. Абсурд. Если бы кто-то вдруг заявился, то можно было отбрехаться: «Ой, а мне нужно это зарегистрировать? А кому это здание принадлежит?»

АНДРЕАС РОССМАНН: Безусловно, во всех этих старых дворах и фабриках оставалась вся инфраструктура, кругом валялись паровые системы и генераторы. Можно было заглянуть на задний двор и сразу же понять, что именно тут когда-то производили. И всё это валялось брошенным.

БЕН ДЕ БИЛЬ: Начиная с 1 июля осси могли конвертировать часть своих сбережений в дойчмарки по курсу один к одному. И тут вдруг у всех появились деньги, и в самое короткое время улицы были заставлены списанной мебелью и прочим домашним скарбом. Прекрасно. Можно было всё это взять и сделать клуб. В какой-то момент начали снимать с крыш неоновые вывески. Город ими был усеян от Berliner Verlag до Штраусбергер-платц, от Haus des Reisens до Красной ратуши. Здоровенные буквы — красивые, шикарные, элегантные. Tatra Automobile, Kowo Import Export. WBM (Ассоциация жилищного строительства Berlin-Mitte mbH) хотела избавиться от этих знаков; многие восточные компании просто прекратили своё существование. Ну и WBM надеялась снова арендовать эти помещения. Всё дело решалось так — приходишь ты к фрау Фишер в WMB и говоришь: «В лампах есть ртуть, а это значит, что они токсичны и их дорого утилизировать. Я бедный художник, давайте я их себе заберу. Спасибо!» Иногда мы брали только лампы, иногда целые буквы. В какой-то момент у меня скопилось пять тысяч ламп, и из них я построил кучу световых объектов.

DR. MOTTE: Мы с Даниэль жили на Линденштрассе. Прямо напротив издательского дома Springer. Из наших окон открывался вид на Мауэрштрассе и полосу отчуждения, по которой бегали кролики. Всё выглядело мрачно и серо. Блёкло.

ДАНИЭЛЬ ДЕ ПИЧЧОТО: Мы постоянно куда-то лазали, постоянно искали что-то новое. Мы окунулись в город, который остался безмолвным и заброшенным. Всё было, как в моих любимых детских книжках, когда ты открывал дверь и входил в новый мир.

АНДРЕАС РОССМАНН: Поначалу ты был словно ребенок, оказавшийся в кондитерской. Все эти заводы и склады стояли пустыми. На Западе же, наоборот, всё было глухо. Там было немыслимо открыть бар или клуб просто так, без особых вложений.