Музей космоса как место его изучения и освоения. Эссе антрополога Дениса Сивкова на основе интервью с эстонским энтузиастом Петром Дружининым.

Практиковать космизм

Когда я впервые открыл книгу Федорова «Вопрос о братстве», то больше всего меня поразило то, что этот проект — техноутопия. Добавление «техно» к утопии означает что русский философ, будучи хорошо осведомленном в технологических достижениях своего века, настолько хорошо прорабатывал конкретные решения, позволяющие достичь спасения, что эта техноутопия до сих пор будоражит умы его потомков по обе стороны океана. То есть космизм Федорова — это не просто мечты о лучшем будущем, не только философские спекуляции, но и рецепты реализации.

Мне, как антропологу, интересно, как сегодня идеи этой техноутопии находят свое воплощение в повседневной жизни обычных людей. Как можно практиковать космизм? Как-то я пришел в гости к Анастасии Гачевой, которая заведует Музеем-Библиотекой Федорова, расположенным на Юго-Западе Москвы, в районе Беляево. Настя показывала мне выставку художников из города Боровска (Калужская область), где Федоров работал учителем истории и географии в 1866–1867 годах. В какой-то момент она обратила мое внимание на старинные нательные крестики, которые лежали за стеклом как часть оформления икон. Сказала, что их нашли в Боровске, а для выставки передал Владимир Кобозев (местный краевед и последователь Федорова). Она достала пакет с такими крестиками, чтобы показать мне и сказала: «Это же прах, ведь здесь есть ДНК!». Действительно, Настя видит в этом «прахе» материал, готовый для воскрешения.

Также практикует космизм отец Андрей Дударев, который нашел считавшуюся утраченной могилу художника-авангардиста и космиста Василия Чекрыгина в Пушкино (Московская область). Любопытно, что отец Андрей в одной из телевизионных передач, посвященных художнику, рассказал о том, как в 20-е годы ХХ века на Боголюбское кладбище в Пушкино из московских склепов свозили останки выдающихся жителей города, чтобы сохранить их. Дударев говорил, что это было «не просто воскрешение как красивая тема — физическое бессмертие человека, а воскрешение как практическое занятие, собирание костных останков в ожидании этого воскрешения, вполне реального. И это осуществилось в Пушкино. И центром сегодня вот этого небольшого погоста является могила Чекрыгина» [1].

В исследовании повседневных практик космизма можно сделать еще один шаг и посмотреть, как люди, не читавшие Федорова и других русских космистов, тем не менее, делают то, о чем классики только мечтали.

Когда я разговаривал с космическими любителями в России, узнал, что в Таллине, в Эстонии, в своей квартире обычный человек Петр Дружинин сделал настоящий космический музей. «Всякий человек носит в себе музей […]» — писал Федоров [2]. Кажется, что носить его с собой сложно, но вот дома точно можно построить, так же как Константин Циолковский сделал в своем доме в темной комнате планетарий из светящихся грибов: «Однажды я поздно возвращался от знакомого. Это было накануне солнечного затмения, в 1887 году. На улице был колодезь. У него что-то блестело. Подхожу и вижу в первый раз ярко светящиеся большие гнилушки. Набрал их полный подол и пошел домой. Раздробил гнилушки на кусочки и разбросал их по комнате. В темноте было впечатление звездного неба. Позвал кого можно, и все любовались» [3].

Честно говоря, я давно хотел поговорить с Петром Дружининым. В 2019 я стал собираться в Эстонии через Латвию, где меня ждали знакомые любители, но в планы поехать в Европу сначала вмешался COVID-19 и локдаун, а затем трагические события в Украине. Что мне оставалось делать? Я познакомился с Петром в социальных сетях и попросил его провести мне удаленную экскурсию по музею в зуме.

Космос и космизм

Прежде чем я перейду к описанию музея Пера Дружинина, хотелось бы уточнить один момент. Недавно вышла интересная работа Владислава Софронова — ревизия космизма, где он предлагает изъять тему освоения космоса из космизма, а сам космизм называть «регуляторизм» и «воскресизм» [4]. Понимаю логику рассуждений Владислава, но мне кажется три темы космизма Федорова — регуляция природы, воскрешение и освоение космоса, неразрывно связаны друг с другом. Вряд ли изъятие космоса из космизма поможет делу понимания Федорова и других авторов. В этом смысле было бы интересно прочитать тезисы «О понятии истории» Беньямина (важный текст для связи космизма и марксизма, по мнению Владислава) через его же короткий космистский отрывок из «Улицы с односторонним движения», который называется «К планетарию» [5].

По Федорову, музей как место воскрешения является также и обсерваторией. Астрономия играет здесь ключевую роль как знание законов всей Вселенной. Такое знание необходимо и для регуляции, и для воскрешения [6]. Астрономия может быть не только созерцанием, но и путешествием на космических кораблях, не только изучением, но и освоением космоса. Она служит для того, чтобы понимать, как использовать силы для воскрешения и открытия новых миров, не только на Земле (где хранятся предки), но и во всей Вселенной. В пределе, по мысли Федорова, все люди с помощью астрономии превратят Землю в корабль: «Наука станет знанием земли как небесного тела и знанием других планет как земель, если верно Коперниканское предположение, что планеты суть такие же земли; а если это верно, то приложением науки будет управление ходом не земли только, но и планет, которые, следовательно, также могут быть движимы. Приложением науки будет также строение земли, обращение ее в храм, а планет — в новые обители» [7].

В этом смысле музей космоса — это место изучения и освоения космоса, представления того, как люди пытались и пытаются исследовать не только Землю, но и Вселенную. Такой музей в одной из комнат своей квартиры и построил Петр Дружинин.

Импринтинг и замещение

Петр говорит, что любовь к космосу началась у него в детстве. Точнее детство и космический век совпали в жизни маленького жителя Таллина:

Я помню старт Гагарина. Мне было пять лет. Отец был дома и целый день дома играл телевизор. Есть такое понятие как импринтинг. Вот похоже, оттуда. Рисовал постоянно. Одно время где-то лет в тринадцать вся комната была завешана акварельными рисунками на тему космоса. Рисунки потерялись при переезде. [8]

Сначала Петр рисунки складывал в альбомы, а потом, вместе с школьным товарищем они начали делать что-то среднее между коллекцией и скрапбукингом. Это были тетрадки, в которые друзья вклеивали вырезки из журналов и газет. Все, что можно было найти в печати о космосе.

Друг начал. Я поглядел: «О!» То есть я завел в 69-м, помню, две рукописные [тетради] — туда все рисовал от руки, и писал от руки. А потом увидел у друга в 71-м — он просто вырезки вклеивает. «О! Давай и я!» Ну, и пошла у нас с ним космическая гонка — что по моделям, что по тетрадкам. То есть пострадали даже библиотеки. Сознаюсь. Вся советская пресса, все что попадалось в руку. «Технику молодежи» я выписывал, «Знание — сила»… Мы же за событиями следили, что происходит, поэтому и в киоске, и где угодно [доставали]… Там тетрадки были разграфлены — первая была по солнечной системе, или по [космическим] программам. В самом конце велась статистика по полетам пилотируемым. Если большая какая статья, то она раскрывалась как гармошка. В конце было от руки написано — дата, полет, кто, куда, зачем. А у друга еще брат младший, он — зараза, успел раньше меня вырезать красивую фотографию американцев на Луне из какого-то журнала…

После армии Петр забросил тетрадки, стал работать в правительственной связи в советском Таллине. В свободное от работы время он был радиолюбителем. Петр с гордостью показывает мне усилитель и электронный часы. Все — и микросхемы, и корпус, он сделал сам своими руками.

Позже импринтинг стал замещением, вместо усилителей и часов появились ракеты, спутники и космические корабли:

Ну, а потом я еще понял другое. Почему я начал модели делать. Потому что, когда [мастеришь] усилители и все остальное, ты постоянно привыкаешь что-то руками делать. Вот это как раз замещение произошло — начал модели собирать.

Игры масштаба

Большую часть коллекции в музее составляют модели ракет, космических кораблей и посадочных модулей. После того, как в 1992 году правительственная связь CCCР перестала существовать в Эстонии, и рабочую группу сократили, Петр стал искать работу в других местах. Одним их мест стала фирма, которая производила светильники, где Петр работал на станке с числовым программным управлением.

Станок работает, а я книжки читаю, или слушаю в наушниках что-нибудь. Круг так обрезал, вырезал, сделал конус. Посмотрел, что как раз получается конус кораблика «Аполлон». И подумал: «Если сделать кораблик?» Ну, за неделю сделал. «А если все [целиком]сделать?» И получилась вот такая [ракета] — «Сатурн-5».

Таким образом, заготовка для лампы случайным образом задала масштаб почти всех моделей в коллекции. Обычно модели выпускаются и изготавливаются в масштабе 1:72, а у Петра он получился нестандартным 1:79.8 [9]. Почти все остальные модели сделаны в этом же масштабе, чтобы наглядно показать размеры артефактов по отношению к друг-другу.

Тут-то как раз началось самое интересное. Сделал это. Потом решил в том же масштабе. Была трубочка — сделал «Редстоун». Потом, естественно сделал «Титан-2» для «Джемини» [10]. А потом женился, переехал в Таллин к супруге, откуда я сейчас вещаю. Поставили [модели] на полку, то-сё. А она спросила: «А че ты тормознулся?» Ну, и понеслось. Начал клепать.

Жена Петра — близкий человек — стала инициатором продолжения коллекции. Получается, что Петр стал делать модели по ее предложению, не только для себя. В каком-то смысле коллекция стала семейным делом. Позже он сделал первый советский спутник из заготовки, который ему принесла супруга:

Вот наверху первый спутник ПС-1. Жена купила шарик из нержавейки. Ух, ее сверлить трудно! Ну и потом шарик оказался в масштабе 1:10… Она подумала, что это может понадобиться для чего-то. То есть она мне помогла в этом плане.

Мастерская находиться на балконе. К столу прикручены тиски. Основной материал металл — алюминий — мастер набрал на прежних работах. Некоторые модели Петр клеит из уже готовых наборов, которые покупает, или их ему дарят. Эти модели существенно дорабатываются. Добавляются внутренние и внешние детали. Например, солнечные батареи делаются из очень тонкого аллюминия, которая красится черным или темно-синим фломастером. Потом по этому слою Петр проводит шилом ровные полосы.

Вообще в моделях в этой коллекции много элементов из повседневных вещей. Конус одной из ракет сделан из пластикового стаканчика из–под пудинга, орбитальный отсек «Союза» сделан из двух крышек от бутылки для велосипедистов, верхняя часть спускаемого аппарата — чупа-чупс. «Все, что под руку попадет, что подходит», — говорит Петр. Тот же принцип — «использовать, все, что доступно» — визуальный и звуковой художник, исследователь DIY культуры Эмитт Снейк-Бингс подсмотрел у одного мейкера, который изготавливал различные звуковые устройства из вещей, выброшенных на свалку [11]. Вещи, извлеченные из прежнего функционального контекста, могут давать новые и неожиданные ассамбляжи. В случае с квартирным музеем Дружинина знакомые и соразмерные повседневному опыту вещи — элементы моделей, подарки и детали бытовой обстановки (например, занавески и цветы) оказываются посредниками между далеким и страшным космосом и домашним музеем, в который приходят гости. Здесь, помимо случайно заданного масштаба моделей, одновременно возникает еще и другое напряжение: в обычной квартире помещается космос, а космос становится домом.

Дары друзей

Кроме моделей, в коллекции у Петра Дружинина, есть значки, нашивки, плакаты, книги, связанные с космосом. Большая часть вещей — подарки друзей и знакомых из разных стран. Члены Северо-Западной ассоциации космонавтики из Санкт-Петербурга стали дарить фотографии космонавтов, подписанные самими космонавтами с посвящением Петру Дружинину. Пока он их вешает на стену, но говорит, что нужно сделать для них отдельный альбом, потому что свободного места на стенах уже нет. Главная вещь коллекции — фотография американского астронавта.

Ну, и самое дорогое. Там с американцем одним познакомились. Ну, в группе Spacehipsters [12]. Я его отца тут водил по Таллину. Книжку послал [ему], по «Востоку», по-моему. Он говорит: а что тебе? Типа заплатить, послать. Я говорю: «I have dream», — вспомнил выражение, — «Подпись человека, который побывал на Луне». Поэтому у меня есть подпись астронавта на Луне, лично для меня: «Я тебе салютую с Луны, Дружинин!» Это был десятый человек на Луне с «Аполлон-12» — Чарли Дьюк. Там он на фоне Луны в скафандре отдаёт честь.

У Петра есть вещи, которые побывали в космосе. Самая ценная — флажок с гербом Таллина, который находился на МКС. Есть кусочек теплозащитного покрытия с Байконура. Зять, который живет в Норвегии, подарил настоящую медаль за полет на «Шаттле», которую где-то купил. Есть также заколка для галстука — подарок Лены де Винне — жены астронавта ESA.

Интересно, что музей — это идея не Дружинина, а его друзей: «Ну, я не называл это музеем, а они назвали. Сказали: «Лучший в мире эстонский музей космонавтики» с пояснением «потому что других эстонских нету», — объясняет Петр [13]. Друзья, несмотря на границы между государствами, приезжают к Петру, приводят своих детей. Самое большое количество людей, которое поместилось в комнату — двадцать человек. То есть космический музей Дружинина — это пространство даров, дружбы и гостеприимства.

Домашний космизм

Элизабет Повинелли предлагает интересную критику комизма с антропологической и активисткой перспективы [14]. Также как и Владислав Софронов, она призывает не лететь в космос, а остаться на Земле вместе со своими предками, лежащими в земле. Дело в том, что индигенные коллеги Повинелли — австралийские аборигены считают, что они обмениваются со своими предками (всеми выделениями) [15], а когда покидают их надолго (например, в поисках работы), то очень их расстраивают. Предки потом начинают мстить аборигенам и всячески мешают им жить [16]. За этой земной привязанностью (eathbound) к кладбищу можно увидеть утопическую ностальгию антрополога по локальным, замкнутым и одушевленным местам и сообществам в очень большом мире.

Другой американский антрополог Бен Финни, который занимался исследованием полинезийской и космической колонизации, доказал, что в будущем распространение людей в космосе биологически и культурно будет распределённым и локализованным в небольших сообществах, а не централизованным и единым: «Если наши потомки распространятся повсюду среди звезд, то человечество должно диверсифицироваться, сначала культурно, а затем биологически. Диверсификация последует за разделением, поскольку, как только поселения станут мерить расстояние между собой световыми годами, человечество больше не сможет оставаться единым… Каждая новая колония фактически станет независимым культурным экспериментом… Обществам, разделенным десятками, если не сотнями, световых лет, даже способность путешествовать со скоростью, составляющей значительную долю скорости света, не даст сохранить структуры политического господства» [17].

То есть в процессе колонизации люди не сохранят ни национальную ни планетарную централизацию власти. Тогда получается, что космический музей Петра Дружинина сегодня — это «экспериментальная лаборатория для нашего коллективного будущего» [18]. Именно здесь можно получить такие политические средства, которые будут работать как раз в небольших компаниях друзей, а не в профессиональных кастах, государствах и человечестве. Маленькое сообщество людей, живущих космосом, и разбросанных по миру с закрытыми границами, локализуется в квартире Петра Дружинина. Что если этот музей — начало домашнего космизма во всем мире, который, возможно, приведет людей (а не человечество) не только к путешествию к далеким мирам, но и к воскрешению?

Денис Сивков, антрополог и философ, преподаватель социальных дисциплин в РАНХиГС. Живет в Москве.

Сноски:

[1] Программа «Наблюдатель. Василий Чекрыгин», телеканал «Культура», 29 сентября 2022, 40:28–40:48 (https://smotrim.ru/video/2484697).

[2] Николай Федоров, «Музей, его смысл и назначение», в Собрание сочинений, т. 2, ред. Анастасия Гачева и Светлана Семенова (Москва: Прогресс, 1995), 372.

[3] Константин Циолковский, Черты из моей жизни (Калуга: Золотая алея, 2007), 94.

[4] Владислав Софронов, Положение мертвых. Ревизионистская история «русского космизма» (Москва: V-A-C Press, 2022), 10–11.

[5] Вальтер Беньямин, “К планетарию” в Улица с односторонним движением (Москва: Ад Маргинем Пресс, 2012), 109–112; Benjamin Aldes Wurgaft “Space Jew, or Walter Benjamin among the Stars” in Los Angeles Review of Books (February, 2016) https://lareviewofbooks.org/article/space-jew-or-walter-benjamin-among-the-stars/

[6] Николай Федоров, «Музей, его смысл и назначение».

[7] Николай Федоров, «Астрономия и Архитектура», в Собрание сочинений, Дополнения. Комментарии к т. 4, ред. Анастасия Гачева и Светлана Семенова (Москва: Традиция, 2000), 5.

[8] Слова Петра Дружинина приводятся из интервью и экскурсии, проведенной для автора статьи.

[9] Alexey Golubev, The Things of Life: Materiality in Late Soviet Russia (Ithaca; London: Cornell University Press, 2020).

[10] Название американских ракет и космического корабля.

[11] Emit Snake-Beings, «Maker culture and DIY technologies: re-functioning as a techno-animist practice», Continuum: Journal of media and cultural studies, vol. 32, issue 2, 2018, 121–136.

[12] Группа космических энтузиастов в фейсбуке.

[13] Фамилия «Дружинин», кстати, происходит от русского слова «дружить».

[14] Элизабет Повинелли, «Предки навсегда! Бессмертные миры Антона Видокле», в Граждане космоса: Русский космизм в фильмах Антона Видокле, ред. Николай Смирнов (Москва: Ad Marginem, 2022).

[15] «Различные телесные материи погружаются и становятся компостом, из которого вырастают другие материи, поедаются и затем возвращаются обратно. Похороненные или сожженные тела снова входят в этот цикл и снова появляются из определенных мест. Различные виды деятельности производят различные виды материй. Охота, ритуал, роды, погребение и пение производят язык, пот, кровь, мочу и другие виды выделений, причем каждый вид деятельности имеет свои овеществленные и риторические интенсивности и усиления». Elizabeth A. Povinelli, Geontologies: A requiem to late liberalism (Durham; London: Duke University Press, 2016), 78.

[16] Elizabeth A. Povinelli, Geontologies: A requiem to late liberalism.

[17] Ben Finney, From sea to space (Palmerston North: Massey University, 1992), 121–122.