Ирина Жеребкина, Сергей Жеребкин. Война и мир Джудит Батлер
Недавно в издательстве «Алетейя» вышла первая на русском языке книга, посвященная философии Джудит Батлер. Идеи этого философа сегодня бурно обсуждаются как в академической, так и в широкой аудитории и находят множество сторонников и противников во всем мире, в том числе в России, где в этом году были опубликованы 2 её книги — «Заметки к перформативной теории собраний» (Ad Marginem) и «Психика власти: теории субъекции» (Алетейя).
Ирина и Сергей Жеребкины в книге «Война и мир Джудит Батлер» поставили задачу представить Батлер не только как гендерного теоретика и теоретика квир перформативности — вопреки сложившейся у нас традиции, — а как философа, ищущего политические решения в условиях новой, по её мнению, онтологии социального — онтологии войн.
Мы публикуем отрывок из 2-й главы этой книги под названием «Политика, или является ли «народ» тем, кто выражает «народную волю»», посвященной анализу современных форм политической мобилизации прекарной субъективности, которые Батлер называет «ловушками государственного насилия».
В чем состоит основная ловушка стратегий государственного насилия сегодня, спрашивает Батлер? В том, по её мнению, что в современной ситуации тотальной уязвимости и прекаризации населения, которое постоянно подвергается опасности войн, террористических атак, массовых болезней, волн криминальности, различных видов вторжения и других угроз, государства функционируют как секьюритарные режимы, которые управляют населением (и поэтому соединены с биополитикой) посредством идеологии обещания «защиты от угрозы». Благодаря лозунгу защиты населения своей страны от любого типа «угроз» современные государства как юга, так и севера, как востока, так и запада получают право на легитимацию любых форм насилия [1]. Ловушка обещания государством «защиты от угрозы» со стороны современных властных технологий секьюритарных режимов и состоит в том, что именно государство мобилизует и рекрутирует имплицитно уязвимое население таким образом, что оно не может не поддерживать политики государственного насилия, использующие приманку избавления населения от «бытия под угрозой» и обещая ему защиту индивидуальных прав и свобод.
Ловушка состоит и в том, как вновь и вновь повторяет Батлер, и о чем было сказано в предыдущей главе, что под предлогом защиты индивидуальных прав и свобод современные неолиберальные секьюритарные режимы могут мобилизовывать лживые и «ужасные» практики — например, расизм увеличения или ограничения иммиграции в Европу из «неразвитых» стран [2].
Батлер приводит циничный пример рекрутирования государством Нидерланды геев, когда защитники гей-либертарианизма фактически, хотя и неосознанно отвечают на призыв государства, защищая расистские проявления европоцентризма. В качестве подтверждающего свидетельства Батлер приводит тест голландских иммиграционных служб для иммигрантов из мусульманских стран: в Нидерландах подающих на иммиграцию просят взглянуть на фото целующихся мужчин и сообщить, воспринимают ли они фото как оскорбительное или понимают его как выражение персональных свобод, и готовы ли они жить в условиях демократии, которая признает право геев на свободное самовыражение. Важно учитывать, отмечает Батлер, что «свобода» в этом случае означает личную, индивидуальную свободу, которая ни в коем случае не связана с борьбой за равенство или с борьбой против насилия. «Гей-либертарианизм, — отмечает Батлер, — воображает, что он защищает права индивидуумов, но не может увидеть, что индивидуализм — это социальная форма, которая в условиях капитализма зависит одновременно от социального неравенства и насильственной власти государства» [3].
В этой ситуации, считает Батлер, прогрессивным социальным движениям, в том числе феминистским, необходимы альтернативные государственным политики мобилизации, которые отвергают приманку защиты от «бытия под угрозой» и сплачивают прекарность против тех режимов, которые ищут в прекарности аргументы для своей власти управлять населением. В качестве такой альтернативной политики мобилизации Батлер предлагает вспомнить идеологию анархизма как способ мысли и действия, который оспаривает 1) «правовое» измерение государственной власти и 2) бросает вызов государственной легитимации. Задача заключается не в том, чтобы достичь анархизма как окончательной формы политической организации общества. Анархизм, в интерпретации Батлер, — это дезорганизующий эффект, который дезориентирует власть в условиях, когда государственная и правовая власть являются глубоко взаимосвязанными. В этом смысле анархизм, по мнению Батлер, выступает исключительно как временное условие, или временный анархизм, который может стать условием такой формы социальной солидарности современных освободительных движений, которая способна противостоять политикам секьюритарных режимов и их формам политической мобилизации [4].
Важным способом противостояния государственному насилию и политикам секьюритарной мобилизации Батлер считает оспаривание индивидуализирующей морали и ответственности, устанавливающей нравственную норму по критерию экономической самодостаточности. В качестве этической альтернативы неолиберальной морали «ответственности» Батлер выдвигает практики непосредственного проявление тела — его или их стояние, дыхание, движение, остановку, речь и молчание, которые как непредвиденные формы политической перформативности, даже не достигая парламентских способов письменного и речевого высказывания, временно уже выдвигают свои требования справедливости [5]. Такие характеристики телесности она считает эффектами внезапного и непредвиденного помещения модуса жизни в условиях некрополитики на передний фронт политического. Это, по её мнению, происходит ещё до того, как
Но для того, чтобы понять эти не достигающие парламентских способов письменного и речевого высказывания «требования», мы должны спросить, действительно ли вербализация остается нормой мышления политических речевых актов? Тезис Батлер — телесные собрания «говорят», даже если они при этом стоят молча. «И даже если они при этом ничего не говорят и не выдвигают озвученных требований, — пишет Батлер, — призыв к справедливости осуществляется: собравшиеся тела «говорят» — «мы не являемся бесполезными»» [7].
Телесные собрания «говорят», даже если они при этом стоят молча
Это упорство является частью более широкого требования справедливости, такого, которое может быть вполне артикулировано молчаливым и коллективным стоянием («нецивилизованным шумом», по выражению Батлер). Более того, даже в этой ситуации мы должны допустить, что медиа не просто рапортуют о том, кто именно объявляет себя народом, но позволяют в самом понятии «народа» обнаруживать гегемонную борьбу одного «народа» с другим в условиях деполитизации фигуры суверена и дессиминации некрополитик.
Можно, конечно, сказать, что «от перформативных собраний ничего не остается» и что они бесполезны, но этому чувству утраты противостоит предчувствие, что они произойдут вновь, что «они могут произойти в любое время!» [8]. Другими словами, такие собрания, по мнению Батлер, являются зарождающимися и всегда преследующими нас (если использовать понятие призракологики Деррида) моментами демократии как формы народного суверенитета.
Ведь никто, как утверждает Батлер, не страдает от прекарности без того, чтобы система политической экономии и социальной защиты не потерпела неудачу. Это означает, что в некотором нашем наиболее уязвимом опыте социальной и экономической лишенности обнаруживается не только прекарность индивидуальной личности, но и неудача и неравенство социоэкономических и политических институций [9].
С другой стороны, по мнению Батлер, каждое человеческое «я» может видеть, как уникальный смысл его экзистенциальной тревоги и неудачи имплицируется в широкий социальный мир. Этот механизм инициирует возможность нарушения индивидуализированных и сводящих тем самым с ума форм ответственности в пользу этоса солидарности, утверждающего взаимную зависимость. «Что значит действовать совместно, когда условия для совместного действия уничтожаются? — спрашивает Батлер. Этот тупик может выступать парадоксальным условием формы социальной солидарности собраний, осуществляемых телами, находящимися под давлением или во имя давления. И хотя сама форма собраний является переплетением, хиазмом давления и участия в нем,
Тела на улицах, упорные и настойчивые, транслирующие свое коллективное телесное присутствие, чтобы представлять определенную перформативную силу в публичном пространстве, уже несут четкий и однозначный политический мэссидж («мы здесь»), который может быть прочитан как буквальное выражение воли народа. Эти тела лишены правовой и политической защиты, но не редуцированы к «голой жизни» в интерпретации Агамбена.
В то же время, как подчеркивает Батлер, для того, чтобы претендовать на статус народного суверенитета, телам недостаточно просто находиться на улице, прогуливаясь, — даже если они гуляют по направлению к тюрьме или находятся поблизости от массовых собраний, не подвергая себя сознательно угрозе полицейского и военного насилия [11]. Батлер интересуют формы ненасильственного сопротивления, в которых тела выступают как живые баррикады для насилия.
И хотя это похоже на самодеструкцию, отмечает Батлер в терминах онтологии двойственного, но только в таких условиях продолжать существовать, жить и дышать в ситуации риска — это уже форма сопротивления.
Примечания:
[1] Butler Judith. Foreword // Lorey Isabel. State of Insecurity: Government of the Precarious. London: Verso, 2015, p. ix.
[2] On anarchism: An interview with Judith Butler http://independent.academia.edu/JamieHeckert/Books
[3] Ibid.
[4] Ibid.
[5] Butler Judith. Introduction // Butler Judith. Notes Toward a Performative Theory of Assembly. London: Harvard University Press, 2015, p. 18.
[6] Ibid.
[7] Butler Judith. Gender Politics and Right to Appear // Butler Judith. Notes Toward a Performative Theory of Assembly, p. 25
[8] Ibid., p. 20.
[9] Ibid., p. 21.
[10] Ibid., 23.
[11] См. Butler Judith. «We the People» — Thoughts on Freedom of Assembly// Butler Judith. Notes Toward a Performative Theory of Assembly, p. 190.