Исторический нарратив об интернете
Беседа Армена Арамяна с Полиной Колозариди о концепции Рунета и скриншотах из «Одноклассников»
А.А
Принято считать, что в начале 1990-х и 2000-х интернет был пространством свободы и вседозволенности, которое потом апроприировали корпорации и государство. Такой нарратив сложился в англоязычном интернете. Насколько, как тебе кажется, это применимо к интернету российскому?
П.К.
Действительно, подобный нарратив существует по отношению к российскому интернету, особенно когда используют слово «Рунет», имея в виду весь российский сегмент интернета. Это очень загадочное понятие, которое существует в разных значениях 20–25 лет. Ранние тексты о нем написали те, кто, собственно, в интернете что-то делали сами: Евгений Горный и Роман Лейбов, Лёха Андреев, Антон Носик. Это часто люди гуманитарных профессий, журналисты, и они же организовывали онлайн-проекты, литературные эксперименты, игры. Так возник Рунет — особая творческая среда. В 2000-е годы к этому представлению об интернете добавляется политический смысл: Рунет как альтернативный медиум. Люди, которые писали и пишут про него, часто с ним связаны. И это закономерно: участники событий создают первые хроники.
Но как исследователю мне это кажется недостаточным для описания интернета в России. В исследованиях с Гришей Асмоловым мы пытаемся понять, на какие воображаемые эпохи или векторы делится дискурс об истории Рунета[1]. Мы предлагаем различать технологический, культурный, медийный, политический и пользовательский векторы, и каждый тянет понимание Рунета в свою сторону. А с Клубом любителей интернета и общества[2] мы изучаем интернет в России, который вовсе не равен Рунету. В России есть и были другие «неты» — Татнет (татарский интернет), Тонет (городская сеть, которая была и отчасти остается в Томске) и так далее[3]. Возникали они независимо друг от друга и с Рунетом никак себя не соотносили.
А.А.
В чем все же проблема с понятием «Рунет»?
П.К.
В концепции Рунета есть два слабых момента. Первый — метафорическое восприятие интернета как пространства. Ведь понимание интернета как места — это метафора. Можно привести и другие, например, говоря об интернете как инструменте или части образа жизни. Еще в 1998 году исследовательница Аннетт Маркхэм соотнесла эти метафоры и показала, что они работают по-разному[4].
Через интернет (или с помощью него) всегда что-то происходило: банковские переводы, новости, проверка курса валют, обмен имейлами. Это все не в интернете, а через интернет. Но «надевая» на него метафору пространства, мы начинаем говорить об интернете как о некотором континенте, новом мире, terra incognita — и тогда появляется весь этот язык: пионеры, первооткрыватели, свобода и т.д. Нельзяс ходу утверждать, что он колониальный, но, конечно, о новых территориях мы думаем как о фронтире, месте, где никого нет.
Использование таких метафор имеет очень существенные, в том числе политические, последствия. Ведь интернет — это в том числе технические объекты, интерфейсы. Но материальность не учитывается, когда о нем говорят как о незаселенном пространстве. Там будто никого нет и все только и ждут, когда же придет светлый и умный человек строить новую землю!
Вторая проблема Рунета связана с историями «отцов-основателей», чьи большие нарративы привлекают внимание в первую очередь. Подробнее об этом и жанре агиографии в истории интернета пишут сейчас многие исследователи, например Эндрю Расселл[5]. Или можно обратиться к работам Камиллы Палок-Берже и Кевина Дрисколла[6], они критикуют концентрацию на «первых» в интернете — первых ресурсах, пользователях. Итог этой критики таков:
А.А.
В образе интернета как «пространства свободы» большую роль играет либертарианская утопия — он мыслится как пространство реализации в первую очередь индивидуальных свобод. С другой стороны, можно вспомнить о несостоявшемся проекте советского интернета, где он был задуман как кибернетическая система централизованного управления. В интернете обязательно заложена индивидуалистическая утопия или существуют альтернативные его образы, в том числе и коллективные?
П.К
Заметь, что проект ОГАС[7] называют советским интернетом, еще и несостоявшимся. Строго говоря, это не совсем так. Историки говорят именно о нем, хотя это был проект сети для Госплана, и не единственный. Историк Алексей Сафронов делал на конференции Internet Beyond[8] замечательный доклад про другую систему — АСПР[9]. Но про эту историю вообще очень мало кто знает, хотя она в
Что это значит для интернета? Сетевых проектов было множество, и они вовсе не обязательно стремились к тому, чем в
В книге «От контркультуры к киберкультуре»[10] исследователь Фред Тернер описывает, что когда-то все было иначе. Сети и компьютеры, появившиеся в 1960-е, служили тогда символом механизации. Студенты говорили: «Эй, это же автоматизация, ребят. Это же они машины нам сейчас поставят и будут нами управлять». Потребовалось 20 лет разных событий, чтобы идея либертарно-индивидуалистической утопии стала своего рода тканью, покрывающей холодные механизмы антиутопий. Такая ткань представляется, знаешь, бесшовной, глобальной, идеально прилегающей. Сейчас мы видим, что эта ткань порвалась, и острые углы опасений торчат во все стороны. Но не стоит забывать, что это один из сюжетов истории интернета, которая сама по себе никогда не была однозначной и однонаправленной.
Так происходит не только с интернетом. Исследовательница Маша Рикитянская недавно защитила в Швейцарии замечательную докторскую диссертацию про радио[11]. Оно до Первой мировой войны называлось иногда worldwide wired. Предполагалось, что радио будет соединять все страны, обеспечивать всеобщую открытость, прозрачность. Потом политическая ситуация изменилась, провода никуда не делись, но их стали воспринимать иначе, чем до войны.
Дифференциация функций в интернете
А.А.
Критики интернета часто отмечают, что он сильно сегментирует пользователей по политическим взглядам и мировоззрению, что ограничивает политическую коммуникацию. В России между платформами есть поколенческая и социальная сегментация. Известно, что соцсети делятся так: VK — школьники и студенты, «Одноклассники» — старшее поколение, жители регионов и постсоветских стран, Facebook — различные профессиональные сообщества и так далее.
С этим связан интересный феномен. Пару лет назад пользователей «Одноклассников» начали сильно высмеивать в «остальном интернете». В VK появился паблик «Филиал одноклассников», где выкладывались скриншоты комментариев и постов из «Одноклассников». Появилось YouTube-шоу «Класс народа», которое существует до сих пор. Комик Денис Чужой рассказывает, как пользователи «Одноклассников» реагируют на повестку дня. То есть интернет не просто сегментирован, есть и репрезентации одного сегмента интернета в другом. Эти скриншоты из «Одноклассников» — в принципе то, как условно более привилегированная городская прослойка воспринимает людей более низкого социального статуса (неслучайно название «Класс народа»).
П.К.
Правда, но это началось намного раньше. Например, в «Живом журнале» обсуждали рецепты народных кулинарных сообществ в группе «Майонезанах»: «нямку, которую муж съел урча». В основном это были рецепты типа «взять пельмени, посыпать бульонным кубиком, полить майонезом и запечь в духовке». То, что доступно людям с небольшим достатком.
В обоих случаях онлайн-практики поддерживали классовое разделение. Люди, которые могут позволить себе есть руколу, показывали свое классовое превосходство над теми, кто не знает такого слова.
Почему это происходит в интернете? Люди получают доступ к тому, как другие живут и говорят друг с другом. Такого раньше не было. Люди в светских салонах не могли телепатически перенестись на крестьянские посиделки, послушать, что говорят крестьяне, вернуться к бланманже и сказать: «Господа, я слышал удивительное! Это невозможно, а еще это неприлично». Сейчас такое происходит даже в рамках одного сервиса.
Но часто говорят и о «войне твиттера с фейсбуком», да. На этих примерах видно, что платформы работают отчасти как инфраструктуры, поддерживающие различия, и не только классовые. Ведь граница инфраструктуры связана с границей нашего понимания социальной нормы: пока все вокруг нас происходит без сбоев, мы не видим инфраструктуру. Мы начинаем видеть ее, когда что-то не в порядке.
Интернет и государство
А.А.
В исследованиях Клуба любителей интернета и общества вы часто обращаетесь к стейкхолдерам интернета. Государство, кажется, стало участником дискуссии об интернете относительно недавно. Если мы говорим об интернете как об инфраструктуре, кажется вполне нормальным, что он — как и другие общественно важные инфраструктуры вроде электричества и канализации — находится под контролем государства. Но в символическом поле государствои интернет часто кажутся несовместимыми.
В этом смысле то, что в апреле 2018 года Марк Цукерберг давал показания в Конгрессе, было важным событием. Интересно, что зрители подчеркивали даже визуальный контраст — молодой Цукерберг, немного похожий на инопланетянина, выступает перед престарелыми парламентариями. Словно объясняет бабушке, как звонить по Skype. Государство воспринимается как нечто архаичное, не совпадающее с интернетом. Как государство представляет себе интернет? И кто это самое «государство» — отдельные чиновники из Роскомнадзора или государственная машина?
П.К.
Государство начало регулировать интернет, когда восприняло его как инфраструктуру. Причем не только для обмена информацией, не только как часть медиа. Всерьез этот интерес появился, когда интернет стал частью повседневности разных институций. В том числе тех, что подотчетны государству. Если связь между кассовыми аппаратами барахлит, а в больницах люди задыхаются оттого, что у них управление аппаратурой через интернет, с кого спрашивать? С чиновников. В этом смысле действия государственных органов, направленные на усиление управления инфраструктурой интернета, ясны и очевидны. Заметим, иногда государство же и проводит этот самый интернет.
То есть ты прав, что государство — не единое по отношению к интернету. Интернет тоже не единый. Интернет ведь распространился по России без особой помощи государства. Было несколько грантов в 1990-е, но и только (в отличие от Китая, например). И вот государство получило откуда-то интернет. Потом он разросся. И чтобы стать стейкхолдером, который несет реальную ответственность за эту разросшуюся штуку, нужно измениться.
Можно сравнить это с варварскими государствами, из которых ушел Рим. Почему в одних местах остались акведуки и дороги, а в других нет? Ведь римские дороги требовали огромной работы по их поддержке. Нужен «станционный смотритель» каждые несколько километров. Империя распалась, смотрители разошлись, работу свою забыли, и всё. Во многих местах не стало дорог. Стали ходить на лодках и кораблях по рекам. Потом возникла новая инфраструктура. Сегодня многим государствам досталась инфраструктура, которую они не создавали. Будет ли как с дорогами в Риме?
Чтобы осознать себя стейкхолдером, государству нужно более сложное согласование. У крупных компаний, как у YouTube, много логик, а у государства какие логики? Я изучаю, как действуют разные государственные, министерские логики. Многие из них — очень глобальные, абсолютно не государствоцентричные — существуют в рамках мировой конкуренции. Они говорят: нам нужны самые передовые технологии при самых высоких профитах и низких издержках. Чтобы стыковать планы министерств с планами государственной безопасности, администрации президента, они должны пояснять, зачем им нужна та или иная технология. А безопасники говорят: «это угрожает нашему суверенитету». Как в любой компании, результат переговоров очень трудно предсказать.
Поэтому нужно учитывать масштаб явлений. Где-то государство действует как целостный актор, где-то нет. Мы задумываемся о том, что государство усиливает внимание к интернету, когда происходят какие-то значимые для нас события: когда блокируют Telegram или Марк Цукерберг выступает в Конгрессе. В этом особенность интернета. Он очень сильно встроен в нашу жизнь, и увидеть его как
Я считаю, что интернет может заставлять нас быть исследователями в широком смысле. Видеть, что приложения в смартфоне — одновременно часть большой истории. Чтобы понять их связь, можно начать с того, что мы сами делаем в интернете. Ощутить границу нормы и то, с чем она связана. Можно вести медиадневники или проводить раз в полгода гарфинкелинги, чтобы понять, какое слово стало сложно написать в соцсети. Почему нельзя написать в Instagram «х…й»?
Это статья из книги «Одновременность неодновременного». Читайте другие статьи в коллекции на syg.ma.
Армен Арамян
Антрополог, независимый исследователь; редактор журнала «DOXA»; участник исследовательской группы «AAA».
Социолог, преподаватель Высшей школы экономики, создатель Клуба любителей интернета.
Примечания
1. Asmolov G., Kolozaridi P. The Imaginaries of RuNet: The Change of the Elites and the Construction of Online Space // Russian Politics, No 2 (1), 2017. P. 54–79; Asmolov G., Kolozaridi P. Run Runet Runaway: The Transformation of the Russian Internet as a Cultural Historical Object // Gritsenko D., Wijermars M., Kopotev M. (eds.) The Palgrave Handbook of Digital Russia Studies. Cham: Palgrave Macmillan, 2020. P. 277–296.
2. http://clubforinternet.net/.
3. См.: Юлдашев Л. Тонет — реконструкция одной истории // Неприкосновенный запас, No 130, 2020. С. 72–94.
4. Markham A. Life Online: Researching Real Experiences in Virtual Space. Walnut Creek, CA: AltaMira Press, 1998.
5. Russell A.L. Hagiography, Revisionism & Blasphemy in Internet Histories // Digital Technology, Culture and Society, vol. 1, issue 1–2, 2017. P. 15–25.
6. Driscoll K., Paloques-Berges C. Searching for missing «net histories» // Internet Histories, No1, vol. 1, 2017. P. 1–13.
7. Peters B. How not to Network a Nation: The Uneasy History of the Soviet Internet. Cambridge, MA: MIT Press, 2017.
8. http://internetbeyond.net/2019.
9. Сафронов А. Автоматизированная система плановых расчетов Госплана СССР как необходимый шаг на пути к общегосударственной автоматизированной системе учета и обработки информации (ОГАС) // Экономическая история, т. 15, No 4, 2019. C. 395–409.
10. Turner F. From Counterculture to Cyberculture: Stewart Brand, the Whole Earth Network, and the Rise of Digital Utopianism. Chicago: University of Chicago Press, 2016.
11. Rikitianskaia M., Balbi G., Lobinger K. The Mediatization of the Air: Wireless Telegraphy and the Origins of a Transnational Space of Communication, 1900–1910s // Journal of Communication, No 68, 2018. P. 758–779.
