Тридцать лет назад мой коллега по Корнельскому университету Бенедикт Андерсон опубликовал небольшую книгу под названием «Воображаемые сообщества» . Эта книга была его критическим вкладом в дискуссию марксистов; в ней оспаривалась предпосылка, что для анализа необходимо понятие класса как движущей силы исторических изменений. Андерсон настаивал на том, что политическое единение определяется чувством принадлежности к нации, и одновременно признавал, что этот воображаемый коллектив является именно продуктом воображения и ничем другим. Он также утверждал, что субъективное происхождение национализма нисколько не уменьшает его силу и, более того, не мешает ему играть определяющую роль в политических событиях.

Но Андерсон пошел еще дальше. Он задался вопросом, как и почему именно эта форма коллективной идентичности оказалась столь успешной. Ответ он нашел в эволюции «печатного капитализма», которая — в наименее отдаленном прошлом в постколониальных странах — сделала возможным чувство коллективной связи, преодолевающее как религиозные и этнические, так и классовые различия. Способность вообразить нацию была следствием возникновения аудитории, читающей газеты и романы, в результате массовой грамотности в одном и том же языке. Идея Андерсона оказалась крайне продуктивной, став объяснительной моделью для таких разных национальных государств, как Филиппины, Япония, Аргентина и Таиланд.

СССР целенаправленно строился по иной модели. Он имел федеративное устройство, в его состав входили различные республики и народы, которыми управляли в интересах рабочего класса. Однако то, что они все говорили по-русски, вызывало у людей чувство принадлежности к коллективному проекту, чего не смогла бы достичь культурная политика, основанная только на классовых принципах. Здесь наблюдалась обратная динамика власти. Владение русским языком позволяло населению различных социалистических республик приобщаться к транснациональной политике и культуре космополитизма, и молодое поколение гордилось тем, что может шагнуть за рамки своей местной идентичности. Когда десять лет назад я посещала Ташкент, молодые люди, говорившие по-русски, все еще испытывали эту гордость.

Национализм нынешней путинской России кажется более закрытым. В ситуации с Украиной желание воссоединиться с ее русскоговорящим населением выглядит реакционным. Здесь безраздельно властвует тоска по прошлому (но не по социализму). Однако глядя, как киевские националисты выбирают английский язык, а заодно неолиберальную идеологию глобальных рынков, а украинские сепаратисты перескакивают через ХХ век, желая вернуться к русским корням времен князя Олега и Владимира Великого, я испытываю немалую тоску по аналитике Бенедикта Андерсона и Карла Маркса.

Всемирная толпа — это не какой-то объект, который интеллектуалам надо описать, но соединение из нас самих. Говоря о всемирной толпе, обращаясь к ней, ведя с ней диалог, мы помогаем воспитать в ней самосознание, прививая ей способность к критике. Ее потенциал — это наш собственный потенциал.

Классовый анализ никогда не был так актуален, как сегодня. Когда, пользуясь тем, что 11 миллионов иностранцев находятся в Соединенных Штатах нелегально, корпорации нанимают их на работу без какой-либо защиты, будь то профсоюзы, установленная минимальная зарплата или медицинское обеспечение; когда под снижением загрязнения воздуха и воды в развитых странах имеют в виду перенесение губящих экологию производств в другие регионы; когда языком мировой олигархии с тем же успехом может быть русский и китайский, что и английский и французский, — от статистики было бы куда больше пользы, если бы она собиралась без привязки к национальным границам. В то же время политическое воображаемое монолитного рабочего класса, объединенного всемирной солидарностью, сегодня кажется чем-то мифическим.

Несомненно, те гражданские протесты в публичных пространствах, которые мы наблюдаем, не знают никаких классовых границ. По сути, именно вовлечение граждан во всем их разнообразии отличает протесты Арабской весны, «Движения возмущенных» в Южной Европе и «Оккупай» в Америке. Вот чему мир не может не выразить поддержки.

В разных местах требования очень сильно варьируются. Я понимаю, что далеко не все демонстранты — критики системы мирового капитализма. И не все недавние демонстрации проходили под лозунгами демократии. В Египте протесты 2012–2013 годов против демократически избранного правительства Мурси открыли дорогу военному перевороту. В Бангкоке гигантское число людей из привилегированных классов вышло на улицы в поддержку монархии и против этнических меньшинств. В Париже массовыми были протесты против однополых браков. Что отличает эти демонстрации от тех, которые вдохновляют весь мир?

Новым и многообещающим мне кажется то, что в определенных случаях утверждается разнообразие самого состава участников этих гражданских акций. В парке Гези в Стамбуле турецкие феминистки, женщины в парандже, курды, социалисты, исламисты, антикапиталистически настроенные мусульмане, геи и лесбиянки и даже футбольные фанаты собрались вместе, чтобы восславить и защитить разнообразие их публичной сферы. От Москвы до Майдана и Мехико такое типично для демонстраций, которые не выражают тоску по прошлому, а скорее проникнуты духом предвосхищения. Среди участников есть люди всех возрастных групп и секторов экономики, но импульс исходит от молодых — от тех, у кого впереди (шаткое) будущее. В основном это горожане, привыкшие жить среди разных рас и культур. И, что принципиально, они владеют решающими для нашего времени политическими технологиями социальных медиа.

Эти действующие субъекты образуют новое политическое животное в генофонде человечества. Мы можем назвать его «всемирная толпа». Как нам следует понимать это грандиозное человеческое объединение? Займет ли оно постоянное место в расстановке политических сил? Или оно станет исчезающим видом, который затравят с помощью механизмов слежения и доведут до раннего вымирания? Бесформенная и анонимная, всемирная толпа еще только открывает свои возможности. Пока еще неизвестно, способна ли она выжить в нынешней политической обстановке. Ее потенциал увеличивается, когда люди говорят вместе, производя коллективные высказывания изнутри не привязанной к определенному месту общины (a trans-local commons). Всемирная толпа — это не какой-то объект, который интеллектуалам надо описать, но соединение из нас самих. Говоря о всемирной толпе, обращаясь к ней, ведя с ней диалог, мы помогаем воспитать в ней самосознание, прививая ей способность к критике. Ее потенциал — это наш собственный потенциал.

29 августа 2014 г.

© Даниил Аронсон, перевод с английского

Полный текст статьи «Всемирная толпа как обещание демократии» Сюзан Бак-Морс можно прочитать в новом номере журнала «Синий диван». Презентация номера пройдет в январе 2015 года.