Первое вступление. Что-то вроде письма автора.

Хронологически следующее высказывание должно находиться где-то посередине рецензии, как итог какой-то части проделанной работы и рефлексии на тему «ах, почему же не получается так, как хочется». О себе можно говорить любые гадости (главное, чтобы с ними не соглашались окружающие, так гораздо интереснее, сразу обнаруживается «доля здоровой самокритичности»). Заниматься этим не хочу, ибо все причины вроде творческого кризиса, несобранности и отсутствия способностей к необходимому виду деятельности — чистой воды отговорки, нежелание разобраться в проблеме. В сухом остатке — о спектакле хочется рассказывать бесконечно, но при письме те же самые тезисы оказываются поверхностными, неинтересными и наталкивает это на грустные размышления, за что же выбраны были именно эти люди.

Маленькая предыстория.

«Метаморфозы» возникли как тема для работы совершенно осознанно и, более того, трезво. То есть, собираясь еще на мастер-класс Серебренникова/Бобе (так, кстати, для меня и не состоявшийся), я смутно догадывалась, что закончится навязчивая идея «во что бы то ни стало попасть на спектакль дважды» написанием курсовой.

Сейчас, не смотря на необходимость разобрать несчастный спектакль, переварить его и сложить из оставшегося нечто новое, я люблю его. Возникло ли чувство с первого показа? Нет. Публичный прогон, игравшийся в полсилы с условием «Ребята, вы же понимаете, что это всего лишь открытая репетиция, если что-то не пойдет, мы можем прерваться… или совсем закончить… как получится». Конечно, основные вещи были понятны, и то — что доживет из них до премьеры, было не ясно, то есть существовал определенный риск посмотреть два разных спектакля с разницей в четыре-пять дней, объединенных лишь названием и исполнителями. Меня все это мало вдохновляло, проект бы выбран авансом. Просто потому, что существовал некий внутренний срок, до которого стоило определиться, и календарь, не предвещавший ничего более примечательного. От самого показа осталась только всегдашняя любовь к «Седьмой студии», пять минут радости от сцены с козлом и чувство, что история античного театра слушается не зря.

Расклад не лучший. Учитывая мою привычку сначала смотреть спектакль целиком, без единой записи в блокноте, а потом, на второй раз, строчить без остановки, фактически не видя происходящего на сцене, это вообще больше походило на катастрофу. Рецензия на безмерно мною любимого Серебренникова, но с совершенным равнодушием к увиденному.

И — на премьере я буквально сошла с ума от восторга, резонировала от каждого эпизода, умудрилась и полноценно, тепло отсмотреть, и запомнить почти по минутам, и отработать — остались хорошие, подробные, а главное — образные записи, примерно на 90% вошедшие после перерыва в «сведенные» черновые материалы, на которые я всегда опираюсь. Как и было уже сказано в самом начале — говорить о «Метаморфозах» на протяжении почти трех недель, прошедших после просмотра, хотелось и моглось подолгу, с постепенным обнаружением новых связей и фишек.

Здесь и кроется проблема. Рассказывая о спектакле, я его представляю себе, в памяти он живой, теплый, объемный — как хорошо знакомый человек. Легко возникает в голове во всех мелочах и ощущениях. Рассуждая вслух о каком-то моменте, я выстраиваю модель ситуации, как именно это было на сцене. В конце концов, передо мной не собеседник, а действие.

Ключевые слова здесь — «вижу» и «ощущаю». Для меня «Метаморфозы» насыщенны тем, что трудно поддается фиксации — зрительными и тактильными образами. Вспоминаю обсуждение «феномена Някрошюса» и понимаю, что попала в схожую ловушку. Много, очень много того, что нужно воспринимать непосредственно, лучше всего это осознавалось при попытке записать приемы «игры в любовь» в эпизоде Мирры и Кинира. Господи, так просто было сделано, просто и в то же время до дрожи красиво, впечатляюще и понятно, будто душа несуществующей девушки из поэмы Овидия раскрылась как сундук и можно заглянуть и увидеть, что просходитт внутри. Всего лишь несколько жестов, их можно показать рукой, на бумаге же приходится тратить бесконечно много слов, отяжеляющих и отнимающих смысл у происходившего. Перечитываешь и не понимаешь, как это работает. Почему, сидя даже на последнем ряду, чувствуешь трепет от этой сцены, какой-то электрический разряд. При рассказе это чувство возобновляется, но пишешь — и магия растворяется, как и лица на проекции, становится тенью, оставляя от себя воспоминание, как это было здорово. Невозможность донести свои эмоции до других рождает обиду и беспомощность. Как же так, я же точно знаю, что работало это изображение на экране, на котором видны миллиметры и полувзгляды, но рассказать на бумаге без тонны букв, тем более для тех, кто не видел — миссия невыполнима.

Отдельная тема — музыка. Её я не понимаю на должном уровне в силу отсутствия привычки и образования. Следовательно, для описания остаются только возникавшие по ходу образы и физические ощущения, которые вообще не дают ясной картины. Моя любимая мелодия — в эпизоде «Потоп». Ничего внятного, кроме «это громко, с партией ударных, звуки похожи на накатывающие волны, а еще это как будто, утопая, перестаешь барахтаться, расслабляешься и погружаешься в воду целиком» (я тонула, так что знаю, о чем говорю). Не слишком впечатляет, правда? Ах да, могу дать послушать желающим, я умница, нашла использовавшуюся композицию в интернете, так будет чуть лучше. Для рецензии не подойдет, не разговор. Но музыка — хорошая! Под нее и возлияния писались большие куски текста, вводит в такой транс, никакой химии не надо для стимулирования творческой деятельности. Спектакль, опять же, вспоминается отлично, определенными частями, неважно. Пишу про гибель людей от насланной богами стихии — в голове звучит саундтрек, начинаю видеть волны, настолько мощные, что, кажется, способны снести не только город, а, пожалуй, и Землю сместить на другую орбиту. В музыке слышатся стоны, шум чего-то разрушающегося… На показе усилители такие, что ряды дрожат от этих звуков. Ощущение соединяется с визуальными впечатлениями, искажающееся лицо Зевса, слова о песке морском. Я — что-то маленькое и легкое, осколок ракушки, да? Скоро придет девятый вал, спасаться… Примерно это записано на спектакле, читать смешно и немного стыдно. Плохо облекается в обычные фразы, хочется к абзацу приложить MP3файл, хоть как-то подтвердить.

Или звуковое оформление «Пигмалиона». Мария Поезжаева рассказывает эту историю под звуки, напоминающие шум капель, причем не просто, а именно по хрусталю. Похожий на маленький серебряный треугольник или колокольчики смех актрисы, рифмующийся с капельками. Возникает ассоциация с крошечными снежинками, холодными, хрусткими. На показе мысли об этом непроизвольно и естественно. Перечитываю про «звуки хрустально падающих капель» — неужели в здравом уме можно написать так пошло и банально? Приторно, сплошное общее место, ужасно.

Есть и вещи фиксируемые, но кривовато. В бумагах осталось: «Полутварь — цитата из “Отморозков”. Смешно, стеб». Оказалось, про кусок о допросе некими контролирующими силами, во время которого героя чуть не убили, поскольку на него не распространяются законы ни человеческие, ни, простите, скотские. Застрял между двумя состояниями, а кодекс написать забыли, извини. Хорошо, понимаю, что хотела сказать. Есть что-то общее, по духу скорее. Можно притянуть за уши сцену избиения в кутузке Гриши Жилина, не хочется, будет откровенный фейк. Попытка честно объяснить связи — откровенный бред, сработало иррациональное чутье. И не смешно.

Или сцена не забавная, а вполне себе страшная, на мой взгляд. Монолог Полутвари между убийством Орфея и потопом. Ассоциаций море, таких, что невозможно внятно растолковать. Чем рассказ о растерзанной на свалке незнакомке напоминает «Божественную комедию» с плохим концом для Беатриче? Даже глупо поднимать эту тему.

Итак, следующие за «маленьким любовным хоррором» фразы. Для чистоты эксперимента привожу целиком.

«Я вижу чаши. В одной чаше — добро. В другой… в другой чаше зло. В третьей чаше лица богов. В четвертой чаше имена и одежды. В пятой чаше смерть. В шестой чаше… смерть. В седьмой чаше — смерть! В восьмой чаше — смерть! Во всех остальных чашах… во всех остальных чашах — смерть!»

Текст не ахти какой глубокий, да и не в нем дело. Главное заключено не в словах, а в исполнителе. Играет Полутварь молодой артист «Седьмой студии» Никита Кукушкин. Концентрация на нем, на его метаниях по сцене, на интонациях, жестах. Грязь на коже и твердая уверенность в правоте. Страшные мысли и пронзительные голубые глаза. Вспоминается, что год назад, во время первых показов на публике, роль была у Сергея Медведева, артиста МХТ, похожего на полусумасшедшего — или уже блаженного — юродивого. Сравнивать смысла нет, оба хороши по-своему. В Никитином исполнении есть что-то коробящее. Неправильно, когда молодые люди говорят о том, что боги, небеса, высшие силы etc приготовили миру только забвение и прах в конце пути. Произносится это осознанно, взвешенно, аж дрожь берет. Хотя и стара истина.

Кажется, дело переходит к жалобам и жалости к себе. «Ты всегда был склонен к мелодраматической риторике», так что последнее и важное. О чем пишу и как это безобразие назвать. Для меня вопросы взаимосвязанные, хочется дать такое имя тексту, чтобы человек взял в руки, прочел заглавие и понял, что заключено в рецензируемом спектакле для автора. Сверхзадача, да. Обычно название появляется раньше работы, по нему я понимаю, что забралась в процессе не в ту степь или, наоборот, выхожу на нужную мысль. У «Метаморфоз» до сих пор нет ничего, кроме титульного листа с официальной информацией. Слишком много хочется вместить в один текст, концепции конфликтуют или просто не желают находить точки соприкосновения. Не могу сформулировать, о чем это. О чем-то большом и вечном. По крайней мере, решила для себя так, не о сатире на современное общество, не об олигархах, погрязших в нефтедолларах, не о митингах. К несуществующему тексту еще в первый день написания нашелся эпиграф, с которым не расстанусь ни за что. «Метаморфоза — наиболее общее понятие для всего, происходящего во вселенной». Просто, спокойно, без истерик и пафоса. Мир меняется, с этим нельзя ничего поделать, движение восходящее, по спирали. Поэтому — Овидий, древнеримский поэт, лишившийся переложения на гекзаметр. Поэтому — свалка из достижений цивилизации. Все мы живем с подобной в голове, называемой традицией или предрассудками, опытом или памятью поколений. Как и при Римской империи, люди не перестали любить, убивать и умирать. Только сейчас это немного по-другому, чуть больше греша, чуть больше рискуя, меньше опасаясь какой бы то ни было кары. Привет, атеизм и права человека на все-что-захочется. Свобода? Да. Желание летать и дилемма между свободой духа и тела (в смысле — не быть в тюрьме, иметь право передвигаться) не изменились. У Икара появились новые стальные крылья. Эвридика все еще гибнет и Орфей не может её вернуть, только теперь он этого и не хочет, предпочитая виртуальное пространство и его иллюзии.

Все осталось, изменившись. Метаморфоза — наиболее общее понятие для происходящего во вселенной, во времени, в пространстве, в мыслях, да в чем угодно! Неизменно прошедшее. Показ состоялся, он в вечности и в памяти. Остался вопрос, как его перенести на физический носитель, не убив. Живое и мертвое искусство. Стоит ли?…