Салли Таллант, директор Ливерпульской биеннале, руководила легендарной галереей Серпентайн с 2001 по 2011 год. Под её началом программная дирекция запустила множество проектов, интегрирующих незащищённые и непредставленные слои населения в общество и культурную жизнь.

К примеру, Салли придумала, запустила и вела программу Skills Exchange: Urban Transformation and the Politics of Care 2007–2012 (Обмен навыками: городские трансформации и политики заботы 2007-2012) — цикл арт-резиденций, проходивших в хосписах и домах для престарелых. Проекты, запущенные Салли, обусловлены двумя важными параметрами: истинной гуманистичностью и прозрачно выстроенным менеджментом.

В 2012 году она включилась в команду Ливерпульской биеннале на положении «кризисного» директора — за полгода до запуска новой выставки, посвящённой теме «Гостеприимства» и развёртывающейся на 52 площадках.

Проект биеннале переживал кризис идентичности — и команда, и городские власти не могли понять, для кого в действительности создаётся это событие.

В беседе с Лорой Робертсон Таллант вспоминала: «существовали несколько групп, в особенности художников, которые не чувствовали связи с фестивалем; им нравилось его смотреть, но им не казалось, что они могут принять участие».
Тогда же Таллант отмечала, что она решала «проблемы с тем, как работа биеннале комбинировалась и связывалась с широким, общенациональным контекстом» [1].
Программам недоставало целостности и связности, и Салли взялась это исправить.

За 5 лет управления ей удалось создать знаковое событие, сопричастность которому ощущают и художники, и простые горожане, и представители бизнесов, и властей.

Биеннале 2016 года посетило ~110 000 гостей, которые отправились как минимум на 5 площадок проекта; общее число посетителей, познакомившихся хотя бы с одной работой или хотя бы с одним проектом выставки, составило порядка 1.2 миллиона [2].

В беседе, состоявшейся зимой 2016 года, Салли, член экспертного совета Уральской индустриальной биеннале, рассказала о том, как биеннальный проект может становиться значимым для горожан, подчеркнула важность работы с индустриальным контекстом и коммуникации с широким населением, которое следует дробить на целевые аудитории.

Мы проводим исследование, посвящённое взаимодействию и взаимообогащению промышленных компаний и культурных агентов — пытаемся понять, как лучше всего выстраивать коммуникацию, каким принципам она должна подчиняться.

Это интересно слышать, потому что ты говоришь из индустриальной парадигмы.

Наши культурные центры не совпали во времени с индустриальными. Они пришли на смену. Мы пост-индустриальны. Если ты решишь поехать в Ливерпуль или Манчестер, вместо фабрик увидишь галерею. Взгляни на Тейт Модерн; вместо промышленности — культура или что похуже.

Мы даже не можем вспомнить, каково это было, жить в индустриализированном мире.

Реиндустриализация Британии требует удешевления фунта. (прим. ред. — что и случилось после беседы: валютная комбинация GBP / USD упала с 1.4705 от 22 июня 2016 года на 1.2068 к 16 января 2017 года) [3]. Но порочный круг разорван — страна решила оставить Европейский союз, фунт упал, вот и наш, ха-ха, шанс на реиндустриализацию. Что же касается художественного осмысления промышленности, то несколько раз мне доводилось видеть хорошее искусство.

Например, Сяо Фэй, китайская художница, сделала прекрасную работу Whose Utopia? на фабриках по производству ламп накаливания в Германии и Китае.
Она предложила работникам воплотить их фантазии. Невероятный фильм: зритель видит конвейерную линию, за которой внезапно появляются танцовщицы в балетных пачках. Это пример вовлечения художников в работу компании, работы с индустриальным контекстом. Кажется, этим занимается Siemens. Ну, и этим занимались Artist Placement Group в 70-х, пытаясь поместить художников в промышленный контекст.

Забавно, что «промышленность», «индустрия» сразу тянут за собой ассоциации в духе «фабрики», «сталь», «прокат»…
Хотя новая промышленность высокотехнологична и биотехнологична.

И эти виды промышленности требуют от сотрудников творческого подхода, иначе не будет роста, не будет конкурентоспособности. IT-промышленность уже работает с машинным трудом, меняет технологические процессы… Вообще будущее того, как это может быть устроено, очень интересно. Индустрия всегда была про «труд» — а теперь она про «машинный труд».

И про свободное время, которое она дарит очень разным людям.
И как им распоряжаться?

Трудно предугадать. Важно понимать, что наши общества выстроены по старым лекалам, и им требуется перезагрузка. Мне незнакома ваша социальная реальность, потому я сужу по нашей. В России явно всё по-другому… Но у нас, к примеру, стремительно стареет население. Мы переходим демографический порог: люди будут жить дольше, работать меньше… Возможно, нам следует подумать, как занимать это «свободное время». Может, нам стоит бороться с одиночеством и заботиться о других.

Может, вместо того, чтобы идти на работу, люди смогут навещать одиноких стариков.

Или скрашивать дни тех, кому осталось совсем чуть-чуть. Кому приходится сгорать в хосписах. Ведь меняется и самый принцип нашего сосуществования. Например, вопрос можно поставить и так — не «почему у нас много свободного времени?», а «почему вообще мы работаем и для чего нам нужны деньги»?

Ну, если обратиться к примеру России, у нас есть несколько промышленных гигантов, которые занимаются социальными программами. Но социальная ответственность неочевидна и нелегка для многих бизнесов.

Мне кажется, мы приблизились к Америке: у нас действует модель, вынуждающая бизнесы принимать соцнагрузку. Но проблема в другом — в рабочей нагрузке. Британия перешла в режим, отпускающий людей с работы только в восемь вечера. А приходят они на работу к девяти. И не успевают вовсе проводить время с семьёй. Это чёрте что. Какую культуру мы можем предложить?

Думаю, что правительство должно влиять на политику компаний, демонтировать такой режим работы. И во-вторых, компании должны ощущать ценность человеческого капитала. Понимать, что благополучие бизнеса зависит от благополучия их рабочей силы. Что касается России, то у вас есть ужасно богатые олигархи, которые поддерживают культуру, это интересно. Правительство может быть отдалено от культуры, но частные лица решаются взять на себя ответственность. Значит, они видят ценность культуры.

Большие олигархи вооружают художников социальным капиталом. И это важно, поскольку культурный и социальный капитал, который вверяют художникам, имеет огромное значение в международном контексте.

Кроме того, они поддерживают тех, кто воспроизводит мировые практики в России, «одомашнивает» глобальную культуру. И это близко к мягкой дипломатии, которой, кстати, славится ваша страна. Вспомним традицию коллекционерства. Тот же Эрмитаж — это же невероятно, у вас весь Матисс. Все лучшие работы импрессионистов, и всё в России.

Да, такова была воля государства.

История Британии отличается. Например, у нас многие промышленники в викторианскую эпоху развивали свои городки, в которых они строили фабрики, заводы, обрабатывали хлопок, варили сталь и прочая, — строили музеи и галереи, собирали коллекции. Та же галерея Тейт начиналась как индустриальная галерея, и её сотрудники пришли из промышленного сектора. Но история инвестирования в общество изменилась. Этих промышленников больше нет. Как и денег. Деньги остались только в Лондоне. Кроме того, богатые IT-предприниматели слишком молоды, они даже не знают, как заниматься филантропией. Их обуревают мысли о величии: сделать лекарство от СПИДа, спасти весь мир от всего. Блумберг в сравнении с ним — промышленник старой закалки, он поддерживает культурные инициативы по всему миру.

Думаю, это связано с тем, что у нашего поколения нет социальных утопий.

Твой мир — сплошная неразбериха. Но её можно распутывать. В конце концов, у вас столько каналов связи. Мы вот сейчас говорим по Скайпу. А у меня, например, на заре карьеры не было интернета. Ваш мир связан крепче, и мне безумно интересно, что вы будете с ним делать. Например, мы можем связывать тех, кто не так включен, недостаточно представлен. Искусство предлагает встречу с новыми людьми, новый опыт. Опыт, которого нет в Сети; фактический, физичный по самой своей сути.

Что дает искусство? Вы проживаете опыт, длящийся во времени, с теми, кто такого переживания не ожидал.

И это — вернусь к обозначенной теме — то, что мы можем предложить стареющему обществу. Стареющему и одинокому. В нашей стране люди выходят на пенсию около пятидесяти, и им нечем заняться. У них больше нет работы, мало друзей и интересов. Мы выбрали изоляцию.

И потому важны проекты коммунального жилья, совместные ужины для одиноких и прочая… Они кажутся очень хорошими. И оттого я ещё больше хочу понимать, как думают молодые. Чего они хотят? Как они будут развивать рынки? Какое общество захотят построить? Важно помнить, что наше поколение не строит общество для себя. Лучший пример — лунная программа, которая собрала множество предприятий вокруг одной цели. Добраться до Луны.
Людям нужна цель.

А как говорить об этих целях? Как говорить о них с правительством, с бизнесами? Как озвучивать позитивные планы, связанные с искусством?

Думаю, это легко. Потому что государство и правительство были созданы нами.
Это представительные инструменты. Правительство представляет народ. Парламент учитывает наши голоса. Когда, например, я говорю с мэром или кем-то из органов управления, то я говорю, что творчество необходимо для людей, оно умножает и усиливает человеческий капитал. И, если мои собеседники не страдают человечностью, я переключаюсь на более прямую экономическую риторику.

Культура — самый быстрый множитель бизнеса. Любое крупное культурное событие прибавляет дохода всей сфере обслуживания в городе, затягивает новую публику и отбивает инвестиции.

Главное — помнить, что твой собеседник, пусть даже и не гуманистичный по натуре, суть твой партнёр. Важно помнить, что ты говоришь с согражданином, который может работать над той же целью, что и ты. И вы можете спрашивать друг друга: «Что нам стоит сделать? И как это осуществлять»?

Ссылки:

1. «I want to make it part of people’s everyday lives», A-N;

2. По данным Liverpool Biennial 2016 Evaluation, BOP Consulting;

3. По данным Bloomberg от 16.04.17.

Беседа проходила в рамках проекта «Философия и практики современного искусства»; первая публикация — издание «Новые миры. Искусство и производство», 2017.