скоростная беспрерывная линия придорожного леса

разломанный надвое

А тебе хочется внутрь

*** *** *** *** *** *** *** *** *** ***

К Крыму невозможно подготовиться. Ты попадаешь в странную зону неполного, неокончательного (необязательного) отчуждения с неясными провалами в серую зону. Здесь нет Uber, но есть Wildberries. Службы доставок местные, сети магазинов просто поменяли название и продолжают здравствовать. Симку лучше купить МТС или от здешних операторов, если не страшно нарваться на нагрев. А меня подводит YouTube Music: большая часть моего плейлиста просто недоступна, и VPN не всегда помогает, тут нужно ещё наловчиться. К третьему дню я понимаю, что Dimmu Borgir плохо подходит к дороге на смену. А ведь это важный промежуток знакомства с новым окружением, и только утром есть эта кроха путевого времени. Из окон на тебя валится горный массив, рассвет, вздымающееся море, искривляющее горизонт. Попробуй, привыкни. А дальше ты приезжаешь на киносъёмочную площадку, превращаешься в рабочее тело, равнодушное к окружающему миру, ко всему, кроме самого процесса съёмки.

Так и проходят первые дни. Тело отторгает новую землю, воду, еду, обсыпает прыщами лицо, обветриваются губы, наливаются болью мышцы от постоянных подъёмов и спусков, сознание отторгает новую реальность, её изгибы и формы, людей, собак и кошек, незнакомый свет и воздух.

Это моя первая кино-экспедиция. Впереди целый месяц вдали от дома, заполненный работой и редкими выходными.

Но всё время что-то мешает.

Половина запланированных на день сцен стабильно не снимается по множеству причин. Большая часть группы страдает от безделья и ожидания в простое. Когда всё застывает, застываешь и ты, бродишь вокруг да около как зомби, внутри которого человек, поставленный на паузу. Неснятые сцены, объекты, локации, люди, реплики и актёры застревают в голове. Катарсиса в конце не случается. Едешь назад по тёмному полуострову, отупело смотришь перед собой без единой мысли в голове, автоматически двигаешь конечностями. Ты только желание. Ты хочешь спать. Или, как было бы точнее, — хочешь отключиться. Завтра лучше не будет.

Всё время что-то мешает.

Погода.

Она владеет кинематографом как жестокое, капризное божество, внедряясь в тело фильма, говоря за себя, играя от своего имени. Здесь будет солнечно. Потому что Ей так хочется. И все эти поливальные машины и дымовые завесы — только слабая имитация Её императива. Мы в ожидании застываем, глядя, как дым, растеленный для кадра, размывается в каменном лесу в горах, неумолимым ветром разносится под соснами и, растворяясь в соленом воздухе, улетает к морю.

Ожидание.

В Ялте холоднее, чем в Москве, Туле, Тюмени и Ярославле. Дождь и туманы. Мы едем обратно в отель, водитель микроавтобуса рассказывает мне: это климатический катаклизм. Такая местность. Холодный воздух с гор встречается с тёплым воздухом с моря, ведь море в этом месяце уже нагревается. У меня захватывает дух. Я представляю толщу бесконечных вод, доступную взгляду только размазанной плоскостью до ограниченного горизонта, а внутри ОНО, недоступное, нагревается.

Климатический катаклизм. Перед белым носом микроавтобуса туман и ночь, туман и ночь, разметка видна только на полметра вперёд, и всё, неизвестность до следующего чистого промежутка. Туман спускается полосами, отращивает зыбкие удушающие щупальца, опоясывающие прибрежную линию полуострова.

Водитель говорит: в девяностые не было разметки на всем этом серпантине, и мы ездили на ощупь. Я воображаю слепой холодный нос машины, сросшийся с руками и ногами этого мужчины, тогда ещё совсем юного. Нос её покрывается мелкими росинками и рыщет, взрывает плоть тумана, этакая каракатица. В глубоком детстве, ночью, когда я уже лежала в кровати, за окном раздался страшный грохот. И бабушка сказала мне, выглянув на улицу — ух, ну и каракатица там едет. За домом пролегала трасса, наследие нефтяников, и мне было невдомёк, что речь наверняка о какой-то машине. Я вообразила в ужасе только металлическое шумное уродство, ползущее на тонких стальных лапках.

У нас в Тюмени я туманов не припомню.

А в Ялте холоднее. На обеде я прячусь от дождя в гримваген. Коллеге пришёл договор, упакованный в конверт. Читаем вслух. «В соответствии с условиями настоящего Договора Художник по гриму обязуется по заказу Компании принять участие в создании Фильма и исполнить обязательства, предусмотренные Договором, в том числе своим творческим трудом создавать Произведения и передать (осуществить отчуждение) Компании исключительное право в полном объёме на Произведения, созданные Художником по гриму…» Мне это кажется поэзией. Отчуждение от зарубежной пудры, искусственной крови, капелек пота в виде глицерина, зафактуренных землей с подножия Ай-Петри пальцев, затраченных салфеток и спонжей, гниющих теперь где-то на свалках. Отчуждение от объектов труда, подсчитать и уловить которые невозможно: за человеческим трудом прячется случайность, за выверенностью — импровизация мельчайших частиц в воздухе, паутин, переплетений деревьев, птиц и кошек, попавших в кадр, болезней, ржавчины. За строгим графиком — переработка, усталость, голод, форс-мажоры, недосып, похмелье и потерянные десятки часов, схлопывающихся в несколько дублей фантастического времени.

Потерянное, фантастическое время соответствует этим местам. Несколько дней торчим в Алупке на территории заброшенного санатория. Дореволюционные старые дома, превращённые после войны в места отдыха и лечения, достроенные под новые нужды тогда, и теперь опустевшие. На ступенях лестницы я подняла санаторный лист для медицинских исследований. В графе год: 198_ и пропуск. В улочках рядом над дверями домов проглядывают за облупленной штукатуркой дореволюционные вывески, нанесенные краской прямо на стену "…А. ЛИМАР…"

— или, может, это нарисовали советские киношники?

Здесь жил Куинджи, Бунин, Рахманинов и Шаляпин, Николай I, 184 человека и 284 жителя и крымских татар, здесь

мы идем в Воронцовский дворец «выглядит как в Англии»

мы снова ютимся со всем киношным хламом в переулках Ялты «в кадре будто бы Мексика»

*** *** *** *** *** *** *** ***

*** *** *** *** ***

* *** *** ***

*** *** *** *** ***

«Город Бога»

Спустя шесть дней выходной. Я гуляю по Ялте, пытаюсь справиться со своей дереализацией, но город этому сопротивляется, обросший заброшенными дворцами, поместьями с налепленными вовнутрь бизнес-центрами, паллетами, горами хлама. У меня не получается встретиться с реальностью. На хирургическом столе встречаются деревья и пластиковые пакеты вместо листьев, баночки из–под красок с пучками травы, водопад со старым холодильником, набитым пустыми бутылками, море с сожжёнными балками, шахты с горами пластиковых пакетов и пещеры со складными кроватями. Мусор становится ещё одним порядком “природы”, необъяснимым элементом в самых неожиданных местах вдали от вылизанных набережных. Из гор, задыхающихся в туманах, получится отличная фотография; из стоящей у стены паллеты с накинутым на неё чёрным мешком с драматичной драпировкой — натюрморт. Я начинаю замечать странное слипание объектов вокруг себя. Будто бы в раскаленном воздухе спаиваются воедино дрожащие куски реальности.

Что-то вроде холодного и тёплого воздуха над дорожной лентой.

Сама я слипаюсь с полуостровом, и тело принимает форму, которая больше подходит ему. Раздуваются мышцы, темнеет кожа, полируются ногти и светлеют волосы. Я слипаюсь с мусором, морем и своей работой.

*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ***

Я давно не приступала к тексту вновь. Под Севастополем, в россыпи занятых нами фавел, превращённых в декорации, я прячусь от солнца в палатке, наблюдая пыльный луч сквозь щель чёрного тента. Я с трудом привыкаю к этим местам. Извращённая логика автомобильного движения не примиряет разум с пространствами, или даже их убивает, отменяет, не давая им развиваться в своей правильной протяжённости. Красочные песчаные обрывы к морю издевательски нависают надо мной, как будто бы только что выросли, и не прошло всех тех миллионов лет, накопивших слои расколотых пород и глин, вымывших формы и углубления. Ничего этого нет и не было. Кладбище с видом на море, пляжные мушки, прячущиеся в галечных норках. Было ли это пять дней и сто километров назад? А сто миллионов лет? На обратной стороне планеты?

Наша профессия номадична. Во времени, между воображением и реальностью, в пространствах. Ты заселяешь на короткое время клочок земли, преобразуешь его, переопределяешь смысл и географию: Москва это маленький провинциальный городок или ФРГ 80-х, Ялта как Латинская Америка, или Инкерман как Афганистан. Где можно снять море там, где моря нет? Кинематограф и видео больше прочих перемешивают и спутывают локальности, накладывая на Места, как фильтры, подобия. «Это как будто в…» — постоянная константа жизни или нарочитое притворство избегания сущности мест. И так, реальность снова мне недоступна.

"Почему задержка? "

«Да по солнцу. Солнце изменилось, а мы под него подстраиваемся, нужно поставить фильтр на камеру.»

*

В номере я смотрю в первый раз за долгое время телевизор и с удивлением замечаю, как в него усиленно вминается интернет: реклама карт, тарифов, приложений, сайтов, мобильных банков и сервисов.

Снова слипание.

Кладбища и пляжи, цветы на трассе о сбитом незнакомце и памятник о двух расстрелянных юных партизанах под скалой, аэропорты и виноградники, банк и вино. Зачем Банку России вино? Мы ждём, задирая головы к небу, пока пройдёт вертолётный клёкот, чтобы можно было писать чистый звук и запустить съёмку. “Греф за маслом летит, забыл купить в первый раз,” — шутим. Политически неопределённое небо, политически неопределённый песок и чужие деньги на территории со спутанным временем жизни. Мы спускаемся на обеде к морю, думаем пройти вниз у корпусов старых, советских дач высших чинов, потому что и нет здесь другого пути, но нас останавливает ещё издалека забор. Нам говорят — ближе не подходите, там ФСОшники, дача Матвеенко. Мы киваем, уходим назад, но скоро всё равно звонят, жалуются, что мы смотрели. И я думаю о том, как это странно: мы смотрели, но не видели, а в ответ смотрели на нас и видели. Какой-то потрясающий вариант Диди-Юбермана и раскола зрения — взгляд на наш взгляд. Предупреждающий, как выстрел.

Я пытаюсь понять, живут ли эти люди в реальности «как будто бы»?

Мы сидим на берегу моря под туарегский блюз из моего планшета, она говорит: «Мы будто бы сейчас в Марокко.»

На что это похоже?

Наверное, на Норвегию, не знаю.

На Норвегию (наверное) похоже Ласпи. Сочные зеленые луга, окружённые горами и сосновым лесом, покрыты тенью сейчас. Только графичные очертания. Мы выскакиваем на одну сцену на улицу, но всё застывает на некоторое время: мы видим, как над линией гор летит стройная вереница огоньков, спутники Starlink, глобальность глобальности, все шестьдесят — мы считали, we appreciate power, подобно бессмертным древним застываем в религиозном почтении перед чужой сиятельной амбицией. Караван странных существ неровным, живым строем уносит свои нечеловеческие задачи вдаль. И дольше века длится день. На этот раз мы сняли всё.

** **** *** *** ** * * ** * ** ** *** * ***** * * ** *** * *** ** **** ** *** ** *** ** *;** ** ***

Мы снимаемся с места и едем во временные приюты смотреть сны, а поутру отправляемся на новую точку выстраивать, вылепливать чужое воображение, которое в конце концов станет коллективным. Наше и всего, что способно быть в кадре, вне кадра, за кадром. Монтаж, мне постоянно говорят, спасет. От солнца, тумана, забывчивости и изменчивости, движения теней, ветра, отклонений скорости. Не спасает. И всё, что есть, выплескивается наружу нескончаемой волной, становясь чужим “как будто бы”. И так много, много раз, пока наконец окончательно не снесёт последнее устойчивое Место.

Представь, как красивая женщина, актриса выходит на бетонный край самостройных фавел над морем и смотрит в упор вперёд; спустя несколько

“…лет сюда будет выходить Кабаева, снова беременная, и просто вот так. Стоять. Понимаешь? И такие вещи неотвратимы. С этим ничего не сделаешь. Это море… просто космическое. Есть в этом кое-что ужасное. То, что нравится нам, может понравиться и кому-то другому. И это страшно.”

Кажется, что здесь существует только четыре стихии. Политика, Климат, Медиа и Время. Это чувствуется, угадывается, слышится — в небе, в стройках, в плакатах и вывесках, в лесах и пляжах, на сиденьях автобусов, крепостях, штольнях, заброшенных целлофаном и декорациями от других съёмок, в наших обедах и билетах обратно.

**. *

Конечно, в крайний день я думаю оказаться на пляже,

Слои на гальке и узоры дают угадывать очертания прошлых искривлений и пород, сцементированных временем, сжатых друг к другу моллюсков и скелетов — само сплавленное время. Я пытаюсь понять, что за цемент сжимает нашу реальность. Экраны, автомобили, медиапространство, самолёты? С кем я буду лежать в будущем галечным камне? И кому я буду принадлежать тогда под небом, окружённым глобальным-глобальным интернетом?

Я счастлива, что алгоритмический взгляд моей камеры не способен понять этот закат. И мне остается только забыть его после. Навсегда.