Ученица начальных классов Катя очередным утром просыпается последней из домочадцев (ее родители уезжают на работу на электричке), ест что-то, заранее оставленное матерью, идет в школу, где отсиживает несколько уроков как в тумане, не особо понимая, что происходит вокруг и почему над ней все смеются; идет на автомате домой, где безвылазно полдня дожидается прихода родителей, потом, с их же разрешения, идет гулять, предварительно выложив дневник для проверки отцу; затем принимает душ, безмолвно ждет, пока мама заплетет ей косу и ложится спать — чтобы завтра, как заведенная, вновь повторить то же самое. Многое меняется, когда Катя обнаруживает у себя дома кикимору, которой, понятное дело, неведомы никакие человеческие страхи и правила. «Маленький монстр» сначала, как водится, навлекает на героиню кучу проблем, потом помогает с ними же справиться. Довольно знакомая схема, по которой можно хоть подростковый фильм снимать для семейного просмотра (режиссером, правда, должен быть Василий Сигарев).

Можно не сомневаться, что родители героини проматывают каждый свой день по такому же заранее размеченному кругу, давно не вдумываясь, бывает ли что-то за его пределами. И было бы, может, и интересно в течение этого дня понаблюдать за матерью или отцом, но со взрослыми чудес не бывает, а с детьми — еще как, и с Катей они как раз и происходят. При этом не сразу замечаешь абсолютно одинаковую беспросветность будней у взрослых и ребенка. Но это не иначе как по ошибочной инерции: считается же, что отсутствие интереса к блеклой повседневности — это слишком сложная проблема, а потому касается только взрослых. Так что сначала думаешь, что взрослая история просто «перенесена» на маленького героя. Однако нет, автор настаивает: ребенок так же страдает от неподходящего окружения и неоправданного стресса, как и взрослый, — и это совсем не обязательно связано с особенностями развития или с пубертатными периодами.

Вот это раскачивание между «детским» и вполне себе «взрослым» происходит по ходу всего текста. Катя смотрит на вещи с очевидным остранением, и при этом иногда произносит слова, оставляющие в недоумении: то ли это ее мысли, то ли она, как любой ребенок, повторяет за «выросшими» («свобода важнее» или «Я тоже устала, но мы дети и должны играть»). Ее жизнь наполнена исключительно «детскими» местами и событиями, но ее день, как у многих взрослых — это по сути лишь томительное ожидание вечера; настолько однообразное, что начинаешь сравнивать слив туалетного бочка с грохотом водопада.

Взрослые темы, поднимаемые в книжке для детей — тоже известная стратегия; сегодня на русском выходит немало переводных романов в жанре young adult. Правда, в последних речь все–таки идет о взрослении как таковом; если говорится о любви, то именно о первой любви; если о смерти, то о том, как эту смерть воспринимает ребенок. Героиня же Некрасовой — какая-то девочка без возраста, странное «универсальное» существо в человеческом облике. И думается, так получилось не случайно: автор не признает разницы не только между «взрослой» и «детской» литературой, но и в целом — между взрослыми и детьми (и дальше: между мужчинами и женщинами, между реализмом и магическим реализмом). И как бы это громко ни звучало — это очень современно.

Чиновники, олигархи, война и другие вещи, которые прямо сейчас показывают по телевизору, сами по себе не делают книгу современной, так же как новостная газета не претендует на звание романа. Некрасова же без единого «показательного» признака нашего дня, да еще и используя «безвременную» историю с кикиморой, пишет совершенно современный текст — и по общественному контексту, и по литературному. Тому виной, во-первых, описанная выше игра на перепутье жанров; во-вторых — затронутые в книге явления, обсуждение которых меняет мир прямо сейчас.

Что это за явления? Первое — внимание к бессилию человека в неподходящих для него обстоятельствах (тоже читайте выше). И это никакая не русская тоска, а вполне конкретное состояние, в котором пребывает большинство из нас. Катя с успехом пишет рассказы в детском лагере, но не может выдавить ни строчки для школьного сочинения; она сама, «для удовольствия» читает о похождениях Гулливера, но не может записать в столбик стихи на классной доске. «Эпоха осознанного поведения» добралась и до художественной литературы, и наконец прямым текстом говорит: человеку противопоказано заниматься тем, что ему не нравится (а также находиться в подобных условиях и общаться с такими людьми; еще по теме смотрите книги «Страна возможностей» Ромы Бордунова и «Театр отчаяния» Евгения Гришковца). И здесь Некрасова как бы задает вопрос: почему нежелание взрослого следовать по общему пути встречается приветствием, а такое же поведение ребенка вызывает только негодование?

Второе — широкое порицание буллинга, за которым стоят отнюдь не только издевательства, распространенные среди школьников, но и домашнее, зачастую неосознанное моральное насилие над собственными детьми. Кате находиться дома не сильно лучше, чем в школе; единственное место, где ей спокойно и можно делать все, что хочешь — постель.

И третье — движение к равноправию полов и размыванию гендерных различий. Превращение девочки в мальчика Катя считает возможным и вожделенным волшебством, потому что у мальчиков много привилегий: им разрешают «так себе учиться» и не заставляют, например, вязать; однако, мечта теряет привлекательность как только один из одноклассников демонстрирует свое «хозяйство». Справедливости ради стоит сказать, что эта тема вообще представлена здесь, пожалуй, «слишком доходчиво»; и сцена, в которой дядя Юра в конце пытается недвусмысленно приставать к ребенку — наверное, все–таки излишняя, особенно на фоне вполне насыщенного текста.

Можно сказать, что само по себе затрагивание популярных в мире тем тоже не гарантирует качество литературы. Однако Некрасова не ограничивается лишь этим. Ей хватает умения и — несмотря на то, что она считается молодым автором — опыта, чтобы написать не манифест, не однозначно социальный или сатирический роман, а, опять же, универсальный текст, который может быть прочтен по-разному. Это подростковое фэнтези и сказка для взрослых, остросоциальный реализм и притча, что называется, на все времена. Ну и все–таки: российский роман, где все эти три повестки, актуальные и нужные нашему обществу, были бы «отработаны» столь же адекватно и так же органично вложены в художественное (это важно) повествование, — надо еще поискать.

Владимир Панкратов, телеграм-канал «Стоунер»