«Пальто с хлястиком» Михаила Шишкина
Шишкин не красуется словом (хотя нутряную интеллигентность, граничащую с язвительной галантностью, никуда не денешь), ему важнее найти героя, который был бы не столько примечателен своей оригинальностью, и не столько интересен жизненными злоключениями, сколько служил бы поводом для глубокого размышления о тех или иных человеческих породах вообще (единственным здешним героем не-человеком в паре эссе становится язык: не исключено, что для Шишкина язык в самом деле если не важнее человека, то равноценен ему). Породы эти, как правило, негероические в популярном смысле слова; забытые всеми отщепенцы и, наоборот, яростные служители системы; попавшие в ловушку обстоятельств и слепо в эту ловушку бегущие; те, кто берут от жизни всё, считают эту жизнь «своей», и те, кто ее сторонится.
При заметном разнообразии историй Шишкину каждый раз не сильно важен сюжет, поэтому он и не рассказывает эти истории, а скорее пересказывает, а то и вообще передает как есть. Вот, например, горькая, страшная переписка начала XX века двух влюбленных, русской Лидии Кочетковой и швейцарца Фрица Брупбахера, которая найдена автором в одном из зарубежных архивов, — переложена без
Люди, отдавшие всю свою жизнь за идею, дело или мечту, не всегда при этом понимая, о какой мечте идет речь, — такие «персонажи», кажется, особо трогают Шишкина. Он явно восхищен историей странного швейцарского прозаика Роберта Вальзера, в которой мы видим жалкого, но великого в своем упрямстве писателя, умудряющегося прожить без малого 80 лет, не занимаясь ничем, кроме писательства. Конечно, Шишкин сам себя чувствует таким же отщепенцем, и не потому, что уехал из России, а потому что тоже понимает жизнь как текст на бумаге, лишенный бытовой шелухи (в книге даже проступают нечаянные, бессознательные параллели, которые Шишкин проводит между Вальзером и собой; ну например, сцены из двух разных эссе: в одном офицер называет Вальзера «не солдатом, а говном», в другом — военрук говорит Шишкину, что тот «плохой патриот»).
Или вот русские солдаты, попали в плен, а потом, еще во время войны, бежали в Швейцарию, жили там в горных отелях (в 2017-м эта история читается как сумасшедший райский сюр), а после окончания войны спешили вернуться в СССР — чтобы, конечно, сгинуть. Или директриса школы, мама Миши Шишкина, соблюдает, как заведенная, неписанные правила поведения члена социалистического общества. Все они для автора скорее не люди, а феномены, которые его удивляют, вгоняют в грусть, возмущают.
Надо признать, что феномены эти действительно заслуживают внимания, так и хочется попросить автора «расписать» до романа некоторые истории («Кампанилу Святого Марка» и «Вальзер и Томцак» особенно); но есть и рассказы, которых, может, лучше бы и не было. Как, например, «Клякса Набокова»; надо уточнить, написан он был еще в 2012-м, а опубликован в «Знамени» в 2015-м, и извините, главным в той публикации явно был не текст, а фамилия автора. В нем Шишкин пересказывает реальную историю и
Вот так же можно «высматривать» героя-рассказчика даже там, где Шишкин говорит вроде как и не о себе. Для какого-нибудь студента-филолога задачка не самая банальная, надо сказать.