В «Зоне интересов» есть такая сцена: живущие и работающие в концлагере немецкие офицеры (сплошь деловые костюмы) и их жены (вечерние платья, серьги, вуали и диадемы) собираются на ужин в дом коменданта концлагеря (густая тушеная говядина, салаты, сыр, шампанское), и обсуждают интеллектуальное превосходство немецких солдат, производство резины, осаду Сталинграда и просто собственное начальство. В воздухе за окном витает столь сильный запах горелого, что его чувствуют даже в соседнем городке Катовице, а снег, опадая, сразу становится «бурым».

Если вы хотите знать, что в этой книге происходит, то вот ровно это: офицеры СС встречают вагоны с евреями, препровождают их в газовые печи, спорят о том, как проделывать эту операцию чище и как считать трупы, копаются в себе, тщетно пытаясь найти логику в каждодневных действиях, ругаются с женами и общаются со своими детьми, которые гуляют в саду и пугаются садовника. Но если вы хотите читать именно про то, как одни люди убивают других, пересчитывают их кости, а потом садятся есть селедку; короче, если вам нужно продолжение лителловских безумий — здесь вы этого не найдете.

Упомянутая в начале сцена пересказана во много раз грубее подачи Эмиса, который на протяжении всей книги вертится как уж на сковороде, но не хочет придавать взгляду читателя какое-то особое направление. Он избавляется от речи автора и дает слово только героям. Он не акцентирует внимание ни на изобилии немецкого стола (хотя говорит о нем), ни на особой жестокости принудительных работ (и об этом он говорит), ни на общении некоторых офицеров с заключенными женщинами (еще как говорит). Он касается всего понемногу, что составляет «естественный» фон быта его героев, будто вот-вот подходя к чему-то главному, большему и страшнейшему. Но ни к чему так и не приходит.

Эмис, который уже давно интересуется темой Холокоста, равно как и личностью Гитлера, похоже, пришел к тому состоянию, когда первоначальный пыл, подогреваемый не только любопытством, но и возмущенным желанием понять логику убийцы, после долгих лет безуспешных поисков остывает. Остывает — не потому, что стало неинтересно, а потому что пришло понимание, что эта логика непостигаема (да еще и отчасти «оправдывается» психическим нездоровьем фюрера). Безуспешных — не потому, что ничего не получилось узнать, а потому что на такие вопросы нет верного ответа.

Любой ответ будет слишком личным, говорит Эмис, и поэтому, наверное, отходит от общеизвестного целого к максимально субъективному частному. «Уравнивание» событийно-исторического фона, когда происходящие на соседнем поле массовые сжигания людей волнуют героев не больше, чем бои на далеком Востоке (а может и меньше), дают автору развернуть именно частную сторону их жизни. При этом Эмис в своей «приверженности частному» идет до конца: примеры трех главных персонажей — офицера Гело Томсена, коменданта лагеря Пауля Долля и сотрудника зондеркоманды, еврея Шмуля, убивающего других евреев — вряд ли претендуют на показательность или какую-либо универсальность. Первый из них — гораздо больший бабник, чем нацист; второй — бесповоротно тронутый параноик; третий — жертва, давно превратившаяся в растение; а прочитать весь роман — все равно что на один день в гости приехать: многое увидишь, да ничего не поймешь.

Здешние бесконечные разговоры с окружающими и размышления с самими собой не объяснят ни природу самого фашизма, ни деформацию человеческой природы под его натиском. Потому что объяснить и понять — значит принять, а «ни одно нормальное человеческое существо никогда не сможет отождествить себя с Гитлером, Гиммлером, Геббельсом, Эйхманом и бесчисленными другими» (это Эмис цитирует Примо Леви). Вот и остается смотреть на них всех лишь со стороны. И иногда переписывать их слова, потому что от современности этих слов становится как-то холодно: «Криминализируй жандармерию — именно так ты сможешь “прижать” избранный народ и получить доступ к припрятанным им богатствам!»