Двойная контингентность и «мистика» коммуникации
О природе контингентности как неслучайной случайности, как мистической вещи без лишнего мистицизма
1. Случайность контингентности
Понятие «контингентность» в различных историко-философских контекстах понимается по-разному, но, пожалуй, общим для всех устоявшихся толкований (от средневековой философии [1] до современных обществоведческих теорий) является осознание контингентности как того, что является не-необходимым и не-невозможным. В отечественной научной литературе объяснение данного термина несколько осложнено искажениями, возникающими в результате перевода английского contingency. Порой ему ставят в соответствие «случайность», что в целом соответствует оригинальному значению, однако такую замену в ряде случаев следует признать неудовлетворительной. Так, часто вспоминают о заглавии книги Р. Рорти Contingency, Irony and Solidarity (1989), первое слово которого было переведено как «случайность» [2]. Вместе с тем «русское слово “случайность” не полностью совпадает с английским “контингентность” (contingency). Контингентность точнее и глубже передает смысл антифундаменталистских установок, например, в современном неопрагматизме <…>. Под контингентностью следует понимать ситуативность, привязанность любого феномена к определенному месту и времени, а также непредзаданность существования человека в исторически изменчивом мире, его непредсказуемость и амбивалентность» [3]. Это понятие есть «нечто “среднее” между тем, что случается необходимо, закономерно, что не может не случиться, коль скоро созданы (или заданы) требуемые условия (начальные или граничные), и тем, что чисто случайно. Срединность контингентности не статистическая, но категориальная или, скорее, бытийная. Контингентность — это то, что случилось, что имеет место; случилось, однако, таким образом, что сам вопрос о необходимости или случайности случившегося неуместен» [4].
Некорректность перевода в названном случае все же не великое преступление. Проблема лишь в том, что в русском языке нет исторически «самостийного» аналога контингентности, а калька даже в рамках академической литературы по-настоящему не прижилась. Сложно однозначно определить причину такого положения дел; может быть, права исследовательница Т.В. Литвин, предполагающая, что «контингентность служит своего рода свойством методологии в изучении человека, критерием специфической объективности, — тот факт, что в науке не может существовать консенсуса по поводу определения человека, приводит своеобразной неизбежности контингентного» [5]. Нестойкость, зыбкость, отсутствие универсального языка — все это, по обыкновению, имеет свойство сначала становиться поводом для беспокойства, а позднее, возможно, объектом рассмотрения.
2. Удвоение контингентности
Т. Парсонс ввел понятие двойной контингенции [6], которое объясняло взаимодействие участников коммуникации: одна сторона выбирает альтернативы из числа имеющихся, реакция же второй стороны определится как выбором первой, так и собственным выбором [7]. Коммуникация, согласно такому взгляду, — это двойная ситуация. Такую картину сохраняет впоследствии Н. Луман, который акцентирует внимание на том, как возникает — эмерджентным образом — порядок коммуникации, катализатором которого и служит двойная контингенция [8].
В чем польза понятия «двойная контингенция»? Конечно, оно подчеркивает, что коммуникация — это взаимодействие двоих, но тавтологичность такой находки, как и открытия навыка «говорить прозой», может свести на нет внедрение данного концепта. Специфику содержащейся в нем двойственности можно представить ярче, если обнаружить в ней ситуацию наложения или встречи вероятностей, дающей начало новому процессу или явлению. Примеров такого рода можно найти немало, причем в самых разных областях. Двойственна контингентность биологической эволюции, в ее ходе «сталкиваются два массива случайностей: генные мутации и рекомбинации в половом воспроизводстве, с одной стороны, и случайные отношения фенотипа и окружающей среды — с другой» [9]. Двойственно контингентен герменевтический круг: вариативность изучаемого «встречается» с познавательной слабостью изучающего…
Именно здесь становится интересной этимология слова: «контингентность» и «контакт» имеют общее происхождение, они происходят от латинского tangere — касаться [10]. Очевидно, что совершить прикосновение с одной только стороны невозможно, и снова «в духе» третьего закона Ньютона можно сказать, что всякое касание есть соприкосновение, или точнее — это всегда событие или точка двух касаний. Иначе говоря, контингенция может быть лишь двойной. Встреча — всегда встреча с
Но что находится по эту сторону касательной поверхности?
3. Онтология контингентности
Системная теория Н. Лумана интенсивно использует понятие «двойная контингентность». Хотя в рамках его подхода социальное предстает десубъективированным и деонтологизированным, это вовсе не значит, что и субъект, и онтология оказываются из него вытесненными. Их существование допускается и, более того, постоянно присутствует в системной теории, но в строго изолированном виде. Изоляция в ее качестве автономии подчеркивается через концепт «собственные значения», а в качестве взаимной дифференциации — через концепт «двойная контингенция».
В онтологической части контингентности — в «собственных значениях» — совершаются «пакетирование» онтологии, ее теоретическая изоляция, трансформация ее в нечто, обретающее характер единичностей, инструментально применяемых в теоретизировании. В обществе, как показывает Луман, «присутствуют собственные значения, под которыми понимаются своеобразные социальные инварианты порядка и которые не могут быть сведены ни к консенсусу, ни к общим ценностям, ни к рациональности. Эти “собственные значения” и обеспечивают какую-то иную, независимую от консенсуса, интеграцию» [11]. Собственные значения проявляются как иллюстрации внутриграничного содержания онтологической топики, подтверждающие ее наличие, указание на нее; они онтологизируют, исключают релятивизацию. Собственное значение и есть та самая инвариантная величина, которая остается неизменной в результате применения множества рекурсивных операций. Можно было бы предположить, что подобные инварианты могут быть инструментальными фикциями и возникать только как удобное средство анализа, вводимое искусственно и существующее исключительно в спекулятивном плане. Но в
В размышлениях о двойной контингенции в конечном счете ее содержание «мистически» предстает как необъяснимое, но при этом объясняемое — через свою манифестацию. Это рациональное объяснение устроено как потенциально непросчитываемое, непрогнозируемое, недетерминируемое и, наконец, — как неанализируемое и не подверженное идеальному анализу. Коммуникативные процессы в силу этого так и не подразумевает объяснения, отражаясь в плоскости чистого функционирования. Они остаются как некая тайна, но имеющая внутреннюю (пара)логику, онтологически нетрадиционную.
Возникает вопрос: а только ли эти чистое манифестирование и внутренняя структурность подразумеваются в системной теории? Предположу, что нет, и Луман был готов внести в системную теорию также и само содержание упоминаемых топик — не только онтологической, но и субъектной. Луман не отрицает радикально возможность субъекта, хотя он и не считает правильным согласиться с этим концептом как фиксирующим «инстанцию рефлексии в мире» и коему может быть приписано «слишком много онтологии и слишком много гуманизма» [13]. Говоря о субъекте, он указывает: «Этот концепт субъективных описаний, который всегда требует гарантирующих объективность моментов в субъекте, следовало бы заменить теорией описывающих самое себя систем. Легко видеть, что это во многом — конструкция, параллельная классической фигуре субъекта [курсив мой. — В.К. ]. Но теперь дело состоит только в том, чтобы не ограничивать эту идею процессами сознания и обобщить ее. Ведь и коммуникация, поскольку она различает информацию и сообщение и синтезирует их в понимании, тоже образует точно такую же структуру различения и одновременного процессуального совершения самореференции (сообщения) и инореференции (информации)» [14].
Коммуникативная эмерджентность, таким образом, в рамках лумановских идей не кристаллизуется за пределами онтологического и субъектного, а уже заранее зарождается внутри самих этих сущностей. Контингентное у Лумана буквально насыщено происходящим, онтологизирующимся, а не квазивероятностным и доступном исключительно для описания постфактум. «Если что-то происходит, то
Но речь идет уже не о сокрытой латентности, а об оперативной латентности; не о сокрытости бытия, не о некоего рода онтологической тайне, но о латентности, которую можно, выбирая различение, выбрать или не выбрать <…> Тем самым латентность переводится в модус контингенции» [15]. Другой вопрос, что это контингентное онтологическое и субъектное/антропологическое/гуманистическое Луман попросту выносит за скобки, элиминируя влияние процессов внутренних на внешние им коммуникативные процессы.
Взаимная закрытость бытия и субъекта в системной теории вовсе не означает их отсутствия. Это следует учитывать в исследованиях на стыке с напрашивающимися положениями из смежных дисциплинарных областей, в частности, опирающихся на деонтологизированное понимание коммуникации как контекста интеробъективных взаимодействий.
4. Мистика контингентности?
Если прямым описаниям субъекта места практически не находится (он не обнаруживается через свои действия как единичность), то к сверхъестественному/божественному используются порой весьма явные отсылки. В квазифилологическом жанре поиска ответа на вопрос «что имел в виду автор?» можно привести несколько размышлений на этот счет.
Например, хочется вспомнить об оригинальной системе логики Дж. Спенсера Брауна, которая используется в лумановской теории. Некоторые аспекты его основной работы «Законы формы» ряд исследователей интерпретируют как трансформированный миф о происхождении мира [16] (однако без явных богословских коннотаций), намек на который можно заметить, например, и в концепте «первое различение», и в цитате из «Дао дэ цзин», открывающей эту книгу. При желании можно отыскать и Бога — не самого, конечно, но предикаты божественного, которые, при обсуждении проблемы наблюдателя и ожидаемых предположениях об абсолютном наблюдателе, наверное, уже неизбежны после Беркли.
Мимоходом можно заметить, что в исследованиях религии Луман под церковной организацией подразумевает нечто снова однозначно контингентное: «неслучайное соединение двух случайных обстоятельств: решений о членстве (вход и выход) и фиксации структурообразующих признаков программы <…> персонала <…> и организации в собственном смысле» [17]. Так или иначе, теоретик говорит о точке соприкосновения в сфере сакрального, — и опять, избегая обсуждения «природы вещей», вещей которые — тайны, но только внутренне мистические. «Внутренне мистические» как «сокрытые в природе» (латентности — см. выше), а не оккультные (потаенные, но доступные для прояснения) и тем более не эзотерические (как противоположные экзотерическим и охраняемые некими социальными микрообщностями). Так обозначаемый «внутренне мистический» характер субъектного и онтологического подчеркивается специфической методологической установкой Лумана на своего рода (если продолжать «теологическую метафору») апофатическое манипулирование этими понятиями в рамках вполне рационального мышления, стремящегося полностью избежать обращения к ним, т. е. тому, что заключено внутри их «собственных» и «дважды отграниченных топик».
Контингентность — это, конечно, не беспорядок, это совсем другой порядок причинности. Это не то, что может быть описано через так называемое классическое определение вероятности случайного события. Здесь иная логика: она устроена наподобие описания вероятностных состояний микрочастиц с помощью математического аппарата, который вовсе не беспорядочен, но имеет дело с вероятностями. В этом смысле всякое стремление рассмотреть контингентность через классические представления, тем более в ее удвоении, неизбежно превращается в неуклюжую попытку рассказать о ней, как рассказывают о специфике квантового мира посредством известного мысленного эксперимента с котом Шрёдингера.
Примечания
1 См.: Апполонов А.В. Латинский аверроизм XIII в. М.: ИФ РАН, 2004. 215 с.
2 Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность / Пер. с англ. И. Хестановой, Р. Хестанова. М.: Русское феноменологическое общество, 1996. 280 с.
3 Ивахненко Е.Н., Аттаева Л.И. Изменение стратегий осмысления сложного: от метафизики и целерациональности к коммуни кативной контингентности // Известия Смоленского государственного университета. 2011. № 4. С. 366.
4 Аршинов В.И. Синергетика и методология постнеклассической науки // Философия науки. Вып. 8: Синергетика человекомерной реальности. М.: ИФ РАН, 2002. С. 20.
5 Литвин Т.В. Интериорность, чувственность, контингентность — почему эти понятия принципиально непереводимы? // Артикульт. 2012. № 7. URL: http://articult.rsuh.ru/article.html?id=2627596 [дата последнего обращения: 20.11.2013].
6 Вслед за существующей словоупотребительной практикой русскоязычных публикаций я не провожу различия между «контингентностью» и «контингенцией», хотя, строго говоря, первый термин определяет, скорее, категориальную сторону вопроса, второй — событийную.
7 См.: Парсонс Т. О структуре социального действия. М.: Академический Проект, 2000. С. 437.
8 См.: Назарчук А. Общество как коммуникация в трудах Никласа Лумана // Вопросы философии. 2006. № 6. С. 156–173.
9 Антоновский А.Ю. Никлас Луман: эпистемологическое введение в теорию социальных систем М.: ИФ РАН, 2007. С. 23–24.
10 Online Etymiology Dictionary. URL: http://www.etymonline.com/index.php?term=contingency [дата последнего обращения: 20.11.2013].
11 Антоновский А.Ю. Указ. соч. С. 8.
12 Там же.
13 Луман Н. «Что происходит?» и «Что за этим кроется?»: Две социологии и теория общества // Социологическое обозрение. 2007. № 3. С. 113.
14 Там же.
15 Там же. С. 115.
16 См.: Боброва А.С. Идеи Дж. Спенсера Брауна в интерпретации Н. Лумана // Вестник РГГУ. Серия «Философские науки. Религиоведение». 2013. № 12. С. 102–110.
17 Цит. по: Воронцова Е.В. Протестантская теологическая рецепция организационной теории Никласа Лумана // Вестник ПСТГУ. Сер. 1 «Богословие. Философия». 2011. № 4. С. 53.
Опубликовано в: Карелин В.М. Двойная контингентность и «мистика» коммуникации // Гуманитарные чтения РГГУ — 2014: Теория и методология гуманитарного знания. Россиеведение. Общественные функции гуманитарных и социальных наук. Гуманитарное знание и образование: Сб. материалов. М.: РГГУ, 2015. С. 221–228