Почему есть «повседневное» и есть «эпохальное»? Благодаря чему мы постоянно разделяем рутинное и историческое? Опыт исследования детерминированного хаоса исторического процесса с помощью эффектов прочтения мифологического текста.

В поле философии истории сталкиваются две позиции:

1. Любой исторический субъект детерминирован своей эпохой (в более широком смысле — культурой).

2. Исторический субъект обладает свободной волей (творческим началом), способной прорывать детерминацию своих условий, тем самым приводя свою эпоху (или культуру) к стремительным изменениям.

Первая позиция недооценивает текучесть детерминации такой сгущенной и сложно структурированной системы как человек и избегает оценки возможности множественной потенции мыслящего существа. Вторая позиция эту уплотненность абсолютизирует и сливает в единую «волю» (абсолютный дух), не связывая оценку всех тех гетерогенных отношений структуризации человеческой личности, которые в ней перманентно наличествуют, с влиянием исторических условий.

Следующие теоретические выкладки неспособны развиваться линейно-нарративно. Я вынужден придать им истинно мифологическое (как понимал миф Леви-Стросс) свойство, так как описываю некоторую полицикличность и топологический гомеоморфизм. Поэтому текст будет работать и развертываться не только последовательно, но и в постоянном внутреннем соотношении: следующие абзацы нужно переставлять местами и пытаться сравнивать между собой, тем самым уточняя и детализируя комплекс их знаков, что в совокупности позволит приблизиться к смыслу, который вкладываю не я сам, но мифический мета-дискурс. Интересный эффект такого чтения и письма: перечитывая абзацы, я уличаю их в неточности и эфемерности, тем самым стимулируя себя написать новый абзац, но не как следующий за предыдущим «неудачным», а как новую попытку приблизиться к идеальному абзацу-мифу. В итоге я решаю оставить все абзацы и создать тем самым лучшие условия для возникновения единого мифа об истории.

***

Точка бифуркации есть такое состояние культуры, в котором культурная структуризация под давлением множества флуктуаций физического и семиотического характера претерпевает ретроспективно ключевые диахронические изменения, приводящие её к новой синхронической логике.

«В сильно неравновесных условиях процессы самоорганизации соответствуют тонкому взаимодействию между случайностью и необходимостью, флуктуациями и детерминистическими законами. Мы считаем, что вблизи бифуркаций основную роль играют флуктуации и случайные элементы, тогда как в интервалах между бифуркациями доминируют детерминистические аспекты» (Пригожин И., Стенгерс И., «Порядок из хаоса»).

Возникновение точек бифуркации возможно постольку, поскольку существует контекст и ресурс для такого структуризационного сгущения. В свою очередь, весь тот ресурс создается благодаря бифуркационным (здесь мы прибавим: «творческим», генеративным) сгущениям. Культурная плоскость колеблется не как метафизически абсолютизированная случайность, а как совокупность флуктуаций, спровоцированных сгущением детерминированных процессов и приводящих тем самым к «волнению», то есть к постоянной текучести, чья циклическая интенсивность ведет себя как волна, которую и «седлает» исторический субъект.

Бифуркационные сгущения — те пространства структуризации культурного, где процесс организации детерминированных и гетерогенных, но когерентных систем оказывается в контексте существования более гомогенной (на своём уровне) и масштабной культурной структуры, что образует когерентность и детерминацию нового уровня, на котором и происходят дискретные (исторические) события. Переводя на более предметный язык: бифуркационное сгущение есть тот момент, когда определенным образом ограниченная и локальная детерминированная система «человек» попадает в структурирующие узлы более масштабной и поэтому более «выравненной» системы типа «государство» или, например, «экономика». Это диспозиция государственного деятеля, политика, всякого «гения» публичного.

«Повседневный» субъект вынужден быть погруженным только в сам процесс культурной структуризации, его детерминация происходит преимущественно (позволим тут себе условно-пространственную метафору ориентации) по вертикальной оси (эксплицитно-властное «сверху», имплицитно-бессознательное «снизу»), горизонтальная ось же рассеивает это давление, образуя определенную семиотическую сферу культуры (эпоху), которая, в свою очередь, питает вертикальную ось; иными словами, давление процесса такой организации оказывается в равной степени на все субъекты , что и создает эффект «повседневного». Исторический субъект же отличается ровно тем, что оказывается способен перемещается не только по горизонтальной оси, но и по вертикали эксплицитной структуры, переходя с одного горизонтального уровня структуризации на другой, тем самым имея возможность овладевать специфичными для каждого уровня знаковыми отношениями и попадая под влияние множества точек бифуркации иных пространств.

Почему исторический субъект оказывается способен быть, собственно, «историческим», то есть мобильным в диахроническом отношении? Исходя из конкретного хода его повседневной детерминации, которая в каждом субъекте по своему уникальна из–за постоянных флуктуаций культурного: возникающие в разных местах точки бифуркации уже из–за своего пространственно-временного соположения с каждым субъектом внедряют в него всегда уникальную информацию. Чем выше он в ходе этой специфичной детерминации забирается, тем больше от этого процесса зависит характер и направленность детерминации более масштабной структуры (всех предыдущих эксплицитных и некоторых имплицитных уровней). Эта зависимость не выравнивает детерминацию структуры субъекта в соответствии с детерминацией системы более масштабного порядка (человек не становится равен воле народа или эпохи и наоборот, воля народа не становится волей государя), напротив, субъект сохраняет и автокаталически усиливает всё ту же локальную структуризацию и все присущее ей эффекты, устанавливая между ней и эпохой новую когерентность. Субъект не манифестирующие заявляет о своей свободной воле, но бросает образовавшееся при нём бифуркационное сгущение в иную детерминированную среду. За счет контраста между масштабами этих детерминаций и создается миф об историческом субъекте как о свободной и сознающей исторической личности.

Важно учитывать, что данное описание лишь условно и максимально абстрактно (грубо) переводит в текст то постоянное напряжение культурного, где «исторические субъекты» оказывают взаимовлияние, создавая не бинарное отношение и иерархию обывателя и власть имущего, но спектр проникновения той или иной локально сгущенной детерминации в постоянно волнующееся от бифуркационных и гомеостатических процессов культурное пространство.

Субъект есть всегда пучок специфичной детерминации, сгущение, порождающее «творчество» флуктуаций; «историчным» его делает положение, в котором он занимает определенную функциональную диспозицию в отношении более крупных гомеостатических структур, тем самым устанавливая канал коммуникации между детерминантами разных пространств, уровней и порядков. Субъект детерминирован, но конкретным образом; эта детерминация потенциально мобильна, то есть способна проникать в иные пространства семиотической организации культуры, создавая между ними определенное сообщение. Если детерминанты этих пространств сходны в своей структурной пропозиции с дискурсом субъекта, то мы наблюдаем процессы культурного смешения и взаимопроникновения, детерминанты тут находятся в состоянии взаимообмена по аналогии (я, как и положено, устроился после университета на работу); если же эти пространства асимметричны по отношению к субъекту и относятся к структурным пропозициям высшего или низшего порядка, то происходит бифуркационное сгущение детерминант субъекта, что и провоцирует исторические флуктуации (я организовываю пикет протеста). При этом мы видим, что субъект каждый раз не теряет зависимость от детерминант своего порядка: «мотивы» поступления в университет и организации пикета одинаковым (хоть и гетерогенным) образом являются следствием структуризации моей личности бессознательными, властными и культурными феноменами и факторами.