«So here I am. At first I didn’t know how I got here.
I knew step by step of course, which is what I’ve told you,
step by step; but I couldn’t see any pattern».

Человек, которого не было (2001, братья Коэны).

В этом тексте мы попытаемся рассмотреть ту «тёмную» и пластичную псевдо-структуру, которая создает пути структурирования нашего повседневного опыта в мире множественных реальностей. Это не столько обособленный «габитус» или какой-то «дискурс», но то, что возникает между ними, в пространстве их со-напряженной работы.

Для начала необходимо обозначить несколько понятий, на основе которых будет произведен последующий анализ.

Инертность субъекта (или момент его инерции) — стабильное осуществление структурирования реальности посредством гомеостатической системы «восприятия» или «психики» человека. Под стабильным осуществлением структурирования реальности мы понимаем планомерную и успешную классификацию и осмысление повседневного опыта исходя из возможностей своего габитуса и дискурсов, в которые субъект помещен культурой. При этом мы имеем в виду, что сама структура дискурсов (эпистема) подразумевает относительно равновесное состояние, которое придает культуре специфичную динамику воспроизводства, что в процессе адаптации помогает ей избегать критических противоречий между включенными в неё системами.

Точка бифуркации — такое состояние некоторого узла культуры, в котором культурная структуризация из–за флуктуаций физического и семиотического характера претерпевает ключевые диахронические изменения, приводящие её к новой синхронической логике.

***

Любой открытой системе (культуре) не избежать постепенного накопления «ошибок» (противоречивых интерпретаций и произвольных наложений событий) при взаимодействии между гетерогенными дискурсами и габитусами, которые постепенно стягиваются в бифуркационные точки субъектами, «случайно» оказавшимися рядом. В этом пространстве сгущения множественных реальностей (то есть попыток структурирования реальности) субъекты стремительно теряют момент инерции. Их будто выбивают со своей привычной орбиты социальными актами субъектов, осуществляющих более масштабное производство реальности или находящихся просто в иных диспозициях. Другими словами, рождается Происшествие, то есть такой момент и место сгущения структурирования человеческого, где в случайной (для субъектов Происшествия) комбинации состояний и событий одни габитусы и дискурсы принуждают остальных вводить экстренные изменения в свои координаты и саму структуру или схему действия, что, в свою очередь, меняет тактики и стратегии первых (и так далее в такой рекурсивной форме). Происшествие есть не поломка какой-то стройной и обособленной структуры, а пересечение или воронка, образованная несколькими реальностями, где одни нарративы встраиваются, чтобы образовать новую когерентность с остальным множеством миров, а другие откладываются или реорганизуются. При этом стоит обратить внимание на то, что каждый из «участников» Происшествия практически не проникает в чужую реальность и не пытается её опознать, но активно рекомбинирует собственные метафоры понятий и категорий, чтобы «поглотить и усвоить» нечеткость (а на самом деле — результаты процесса детерминации множественных реальностей в одной точке) неизвестного. Благодаря этому «невниманию» и затемнению возможных миров внутри культур способны устанавливаться стабильные когерентности, позволяющие возводить внушающие социальные конструкты — государства, империи, экономические корпорации, научные проекты и прочие достижения «цивилизации». Эти миры не подозревают о своём соседстве, но при этом воспринимают знаки, которые производят сообща, хотя выделяют и классифицируют их каждый на свой лад, стремясь придать себе инертное состояние.

Чтобы назвать этот парадокс взаимного игнорирования, но при этом и плотного взаимодействия, воспользуемся терминологией Джона Ло. «Хинтерланд — пучок неопределенно далеко распространяющихся и более или менее рутинизированных и затратных литературных [literary] и материальных отношений, которые включают утверждения о реальности и сами реалии. Хинтерланд включает в себя устройства записи и учреждает топографию возможностей, невозможностей и вероятностей реальности.» (Ло 2015). Другими словами, «хинтерланд» (нем. hinterland: hinter за, позади + land страна) — это «затемненная» пропозиция структурирования собственного опыта. Плотный семиотический фон какого-либо высказывания, автоматически встраиваемого в габитус субъекта. Учебник физики — систематизированная совокупность множества хинтерландов, вменяемая субъекту, пожелавшему стать «физиком». Он может догадываться («наука работает!», после чего можно указывать на какой-либо прибор — например, телевизор), что эти хинтерланды имеют своё конкретное происхождение, но уже и здесь, в этом рассуждении, присутствует другой хинтерланд, устанавливающий определенную модальность такого размышления — «наука есть множество доказанных фактов». «А разве я не мог бы доверять памяти и не доверять машине? И разве невозможно не доверять опыту, который «морочит мне голову» тем, что машина надежнее?» (Витгенштейн 1994). Да, мы можем «разобраться» в этом утверждении и воочию проследить конкретные логические операции доказывания или воспроизвести некие эксперименты, но мы уже и до этого момента ощущаем заочную апроприацию этих будущих знаний, которую разделяем с другими социальными акторами пространства «научности». Субъект «просто знает», то есть он убежден здесь и сейчас безотносительно реальной (наблюдаемой) «объективности» какого-либо положения, так как хинтерланд появляется не в опыте, а приносится извне (и остается всегда позади), в процессе символического обмена: субъект отдает свои потенции к высказыванию дискурсу физики, а Физика, давая взамен ему символическую власть (знание), тем самым воспроизводит («оплодотворяя» социальным значением высказывания субъекта) и себя. Наука, в таком случае, есть наслоение подобных хинтерландов, что позволяет ей «выживать» и иметь собственный «институт» в условиях ограниченных познавательных возможностей отдельно взятого субъекта. Эпистемологические наросты, нервными окончаниями которых становятся увязшие здесь субъекты. Наука «работает» не потому, что субъекты постоянно смотрят в суть вещей, а потому, что эти субъекты взаимодействуют в среде-системе оправдавших себя хинтерландов и в последующей текстуальной суете-копошении по случаю их пере-узнавания, процесс чего либо вымывает омертвевшие хинтерланды (которые становятся «историей» науки), либо производит новый слой, связующий Науку и производимую ею реальность, в той или иной степени когерентную с «реальным положением дел» в Природе.

Мы же назовем затемненное пространство взаимного (и при этом отчужденного) структурирования многих практик и опытов восприятия как «хинтермаркт» (нем. hintermarkt: hinter за, позади + markt базарная площадь, толчок), то есть такое место, которое можно описать как «тайная» толчея, где субъекты (и их реальности), сами того не ведая, реагируют друг на друга и постоянно производят пассивный обмен знаками, понятийными метафорами и тактиками их применения, что в своём совокупном эффекте не создает никакого «глобального плана» и его целей, но здесь и сейчас задает конечную форму любому действию и высказыванию. «Черный рынок» наших судеб, где нечто бросает за нас кости и назначает цену нашим поступкам. Хинтермаркт — «тёмная материя» социального мира. Но если понимать хинтермаркт не столько как пограничную межсетевую плотность социального, сколько как саму эту таинственную плотность социального небытия, то в понятие этого термина включается, с одной стороны, и само тело субъекта (всё богатство эндогенных процессов нашего организма, которые нацелены преимущественно на взаимодействие именно с внешним хаосом (противоборство ему), куда субъект вовсе не допускается), а с другой — любые взаимодействия субъектов (объектов, процессов и феноменов), не включенных напрямую в социальную сеть (животные, погодные явления, эрозия металла), но подспудно определяющих её форму (хотя бы потому, что субъект спешит сознательно или бессознательно классифицировать и назвать каждую подвернувшуюся вещь, что позволяет самой вещи вторгаться в язык и влиять на наше размышление о социальном). Теперь перейдем к наглядному примеру.

Представим типичный производственный цех. В цехе находятся рабочие станки, за одним из которых стоит старый и опытный мастер. Он, как и многие другие подобные специалисты, иногда пренебрегает некоторыми правилами безопасности в целях ускорения рабочего процесса и его более комфортного осуществления (допустим, что он отключает систему предохранения или защиты). Такая максимизация выработки приносит пользу как и работнику (увеличение сдельной оплаты), так и предприятию (увеличение производимой продукции). Теперь предположим, что в этом же цехе работает менее опытный специалист — буквально вчерашний учащийся техникума. Так получилось, что к станку, у которого ранее стоял мастер, отлучившийся за материалом, подошел салага и тут же начал работать. Случается ужасное — он получает травму, так как не смог справиться с технологией обработки материала, а отключенная система предохранения «промолчала».

Руководство предприятия начинает расследование, в ходе которого необходимо определить причину происшествия и тех лиц, которые могут понести дисциплинарное наказание. Тут же, с позиций руководства, реальность Происшествия начинает множиться: существует конкретная реальность юридической формализации события, в ходе которого может быть уволен опытный мастер; есть вариант с «покрыванием» мастера, так как он приносит хорошую прибыль; реальность юридической формализации позволяет с применением юридического же дискурса сделать выговор и неопытному работнику, который пренебрег осмотром оборудования перед началом работ. С другой стороны, существует реальность, в которой руководству нужно решить проблему приведения системы охраны труда к требуемой норме, так как здесь грозит опасность санкций, в ходе которых можно понести крупные убытки и нарваться на серьезную ведомственную проверку. Можно провести модернизацию всех станков в целях автоматизации системы защиты или вовсе купить новое оборудование, так как объем производимой продукции, возможно, уменьшится из–за «эпидемии» осторожности у персонала, а также из–за искоренения «лазеек» для опытных мастеров.

Это разветвление будет происходить достаточно долго и сложно, но уже на этом этапе мы видим многомерность и неустойчивость событий в этом Происшествии. Образуется точка бифуркации, где как минимум три субъекта теряют своё инертное состояние и пытаются стабилизировать его посредством только им присущих традиций структурирования горизонта событий. Субъект «руководство предприятия» при этом действует не в одиночестве, а учитывает поведения остальных участников Происшествия — многое зависит от слов потерпевшего и от свидетельств очевидцев. Потерпевший может иметь какие-то счеты с мастером, а очевидцы могут тайно поддерживать последнего и так далее. Всё это может подразумеваться, например, руководством, но интерпретация поведения работников зависит от целей самого этого руководства — минимизация убытков. Существует и другая интерпретация — «юридическая», в соответствии с которой целью будет соблюдение законодательства. Мы видим, как вся эта сеть перекрестных нарративов и многомерных воздействий дискурсов стремительно запутывается и создает некое напряжение, «муки выбора» и время стратегических расчетов в условиях «цейтнота». Это напряжение — процесс реструктуризации реальности, её новая классификация, произведение надстройки, в которой Происшествие должно сгинуть как «определенное» (протокол, показания, мнения). Стоит ли далее разбирать предположительные реальности самих работников?

Каждый из них жил в своей упорядоченной реальности, которая сохраняла субъекта в моменте инертности — мастер умело обращался с потенциально опасным оборудованием, а его коллеги имели это в виду. Травмированный работник подавал надежды и, например, был одурманен статусом и возможностями своего нового места работы. Признавать ли вину мастеру, стать ли ему теперь более осторожным и ответственным (как это подразумевает неожиданно возникший в его реальностях дискурс «правильного работника»), требовать ли возмещения новичку и как после этого всем им относится к решению руководство и вообще к своей профессиональной деятельности? Происходит неожиданная мобилизация тех понятий и тех дискурсов, которые ранее были «затемнены», но наблюдались у других субъектов («ответственный работник», «внимательный работник», «осторожное руководство» и прочие типы). И тут нам стоит учесть и понять следующее: на «решения» субъектов влияет не столько сами воображаемые рационализации, сколько «случайности», которые они, сознательно или нет, постоянно принимают во внимание, вбирают, так сказать, в ткань своего поведения. Начиная «плохой приметой» и заканчивая приподнятым настроением, сложившимся в ходе утренней встречи с незнакомцем. Эта «окружающая среда» — ландшафты и архитектурные планы, запахи и ветра, тени и свет, логистические операции и коммунальные системы, «природные» звуки и репертуар радиостанции, поведение насекомых и миграции птиц, внутреннее давление и магнитные поля, то есть всё то, что обычно выпадает из всякой рационализации или включается в неё изредка, по случаю и как «фактор». А что, если и та самая «центральная» проблема (травма рабочего) или проблемы, над которыми денно и нощно думает тот или иной субъект, испещрены (или даже сконструированы) бесчисленными индексами и маркерами таких случайных происшествий, «зачинщиками» которых являются не действия каких-то конкретных субъектов, а эффекты (и артефакты) активного или пассивного соприсутствия вообще всех субъектов (реальных и воображаемых) социального пространства? Иными словами, наш акт конструирует и само «пространство», в которое мы вхожи, всегда многомерное и двоящееся, куда бы мы не посмотрели. Это пространство не есть зримая и на долгое время отлитая в «реальности» система, которую возможно тут же подвергнуть анализу как упорядоченную инфраструктуру, вовсе нет. Это — динамический процесс некого стремительного гиперструктурирования квантовых состояний, слепая зона схождения бессознательных и незамеченных происшествий, устанавливающих «социальный» консенсус ещё до того, как его заметит какой-либо субъект. Человеческая воля оказывается лишь электрическим зарядом, единожды пробегающим по «случайному» маршруту этой структуры, который сулит нам лишь некоторый быстрейший исход, результаты которого мы и не успеваем осмыслить — они уже детерминируют наше последующее движение.

Итак, это Происшествие, в конце концов, приведет к череде решений, к которым никто до самого Происшествия и не стремился — это следствие факторов, внезапно выделенных и обособленных во всех реальностях и на их «роковом» пересечении, нечто синхронно чуждое каждому из субъектов, но тут же активно ими осваиваемое. «Событие — результат смесей, действий и страданий тел. Но по своей природе оно отличается от того, результатом чего является» (Делёз 2011). Этот эксплицитный феномен указывает на постоянную имплицитную работу в хинтермаркте: автоматическая реструктуризация схем опыта субъектов без их ведома и намерения, но в соответствии с принимаемыми ими решениями, которые, в свою очередь, зависят друг от друга.

Каждый субъект пытается придать картине произошедшего ясную и точную концептуальность и понятийность, перебирая всевозможные в его множественном мире варианты сущности Происшествия. Этот процесс рационализации, какие бы не применялись для этого метафоры, в том числе и «встать на место другого» (метафора представления себя как другого), всё равно обречен только на определенную (детерменированную) плоскость и структуру высказываний о действительности и событиях в ней — действует габитус, порождающий процесс структурирования которого находит своё отражение в дискурсах субъекта. Однако производя работу по достижению инертного момента каждый субъект оставляет в пространстве взаимодействия множество артефактов своей деятельности по упорядочиванию реальности: решения, приказы, просьбы, вещи, движения, жесты, намеки, призывы, объяснения и даже избегание всякого действия. Эти артефакты не считываются и не расшифровываются остальными субъектами, но интерпретируются и распознаются как «значимые», где значение и смысл им предает уже опыт и габитус читающего. При этом мы не говорим только о конкретном («светлом») пространстве, — об офисе или производственном цехе, то есть об «инфраструктуре», — мы, в большей степени и в этом заключается усилие данного текста, пытаемся поведать о тёмном пространстве, о хинтермаркте, где субъекты всевозможных инфраструктур многократно перемешаны и переплетены: офисный работник в одной из реальностей влияет на быт котельщика соседнего здания, а травмированный рабочий решил изменить свою жизнь из–за случайно услышанных слов, оброненных в диалоге пожилой дамы и её внука в очереди на приеме у врача. «Толкая» друг друга в хинтермаркте, субъекты создают особое напряжение во всей структуре Происшествия (оказавшимся рассеянным по многим реальностям), которое заканчивается не столько «победой» какого-либо субъекта, но «новым порядком», где уже тот или иной субъект, в зависимости от последующих действий остальных, способен занять новую диспозицию, сулящую ему какие-либо символические выгоды или хотя бы минимизацию понесенного ущерба. В конце концов волнение хинтермаркта проходит (в ожидании образования новой точки бифуркации) и субъекты вновь достигают момента относительной инертности. Почему я вдруг вставил «относительность»? Мы только что рассмотрели максимально упрощенный пример. Любой субъект, по всей видимости, постоянно претерпевает «гравитационные» волнения при своих настойчивых попытках сохранения инертности, так как множественность реальностей постоянно образует локальные бифуркационные возмущения — проблемы в семье, находка банкноты, недобрый взгляд прохожего, неожиданное знакомство, перемена настроения из–за погоды и множество других еле заметных повседневных событий перманентно беспокоят общий хинтермаркт, что вот-вот способно запустить более масштабную цепочку Происшествий (так называемый «эффект бабочки»). Происшествие — это не какой-то ключевой (судьбоносный) этап чьей-то истории, но лишь такой эпизод, в котором хинтермаркт наиболее явно заявляет о своих (эффектах и) правах на нашу жизнь. Мы можем лишь попытаться высветить некоторые участки прошлых состояний хинтермаркта, создавая, например, проекты «тотальной истории» и «археологии знания», или погружаюсь в индивидуальную историю с помощью психоаналитического метода — чтобы взглянуть на функцию Реального; ощутить же всеобъемлющую синхронию хинтермаркта можно лишь в самом неожиданном для глубинного исследователя месте — в мире моды, медиа-трендов и прочих объектов эфемерного, от которых принято отмахиваться как от «поверхностных» и эпифеноменальных явлений. «Мода структурируется на уровне своей истории — и деструктурируется лишь на том уровне, на которым мы её воспринимаем: на уровне текущего дня» (Барт, 2003). Именно здесь, в этой анархии свершенных, уже действующих и переживаемых нами фактов (это — модно!), мы способны наблюдать живые формы тёмной псевдо-структуры социального, которая впервые так громко заявляет уже о себе самой. Может оказаться так, что лучшей исследовательской инструкцией к пониманию социального станет не очередной социологический проект, а «Система Моды» Ролана Барта.

«Мир как “порождающий поток”, который про­изводит реалии? Что это значит? Ответ на этот во­прос я могу собрать лишь по крупицам, и в любом случае он будет неполон. Тем не менее при таком подходе мир не является структурой или чем-то, что можно картографировать средствами социаль­ной науки. Вместо этого можно было бы представить его как водоворот или бурное течение. Вообразите, что это он наполнен потоками, вихрями, течениями, воронками, непредсказуемыми переменами, штор­мами и моментами затишья и спокойствия. Иногда в некоторых местах у нас и правда есть возможность выписать структуру происходящего вокруг нас. Ино­гда это помогает нам производить кратковременную стабильность. Конечно, бывают моменты, когда схе­мы полезны — когда они работают, помогают сделать что-то стоящее… Однако львиную долю времени это почти невозможно — по крайней мере, если мы придерживаемся конвенций картографиро­вания, принятых в социальной науке» (Ло, 2015).

Используемая (и рекомендуемая) литература:
__________________________________________________________________________

Барт, Р. Система Моды. Статьи по семиотике культуры // М.: Издательство им. Сабашниковых, 2003. — 512 с.

Витгенштейн Л. Философские работы. Часть II // М.: Гнозис, 1994. — 208 с.

Делёз, Ж. Логика смысла // М.: Академический Проект, 2011. — 472 с.

Ло, Дж. После метода. Беспорядок и социальная наука // М.: Издательство Института Гайдара, 2015. — 445 с.